– Ртутью? – одновременно спросили Покачалов и Дима.
Аня и Скоробогатов пока не произнесли ни слова. Молча следили за разговором.
– Ренегадо сказал, что углубление, где стоит монолит…
– Ты об этом «бассейне»? – Максим посмотрел на кромку, возле которой лежали колени отца.
– Да. Ренегадо сказал, что чавинцы заливали его тяжёлой и ценной жидкостью. Дель Кампо не знал, о чём именно речь. Ренегадо убили свои же соплеменники, и пришлось действовать наугад. В конце концов он решил, что речь о ртути. Тогда люди ещё верили в её исключительно целебные свойства. В итоге дель Кампо закупил ртуть из копий в Уанкавелике. Надо полагать, залил «бассейн» целиком. Думал, поможет себе познать сердце мглы.
– Жуть какая-то, – шепнула Аня.
– Неудивительно, что им всякое чудилось. Надышишься парами ртути – и бога увидишь, и чёрта, – пробурчал Покачалов.
– Кроме того, – закончил отец, – ртуть стала удобным прикрытием для Города Солнца. Слухи о его строительстве, как бы дель Кампо с ними ни боролся, дошли до северного побережья. Дель Кампо опасался, что люди подумают, будто он нашёл Эльдорадо. Узнав же о поставках ртути, многие решили, что плантатор открыл месторождение серебра или золота. Месторождение звучит не так заманчиво, в шахтах нужно трудиться. Это отпугнуло мародёров. Когда же стало очевидно, что дель Кампо разоряется, все сочли, что находка оказалась ложной, а плантатор упорствует, потому что помешался и не хочет признать поражение.
– Что случилось с твоим другом, с Гаспаром Дельгадо? – спросил Максим.
– Он сумел войти, – с теплом ответил Шустов-старший.
– Ты это видел?
– Нет. Мы ходили сюда по одному. И однажды Гаспар не вернулся.
– А его жена?
– Иса войти не смогла. Её держала любовь к мужу.
– Ты же сказал…
– Она любила воспоминания о нём. Любила свой домик под Малагой. Любила оплетённую плющом веранду и вид на цветущие холмы. Любила тысячи мелочей, из которых складывалась её жизнь. Рвалась уйти вслед за Гаспаром, но не переборола истинные желания. Терзалась. Проводила здесь слишком много времени. Я просил её остановиться. Хотя бы год посвятить размышлениям – подготовить собственный ум. Ису убивала грусть от расставания с Гаспаром. Грусть вела её к монолиту и в то же время была самой прочной из преград.
– То, что с вами случилось… То, что вы с Исабель постарели. Это влияние монолита?
– Отчасти, – признал отец. – Человеческое тело не выдерживает даже отблесков заключённого в нём знания. Монолит иссушает. Последние двадцать месяцев я к нему почти не приближался. Знал, что не готов войти. Многие из соляриев умерли на его пороге. Заживо превратились в мумию.
– Но если Исабель была так слаба… Как же она отсюда выбралась? Она жива. Артуро отправил её в Испанию, к родителям. Сам Артуро, кстати, был с нами, в экспедиции. Скорее всего, как и другие, погиб. Многие погибли.
Отец не отозвался ни удивлением, ни сожалением. Упрямо смотрел в чёрную завесу монолита. С каждой минутой его голос становился более глухим, речь замедлялась. Его будто втягивало в сердце мглы, и он, размытый во времени и пространстве, постепенно терял связь с окружающими его людьми, однако держался – не позволял себе уйти.
– Почему спаслась Исабель? – вновь спросил Максим.
– Тени не трогают безумцев. Всегда поступали так. В эпоху чавинцев и в эпоху соляриев. Считают, что нельзя пропускать лишь тех, кто может потревожить сердце мглы, и нельзя отпускать тех, кто способен раньше времени разнести о нём весть.
– Надеются, что безумцы отпугнут других людей? – осторожно предположил Дима.
– Заодно отправляют в мир ещё одну тоненькую путеводную нить, – добавил Покачалов. – Ведь кто-то наверняка захочет прислушаться к бреду сумасшедших.
– Ты прав, Никита, – согласился Шустов. – И ты, Дима, прав. Но учтите и то, что тени не испытывают гнева к тем, кого убивают. Они им сострадают.
– Хорошее сострадание… – прошептала Аня.
– Когда же человек не представляет угрозы, тени ему помогают.
– Помогают? – не понял Максим.
– Выводят назад, к Омуту крови, – пояснил отец. – Думаю, Ису вывели именно тени. Она бы не прошла через джунгли одна.
– А тени… – поинтересовался Дима, – они тут надолго?
Долгий монолог Шустова сменился голосами нескольких людей, и это принесло облегчение, словно ветер скользнул по распаренному в духоте телу. Только Скоробогатов продолжал упорно молчать. Ни о чём не спрашивал, ничем не интересовался.
– Тени будут стеречь сердце мглы, пока не погибнут. Или пока не появится новый ренегадо. Он выйдет из сельвы один, а вернётся с искателями знания. И если они окажутся достойны сердца мглы, тени снимут караул – сами войдут в монолит или разбредутся по миру.
– Да… – вздохнул Дима. – Надо полагать, надолго. И как нам быть? Они ведь не отпустят нас… Я не хочу ждать тут до седин, а потом возвращаться, как тётя Артуро.
