Рано утром 5 октября появился номер 25 «Друга народа».
Газетчики кричали:
— Новый заговор против честных граждан! Оргия контрреволюционных офицеров в Версале! Разоблачения и советы редактора!..
На улицах появились первые прохожие. Газета передавалась из рук в руки. На площадях и перекрестках ее читали вслух:
«…Версальская оргия вызывает тревогу. Но если враг окажется у ворот, что сможем мы ему противопоставить? Столица оставлена без боеприпасов — это государственное преступление. Нельзя терять ни минуты. Все граждане должны собраться с оружием в руках. Нужно послать сильный отряд, чтобы захватить порох в Эссоне. Каждый дистрикт должен взять пушки из ратуши…»
Выводы из прочитанного делались тут же.
В квартале Сент-Эсташ к рынку спешили женщины. Одна из них, молодая девушка в рабочем платье, ворвалась в кордегардию, схватила барабан и с криком «За мной!» устремилась вдоль улицы. Барабанная дробь, точно боевой сигнал, увлекала встречных. Вскоре ручей превратился в реку, с грохотом покатившуюся по улицам Сен-Дени, Сен-Мартен и Монмартр.
Не все понимали, что происходит.
— Куда мы спешим, товарка?..
— А ты думаешь, я знаю? Идем, куда все…
— Эх вы! А еще женщины! Мы идем в ратушу!
— Зачем?
— За хлебом!
— Нет, врешь! Откуда в ратуше хлеб? Мы идем, чтобы вздернуть господ советников да забрать пушки!..
— А на что нам пушки?..
— Вот и видно, что дура! А как же мы пойдем на Версаль без пушек?..
— На Версаль?
— А то куда же? Или не знаешь, что пишут в газете?..
Поток затопил Гревскую площадь.
Национальные гвардейцы, дежурившие у ратуши, чувствовали себя крайне неловко: они не могли противостоять подобной массе разъяренных женщин и предпочли стушеваться.
Между тем пробуждался весь Париж. На башнях многих церквей ударили в набат. Колокольный звон поплыл над столицей. Звуки набатного колокола разбудили и меня, мирно спавшего на мягком ложе своем…
Мейе влетел, точно пуля.
— Ты что, рехнулся, спать в такое время?! Разве не слышишь, что происходит?..
— Слышу. — Я протирал глаза.
— Одевайся, быстро!
— Но мне сегодня в Хирургическую школу только к одиннадцати!
— Какая, к черту, школа! Ты посмотри, что делается на улице!..
На улице, действительно, происходило что-то невообразимое. Мы чуть ли не оглохли от криков. В общий концерт вступили мужчины; они были вооружены пиками, ломами или окованными железом палками.
Жюль пояснял:
— Вот идет Сент-Антуанское предместье. Все это проверенные бойцы. Видишь того рослого, с черной шевелюрой? Это Гюлен, один из руководителей штурма Бастилии.
А вон тот, в темной одежде, знаменитый Майяр, главный герой дня 14 июля!..
Он знал всех: ведь и сам он был героем 14 июля!
Мы влились в нестройную колонну ремесленников и рабочих. К Гревской площади едва прошли: она была целиком во власти женщин. Я с любопытством смотрел на них. Здесь были дамы рынка, державшиеся с известным кокетством, были молодые девушки весьма недурные собой; но большинство их состояло из бледных, изможденных, одетых в лохмотья хозяек, убитых нуждой и горем, преждевременно состарившихся. Впрочем, все они были настроены весьма решительно и подбадривали сильный пол:
— Ну что, проснулись, кавалеры?..
— Будьте героями, покажите себя!..
— Тем более, дорогу мы вам проложили!..
И, правда, к десяти часам женщины полностью оттеснили конную стражу, стоявшую у ограды ратуши, и заставили солдат отойти на улицу Мутон. Тогда мужчины захватили склад оружия на антресолях ратуши и быстро разобрали ружья, пистолеты, патроны. Аббат Лефевр пытался оказать сопротивление; его окружили и увели на часовую башню. Я с ужасом увидел, как старика подхватили под руки, на шею ему набросили веревку и мигом подтянули несчастного к перекладине, на которой висели колокола. Но тут одна из сердобольных женщин, к моей великой радости, ударом сабли перерезала веревку, и спасенный аббат под дружный хохот рухнул на кровлю ратуши…
Я отвернулся: мне было худо. Я чувствовал здесь себя чужим и ничего не понимал. В ушах у меня звенело. Со всех сторон неслись крики:
— Нашли кого вздергивать! Дурачье!..
— Подать сюда Байи!..
— Одного Байи? Как бы он не соскучился!..
— Конечно, тащите Байи и Лафайета!..
Я с удивлением вслушивался в эти слова. При чем здесь Байи? Почему нужно «вздергивать» Лафайета? Ведь оба они — весьма почтенные люди: мэр Парижа и главнокомандующий национальной гвардией! Первый из них, насколько мне было известно, достойный ученый, член трех академий, а второй — либерал и сторонник реформ, получивший свой генеральский чин в американской войне за независимость!..
Но когда я поделился своими сомнениями с Мейе, он энергично выругался:
— Тоже, нашел «достойных людей»! Разве забыл, что говорил о них Марат в твоем присутствии? Да, Жан Байи, конечно, ученый; но лучше бы он занимался своей астрономией, а не лез в политику! Этого аскета с постной физиономией купили богатые избиратели, купили со всеми его потрохами, и беднякам, поверь мне, есть за что его ненавидеть!..
