Максим не хотел задерживаться в этом воспоминании. Остановился, взял сокурсницу за руку. И позволил себе вспомнить, какой тёплой и мягкой была её ладонь. Затем закрыл глаза.
Открыв их вновь, увидел, что стоит возле двери в ванную комнату. Съёмная квартира в Ярославле, куда мама переехала после развода. Максим ещё маленький, только пошёл в третий класс. Проснулся до рассвета. Хотел в туалет. Сейчас откроет дверь и увидит, что их кошка мертва. Она будет лежать на стиральной машинке. Окаменевшая, неподвижная. Кошка была старенькой. На днях её оперировали. Максим толком не знал, чем она болела. Мама не рассказывала подробностей. И Максим сразу поймёт, что кошка мертва. Но, испуганный, позовёт её. Коснётся беленькой попоны с бинтовыми завязками. И, ощутив холод окоченевшего тела, убежит в комнату. Спрячется под одеялом. Сожмётся в страхе и скажет себе, что не слезет с кровати, пока мама сама обо всём не узнает. Она любила кошку. И Максим будет считать минуты, а потом вернётся в ванную. Завернёт кошку в любимое банное полотенце, захватит на кухне столовый нож и тихонько выйдет из квартиры. Добравшись до пустыря, похоронит кошку. Будет долго возиться, потому что земля – комковатая, с камнями и осколками битых бутылок, а ножом копать неудобно. А когда вернётся в квартиру, приведёт себя в порядок и будет ждать, когда проснётся мама, чтобы рассказать ей о случившемся.
Максим не хотел возвращаться в это воспоминание. Опять закрыл глаза.
Сменял десятки воспоминаний, отталкивая их, путаясь в них. Видел отчима в его мастерской – тот стоял за верстаком, работал над деревянным панно, которое должно было украсить менделеевский Дом метролога. Видел девушку с татуировкой колибри на виске в её заваленной разноцветными футболками комнате. Видел сутуловатого заведующего отделом технологических исследований в его кожаных туфлях, ярко-розовых носках, выглядывавших из-под брючин, жилетке с брегетом на цепочке. С ним говорила мама. Рядом сидели друзья Максима.
– Кстати, он не объявлялся?
– Нет.
– Жаль. Талантливый мальчик. Очень талантливый. Если бы не любовь к приключениям, если бы…
Максим насилу моргал вновь и вновь. Не знал, как вырваться из круга нескончаемых арабесок. Больничные койки, менделеевский лес, отцовский глобус, старые обиды, страхи и мечты. Максим хотел проснуться, однако не был уверен, что сумеет отличить явь от сна. Что, если он уже и реальную жизнь давно упустил? Видел её, возвращался в неё и не признавал, двигался дальше в поисках… чего?
В отчаянии Максим моргал всё чаще, потом замер. Увидел себя в незнакомой комнате деревянного дома. Выкрашенные в жёлтый бревенчатые стены. Зашторенное окно. Книжные полки и серый диван, на котором возле подушек, по углам, спали две светло-серые, почти серебристые кошки. И незнакомый мужчина за письменным столом у стены. С взъерошенной рыжей бородой и такими же взъерошенными волосами на лысеющей голове. Незнакомец был молод, лет тридцати. На нём был старенький верблюжий свитер, растянутые и местами залатанные спортивные штаны, разношенные домашние тапки. Весь стол с метровым навершием был обложен блокнотами и подшивками распечатанных текстов. На полу возле стола в несколько рядов возвышались стопки книг, пронумерованных по корешкам и распухших от закладок. Над навершием стола висела магнитная доска, испещрённая сотней квадратных записок.
Максим впервые оказался в незнакомом месте. Будто по ошибке заскочил в чужое воспоминание. Не знал, как это объяснить. Увидел, что на каждой из записок, своим отдельным магнитом придавленной к магнитной доске, значится имя. Десятки имён. «Зои». «Аня». «Дима». «Исабель». «Ламара». «Савельев». «Берг». «Джерри». «Скоробогатов». «Рауль». «Орошпа». И другие. Все имена неуловимо знакомые. Максим где-то их встречал, не мог вспомнить, где именно. А между «Аня» и «Дима» он увидел своё собственное имя. «Максим».
Незнакомец сидел к Максиму спиной, что-то громко печатал на подсоединённой к ноутбуку механической клавиатуре. Каждый удар по клавишам отдавался в теле Максима лёгким покалыванием.
– Эй! – позвал Максим.
Незнакомец не услышал. Или сделал вид, что не слышит. Стал печатать быстрее и громче, сбиваясь и следом выстукивая однообразную дробь по клавише «бэкспейс».
– Эй! Кто вы?
Незнакомец не повернулся. На голос Максима отреагировали только кошки. Открыли сонные глаза, уставились в его сторону, словно уловили отдалённое эхо и не были уверены, что слышали его наяву.
Максим шагнул вперёд. На выкрашенных в чёрный половых досках были разложены листки с записями, по большей части перечёркнутыми, выделенными красным маркером и соединёнными друг с другом стрелочками. Листы укрывали почти весь пол. Максим шёл по ним, чувствуя, как горят ступни, будто он голыми ногами ступал по углям разворошённого костра.
– Эй!
