Проходило не меньше двух часов, прежде чем озноб сменялся жаром. Салли мог ненадолго расслабиться. Наслаждался теплом, успокаивавшим ломоту в костях. Так бывает, когда после мороза залпом выпьешь горячий чай и чувствуешь, как по гортани, а затем по желудку распространяется его горячее дыхание. Первые приливы тепла не прекращались. Усиливались. Начинали обжигать. Губы, и без того изъязвлённые, трескались от сухости. Язык разбухал, а глотку начинало саднить. Следом голову наполнял невыносимый гул. Салли терял сознание. Просыпался от собственных стонов. Трогал разгорячённое лицо. Моргал заплывшими глазами. Тело вдруг разом исходило потом и продолжало потеть – целиком, всеми пóрами – несколько часов. Салли из последних сил полз до ближайшего ручья. Опускал в него лицо и жадно пил, ничуть не заботясь о том, что вместе с водой заглатывает лесную прель. Напившись, переворачивался на спину и опять терял сознание.
Просыпался перепачканный рвотой, в кисло пахнущей поносной луже с белыми прожилками круглых червей. Лежал с полчаса. Убедившись, что приступ лихорадки прекратился, скатывался обратно к ручью. Приводил себя в порядок. Знал, что до следующего приступа у него меньше суток. Торопился сделать задуманное.
Когда экспедиция распалась, Салли долгое время следовал за Скоробогатовым. Точнее, за Шахбаном, рюкзак которого ещё долго показывался из-за деревьев. Потом Шахбана ранила вторая стрела, и Сальников нырнул в овраг. Услышал мягкую поступь преследовавших его теней. Уродливые туземцы были повсюду. Салли неподвижно лежал до ночи и лишь в темноте осмелился выползти из укрытия. Именно выползти. Следующий день он полз. Старался вымазаться в грязи, чтобы защититься от донимавших его муравьёв-листорезов и москитов, заодно слиться с лесной подстилкой. От усталости и приступов лихорадки проваливался в забытьё и всякий раз слышал призрачный голос Зои. Она была рядом. Подбадривала отца. Говорила, что верит в него. И Салли, очнувшись, продолжал ползти.
Потеряв счёт часам и дням, выбрался к реке. Увидев горный хребет, понял, что пришёл по назначению. Четвёртая вершина оказалась чуть южнее. Она и стала ориентиром. Прошло три или четыре дня, прежде чем Салли перебрался на полуостров, где наткнулся на бивак Шустова-младшего. Из группы Скоробогатова выжили только шестеро, но сейчас даже девчонка, такая покорная и слабая на столе в Ауровиле, могла дать Салли отпор, и он до времени затаился в лесу у речного тупика.
Несколько раз патрули, разосланные Максимом, проходили в пяти-шести метрах от ямы, в которую закопался Салли. Он пережидал там приступы лихорадки и проводил долгие ночи бездействия. Истощённый болезнью и голодом, укрывался банановыми листьями, будто хоронил себя. Заметил на противоположном берегу туземцев и переходить туда не решался. Зои, хлопая в ладоши, шептала ему на ухо, какой он смелый и удачливый – сумел ползком пробраться мимо бдительных теней.
Салли следил за биваком. Приближался к нему лишь потемну. Старался подслушать разговоры беглецов. Не понимал, что они задумали. Уже видел руины крепостного поселения, но особого интереса к ним не проявил, а три дня назад благодаря громкому голосу Димы услышал о лестнице за скальной складкой. Ночь провёл неподалёку от бивака, на рассвете увязался за беглецами. Следовал за ними по лестнице, но не подходил ближе чем на сотню ступеней. Увидев бегущих ягуаров – мозаику из крупных плит базальта – и сообразив, что подъём заканчивается, Салли затаился. С ужасом прислушивался к начинавшейся ломоте в костях.
По спине ударила волна холода. Салли не знал, как поступить. В отчаянии рванул вперёд. Выскочил на обзорную площадку. Увидел расчищенный парапет и открывавшуюся за ним котловину. В изумлении уставился на нижние ярусы и боковые террасы возрождённого Эдема. Озноб притих. Двадцать лет назад, сидя под баньяном в Ауровиле, они с Шустовым мечтали однажды ступить на порог легендарного города. Увидеть его дома, первыми проникнуть в его тайны. И вот Салли здесь. Мечта сбылась. Но за двадцать лет случилось слишком многое, чтобы вид Города Солнца по-настоящему исцелил. Не было ни триумфа, ни торжества. Салли упал на колени. Плакал навзрыд, давился слезами. Из жалости к жизни, которой его лишил Шустов. Если бы только можно было всё перевернуть, перечеркнуть и переписать заново. И войти сюда, на восточную площадку второй террасы, вместе с Сергеем. Вскрикнуть от радости. Бросить в воздух любимую стетсоновскую шляпу. И смеяться. Смеяться до боли в груди. Обнимать Шустова, наслаждаться тем, как через обычную непоколебимость Сергея просачивается улыбка.
– Мы сделали это! – послышалось далёкое эхо.
– Ты сделал это, – умиротворяюще прошептала Зои.
Сальников потерял сознание. По нему ударил самый долгий и утомительный приступ лихорадки. Не было перехода к жару и поту. Его просто бросило о каменную твердь. Растоптало. Выкрутило ему внутренности, сгустило и раскалило кровь.
Салли очнулся глубокой ночью. До рассвета не мог пошевелиться. Лежал оглушённый осознанием скорой смерти. Если лихорадка продолжит нарастать, он не продержится и пяти дней.