— Ну, допустим. А Лафайет?
— Тебе известно его полное имя?
— Откуда же я могу его знать?
— Так слушай. Его зовут Мари-Жан-Поль-Ив-Жиль-бер-Матье маркиз де Лафайет. Понял? Это уже говорит о чем-то. Его честолюбие вполне отвечает количеству его имен и блеску его эполетов. Когда-то он действительно слыл либералом. Но теперь этот аристократ, став начальником национальной гвардии, превратился в некоронованного короля Парижа и давит народ не хуже, чем его напарник господин Байи…
Подобные характеристики повергли меня в трепет. Я чувствовал себя сбитым с толку, не зная больше, чему верить и что думать.
К нам подошел высокий человек в черном, молодой, но не по летам серьезный, с задумчивым, грустным лицом. Я узнал его: это был Майяр. Он поздоровался с Жюлем, взял его под руку и отвел в сторону. Я уловил обрывки фраз, из которых понял, что Майяр, собираясь вести женщин на Версаль, просит Мейе оказать ему помощь и взять на себя руководство второй колонной. Жюль согласился. Майяр пожал ему руку и пошел к ратуше. Когда он поднялся на несколько ступенек, женщины, видимо решив, что это один из «трехсот», преградили ему дорогу. Однако он был тут же узнан, и ему устроили восторженную овацию.
— Это Майяр! — кричали со всех сторон. — Это победитель Бастилии! Честь и место ему, пусть руководит нами!..
Майяр повернулся к толпе и, протянув вперед руку, призвал к тишине.
В это время на пороге главного входа показался военный в форме офицера национальной гвардии; вид у него был довольно жалкий, сзади его подталкивал какой-то оборванец.
— Вот, — заявил оборванец Майяру, — хотел отсидеться, но мы его выкурили!..
— Кто вы? — громко спросил Майяр задержанного.
— Я капитан Дермини, дежурный по ратуше… А по какому, собственно, праву вы допрашиваете меня?..
— По праву, данному мне народом. Капитан, не храбритесь: ваше положение плачевно, и, должен сказать, заслуженно плачевно. Вы достойны того, чтобы с вас сорвали этот мундир…
Несколько заскорузлых рук тотчас же потянулись к эполетам офицера.
— Стоп! — крикнул Майяр. — Прочь руки! Мы не разбойники, чтобы творить самосуд! Мы державный народ, народ-повелитель!..
Он снова обратился к Дермини:
— Капитан, вы, как и все ваши, поставлены у власти революцией. В данном положении вы можете поступить двояко: либо исполнить свой долг, либо изменить ему; в первом случае вы заслужите доверие утвердившего вас народа, во втором — будете уничтожены. Выбирайте сами, как вам поступить…
— Что я должен делать? — пролепетал офицер.
— Я уже сказал вам: выполнять ваши прямые обязанности. Вы не хуже меня знаете, что произошло в Версале. Вы дадите нам пушки, порох и ядра, и мы отправимся туда. После нашего ухода вы соберете национальных гвардейцев, расскажете им об антинародном заговоре двора и мобилизуете все для поддержки народа. Задача у нас с вами одна: сорвать заговор и не допустить торжества контрреволюции!..
— Но я не властен распоряжаться: я не главнокомандующий!
— Зато вы дежурный, и власти у вас достаточно. Когда сюда явится господин Лафайет, вы все растолкуете ему, А пока — пушки!..
Нетвердым шагом Дермини спустился с лестницы, чтобы сделать распоряжения. За ним устремились вооруженные люди.
Майяр снова подошел к нам:
— Мейе, мы уходим. Помни о том, что порешили. Жалею, что не могу взять тебя с нами: мне очень нужен помощник — представляешь, каково будет с этими крикунами, но и здесь нельзя бросить все на произвол судьбы — ты видел этого слизняка Дермини…
— Ни о чем не беспокойся, все будет сделано: мы придем! А помощник у тебя есть.
Жюль неожиданно схватил меня за руку и подтащил к Майяру:
— Вот познакомьтесь: Жан Буглен, патриот и человеке редких моральных качеств!
Я был ни жив ни мертв. Мне показалось, что земля зашаталась у меня под ногами… Майяр посмотрел мне в глаза.
— Ты в нем вполне уверен? — тихо спросил он у Мейе.
— Как в себе самом. Майяр протянул мне руку:
— Тогда пойдем. Получите оружие. Жюль обнял меня и шепнул в самое ухо:
— Не злись и не обижайся, старина. Так нужно. Это послужит тебе на пользу.
Словно во сне, не думая и не рассуждая, я последовал за Майяром.
Когда сегодня, более полустолетия спустя, я вспоминаю об этой минуте, то и сейчас остро переживаю весь ее ужас.
Мною попеременно овладевали то злоба, то страх. Я проклинал свое безрассудное любопытство, проклинал Мейе, проклинал Марата. Мне хотелось плакать, я чувствовал себя совершенно потерянным. И был момент, не скрою, когда меня подмывало юркнуть в толпу и убежать.
Но я не сделал этого. Стиснув зубы и сжав кулаки, я дал себе слово держаться до последнего. Приняв из рук рабочего пистолет, я запихнул его за пояс с таким видом, точно все это было мне не в новинку. Высоко поднял голову (вспомнил о Марате) и придал своей поступи некоторую твердость. Одним словом, сделал все возможное, чтобы войти в роль.