Незнакомец и в третий раз не откликнулся, а кошки оживились и, ведя головой, проследили за Максимом. Когда же он приблизился к мужчине, встревоженные, вскочили на лапы. Максим застыл за спиной незнакомца. Увидел, что на листках, разбросанных по столу, расписана его жизнь. В деталях, о которых он не знал, с подробностями, о которых забыл.
Максим протянул руку к левому плечу незнакомца. Замер, не зная, ощутит ли его плоть или пройдёт сквозь неё. Опустил ладонь. Она коснулась колючей ткани свитера, и незнакомец вздрогнул, застонал, но поворачиваться отказался. Ещё более яростно застучал по клавиатуре. Тысячи иголочек разом пронзили Максима. Он, не сдержавшись, моргнул и в следующее мгновение оказался в другом месте.
Незнакомец исчез. Оборвался бой стучащих по клавишам пальцев, а с ними притупилась боль от мелких уколов. Она ещё угадывалась, но вскоре слилась с привычным и неразличимым фоном существования.
Максим оказался в комнатушке с бежевыми неоштукатуренными стенами и бетонным полом, местами покрытым кусками линолеума. По трём углам комнаты теснились двухуровневые нары с заправленными постелями. На одном из матрасов сидел Максим. Он знал это место. Масляный радиатор. Низкий холодильник под закрытым окном. Кухонный закуток с конфорочной плитой. И сидевший на противоположных нарах монах. Закутан в шафрановую ткань кашаи. С обритой головой, округлыми щеками. С большим носом и задорно суженными глазами. Максим встречал монаха раньше, но после незнакомца в верблюжьем свитере не понимал, в самом ли деле блуждает в собственных воспоминаниях.
– Ты меня знаешь? – спросил Максим.
– Нет, – ответил монах. Раскрыл привязанный к запястью мешочек. Достал из него нефритовые чётки и стал неспешно перебирать бусины большим пальцем. – Но ты мне кое-кого напоминаешь.
– Значит, мы ещё не встречались… – озадаченно промолвил Максим. – Но как такое возможно?
Монах не ответил.
– Разве ты не удивлён, что я здесь появился?
– Нет. Или я сплю и ты мне грезишься…
– Или?
– …или наоборот.
– Если это действительно сон, я бы хотел проснуться, – вздохнул Максим.
– У тебя всегда такие глаза?
– Какие?
– Большие.
– Я… боюсь моргнуть. Если моргну, ты исчезнешь.
– Или?
– Или я исчезну, – усмехнулся Максим. – Разве важно, кто именно исчезнет?
– Нет, – согласился монах.
– Как мне проснуться?
– Выход обычно там же, где и вход.
– И?…
– Подумай, что тебя привело сюда.
– Этого так просто не сформулировать.
– А ты попробуй.
Максим задумался. Глаза устали от напряжения. Максим в самом деле старался держать их широко раскрытыми, опасался ненароком моргнуть и переместиться в новое воспоминание, а может, и вовсе заблудиться в череде вспышек.
– Меня привёл сюда отец, – наконец заключил он. – Обида на него.
– Вот и ответ.
– Не понимаю.
– Если обида привела тебя куда-то, то безразличие выведет обратно. Смирись с тем, что тебя тревожит. Отпусти то, к чему привязан.
– Отпустить?! Мне нечего отпускать. Отец сам бросил нас. Я его ненавидел, презирал. Теперь мне всё равно, где он и что с ним. Он сделал свой выбор.
– Но ты к нему неравнодушен. – Монах продолжал неспешно перебирать чётки. – Отрицаешь чувства к нему. Отрицание и ненависть привязывают так же, как принятие и любовь. Когда ты отпустишь отца, воспоминания о нём не будут вызывать у тебя никаких эмоций.
– Разве так бывает?
– Бывает, – кивнул монах. – Срединный путь. Он ведёт за пределы видимого. Выбери срединный путь, и тебе станет «безразлично, уступить или оказать сопротивление». Ты поймёшь, что разницы между этими действиями нет – они, как и то, что с ними связано, лежат за пределами твоего «я» и прямого отношения к тебе не имеют. Ты отказался от своего отца. Можешь отказаться от других людей, от вещей, от чувств – от всего, что тебя окружает и заслоняет от тебя вселенную. Но «отказаться от всего, чем владеешь, недостаточно. Нужно ещё научиться жить только самим собой, чтобы обрести такую уравновешенность разума, которую не в силах поколебать противоборство добра и зла, мук и радостей, потерь и приобретений, ибо человек достигает самообладания, спокойствия и невозмутимости только тогда, когда его жизнь не зависит от внешних обстоятельств».
– И ты в это веришь? – с сомнением спросил Максим. – Обстоятельства бывают разными. Иногда вынуждают тебя делать что-то против воли. Например, отправиться в путешествие, о котором ты не просил.
– Подлинные мудрость и счастье неподвластны случайности. Если они готовы рухнуть в одно мгновение из-за чьего-либо произвола, то они ничтожны и даже вредят, потому что скрывают свою ничтожность, притворяются подлинными.
Максим с грустью уставился на затворенную дверь. Думал выйти наружу. Надеялся, что вид одноэтажных коробок горного монастыря и красно-жёлтые огни фонарей его успокоят. Он услышит вой ветра, увидит несущиеся ржавые облака. Но хóлода снаружи не будет, как не было духоты внутри. Всего лишь сон. Разве он может заменить настоящую жизнь?
– Может, – ответил на его невысказанный вопрос монах.
– Здесь нет запахов.