Поднявшись на колени, Салли обнаружил неподалёку кровавые следы. По клочкам шерсти понял, что вчера тут разделывали животное. Кажется, оленя. Рога, копыта и всё, что могло бы остаться после разделки, исчезло. Здесь хорошенько прибрались. Поживиться было нечем. Салли в отчаянии сжал кулаки, а потом заметил, что на листе бегонии лежит прожаренный кусок мяса. Не поверил увиденному. Не понимал, как раньше не обратил внимания на запах. Ведь запах жареного мяса был повсюду! От него сводило скулы. Рот наполнялся слюной. Салли набросился на подачку. Призрачный голос Зои вовремя его отрезвил:
– Не торопись!
Дочь была права. Минутами позже Салли вырвало. Съев всё, он бы перевёл запас, которого при бережном пережёвывании хватит на несколько дней. Салли помедлил, не зная, выбрать ли из рвоты цельные кусочки мяса. В конце концов решился обойтись без них. Прибрал за собой, чтобы не оставлять следов. Если Максим вернётся, пусть думает, что до мяса добрались дикие звери. Ведь мясо ночью наверняка принёс именно Шустов-младший. Положил на место, где подстрелил или поймал оленя. Наверное, решил оставить нечто вроде благодарственного подношения местным духам.
Салли знал, что делать. Спустился обратно в крепостное поселение. Дошёл до каменистого утёса. Уселся в кожаное кресло Скоробогатова. Даже уснул в нём, поджидая темноту, а ночью переполз к реке. Таясь, перебрался на противоположный берег. Меньше чем за час перенёс на полуостров металлические ящики.
Аркадий Иванович намеревался использовать их для расчистки горных завалов, если те преградят ему путь в Город Солнца. В ящиках лежало всё необходимое. Защищённые от влаги бумажные патроны порошкообразной взрывчатки – смесь аммиачной селитры и тротила, её используют в горной промышленности, на открытых работах и в шахтах. Две взрывные машинки. Водостойкие электродетонаторы с платиноиридиевым мостиком накаливания. И катушки сапёрного медножильного провода. Шахбан ещё в верхнем лагере под Икитосом рассказал Салли, как соединить их в работающую электровзрывную цепь. Аркадий Иванович подстраховался на случай, если с Шахбаном что-нибудь случится и взрывнику потребуется замена. Случилось. Потребовалась. Но Скоробогатов не предполагал, как всё обернётся.
Салли с утра пораньше взгромоздил на себя ящики. К полудню перенёс их по лестнице горной расщелины на вторую террасу Города Солнца и там спрятал. Переждал новый приступ лихорадки, перекусил тонкими пластинами жареного мяса и отправился бродить по террасам. Нужно было осмотреться и как следует подготовиться.
– Ниппель электродетонатора не должен застревать. Не забудь проверить, хорошо ли он крутится, – наставляла Зои голосом Шахбана.
– Не забуду, – покорно кивал Салли.
Посмеиваясь в предвкушении, он перебегал от одного дома к другому, полз между деревьями, высматривал беглецов. Следовало подыскать временное жилище. Выбор был богатый. На второй террасе – верхнем из пяти жилых поясов, выше которых тянулись лишь два дополнительных, пахотных пояса, – стояли преимущественно каменные дома-колодцы с обустроенным внутри двориком-патио. Обычные колониальные строения, снаружи украшенные индейскими рельефами и совсем уж диковинными вставками зубчатых ниш и аркатур с кошачьими изваяниями. Дома-колодцы были обнесены общей стеной, внутрь вёл один дверной проём, по оформлению больше похожий на вход в храм или мечеть. Деревянные двери давно изгнили, и передняя за ними открывалась со всеми жилами облепившей её растительности. Из передней можно было попасть налево в гончарное помещение с уцелевшим каменным гончарным кругом и направо в парадный зал, где жильцы принимали гостей.
Из передней и парадного зала широкие проёмы выводили в аркадный коридор, опоясывавший ядро здания – его внутренний двор-патио. Крыша аркады держалась на каменных четырёхгранных столбах, по углам укреплённых худенькими резными колоннами. Пол был устлан мозаичной брусчаткой, давно перекопанной ползучими растениями. За арками коридора просматривалось традиционное патио с фонтаном, или беседкой, или прямоугольным бассейном. Неизменным оставалось наличие колодцев – неглубоких, на несколько колец, должно быть, каналами соединённых в единую сеть по террасе. Большинство колодцев заросли мхом и лишайником, некоторые стали кадками для вездесущих фикусов – они высовывали наружу взлохмаченные кроны, раздвигали каменную кладку щупальцами корней и в таком виде превращались в мифического монстра, попытавшегося выбраться из горных недр, но одеревеневшего на солнце и навсегда застывшего в нелепом положении.
Из патио можно было пойти чуть дальше, к стоявшим вдоль стен дополнительным помещениям, где располагались хозяйские спальни, учебные комнаты, комнаты для прислуги, хозяйственные закутки, хранилища и гостевые спальни.
Дома соляриев на второй террасе напоминали богатые дома конкистадоров, но были искажены под влиянием индейской архитектуры. Колониальные дома-колодцы смешались с каанчами инков. Никогда прежде Салли с подобным смешением не сталкивался. Каждая комната здесь строилась в виде самостоятельного домика, соединённого с другими не обычными дверными проёмами, а коротким коридором с ажурными каменными стенами, узорчатые прорези в которых превратили их в настоящие шпалеры для ползучих мягкодревесных растений. Таким образом, дом-колодец превращался в отдельное поселение, обнесённое своей крепостной стеной.