– А ты, отец? – спросил Максим. – Почему ты не вошёл в монолит?
– Не смог. Давно забыл прежнюю жизнь. Любил Катю, но сумел отпустить, потому что знал. А тебя, Максим, своего сына, я не знал и отпустить не сумел. Меня останавливал один и тот же сон. Мне снился день, когда Катя вышла из роддома с тобой на руках. Когда я впервые взял тебя на руки. Увидел твоё маленькое тельце. Когда коснулся твоих маленьких рук. Я прожил долгие жизни в этом сне, пытаясь разрушить его любовью, ненавистью и безразличием. Я возносил тебя и убивал. Любил и проклинал. Тщетно. Я не вошёл в сердце мглы, потому что ты мне не позволил.
– Но ты предполагал, что может случиться нечто подобное, да? – с горечью спросил Максим. – И оставил за собой тропинку из хлебных крошек. Надеялся, что я доберусь до Города Солнца. Ну что ж, ты своего добился. Я здесь. Мы можем проститься.
Шустов ответил не сразу. Покачнулся, будто поддавшись притяжению монолита и почти завалившись в каменное углубление в его основании, но вместо этого, опершись руками о каменный пол, встал. Повернулся к Максиму и сказал:
– В своём дневнике Затрапезный писал, как сложно одолеть последнюю привязанность. Он вывез из России женщину, которую любил. Готов был с ней расстаться, догадывался, что забудет её быстро и легко, но испугался, что расставание с ней породит нечто непреодолимое – иллюзию совершенства. На расстоянии его любовь могла усилиться, а беспокойный ум превратил бы любимую женщину в подобие идеала, ради которого не грех отказаться от сáмого великого из знаний. В отдалении старые привязанности умеют обманывать. И он держал её рядом. Каждый день смотрел на неё и каждый день в ней разочаровывался, ведь она не была совершенством. Так он надеялся обрубить последнюю привязанность.
– Но в сердце мглы не вошёл.
– Нет. Увлёкся игрой со своим разумом. В итоге они обручились в храме Города Солнца. И вместе начали безумие творившейся тут жестокости. Затрапезный и его жена первыми устраивали самые кровавые из экспериментов свободного творчества.
– Зачем ты это рассказываешь? – Максим тоже встал. По возможности твёрдо посмотрел в глаза отцу.
– Я надеялся, что вы с Катей станете моей путеводной нитью. У каждого из входящих в сердце мглы нить должна быть своей.
– Сердце мглы не пустит вас, если вы будете последним, кто знает о его существовании?
– Да.
– А ещё ты надеялся, что однажды мы доберёмся до Города Солнца. И если к тому времени память обо мне с мамой не позволит тебе войти в монолит, то у тебя появится шанс взглянуть нам в глаза, разочароваться в нас, несовершенных, и со спокойной душой обрести mysterium tremendum. А зашифровал подсказки и разбросал их по миру, чтобы успокоить совесть? Вроде бы сделал всё возможное, чтобы уберечь нас от опасного пути. Ну а уж если мы его преодолеем, это будет исключительно наш выбор. Ведь никто не мешал нам остановиться в Москве. Или в Ауровиле. Или на пике Адама. Или в Хундере. В Лиме. В Трухильо. В Икитосе. Возле Омута крови.
Максим говорил спокойно, без злости или обиды. Смотрел на отца, но родства с ним больше не чувствовал. Видел чужого человека. Связь между ними оборвалась. Быть может, её никогда и не существовало. В конце концов, внутренний голос отца, помогавший Максиму в джунглях, был его собственным голосом. Просто Максиму хотелось, чтобы тот принадлежал отцу.
Максим не знал, действительно ли монолит открывал знания, о которых говорили чавинцы, но, если цена за познание вселенной – одиночество, Максим отказывался платить и предпочитал невежество. Готов был идти навстречу миру, узнавать самые необычные его проявления, искать первичную материю, воплощённый хаос, мировую субстанцию, но хотел оглядываться и видеть, что не одинок. Хотел наслаждаться не итоговым познанием, а дорóгой к нему, пусть никогда и не добравшись до её конца. Хотел наслаждаться самыми обычными человеческими чувствами. Любить и ненавидеть, радоваться и горевать. Если эти чувства – обман, которым Наиукулус прикрылся от собственного знания… Что же, Максим предпочитал довериться богу-ягуару. Он придумал хорошее прикрытие. И даже если Максим в итоге останется один, растеряв друзей и любимых, даже если впоследствии разочаруется в своём выборе, сейчас он делал его со всей страстью, а остальное не имело значения. Зачем загадывать наперёд?
Джерри был прав. «Ты никогда не знаешь, какими будут последствия твоих поступков. Бессмысленно оглядываться на мораль, когда оцениваешь возможные последствия. На мораль можно оглядываться лишь перед тем, как совершить отдельно взятый поступок». И Максим отказался от невысказанного предложения однажды последовать за отцом. Нет, он пойдёт своей дорогой. Она в чём-то напомнит дорогу отца и всё же будет иной, будет дорогой Шустова-младшего.
Максим принял свой выбор, а следом принял выбор отца. Хотел сказать ему об этом. Не получалось подобрать слова, а потом отец неожиданно улыбнулся:
– Спасибо. Теперь я могу уйти.