И вот с благословения Ассамблеи господин Фландр де Бренвиль наконец решился: 21 января он подписал окончательный приказ о взятии под стражу Марата.
На следующий день были мобилизованы все военные силы Парижа, чтобы привести этот приказ в исполнение.
Марат прекрасно понимал существо происходящего, хотя все приготовления эти происходили в глубокой тайне, которая мне открылась лишь много лет спустя.
Номер «Друга народа», вышедший в день проведения операции, содержал в редакционной статье знаменательные слова:
«…Не будем обманываться: мы в состоянии войны с нашими врагами…»
Да, это была война, настоящая война.
Ночь на 22 января я провел дурно.
Мне снился страшный сон…
Закончилось сражение, и наши войска были разбиты. Остался маленький отряд, возглавляемый мною. Мы бежали по полю, устланному трупами наших братьев, а сзади, гремя оружием, наступал противник.
Картина была настолько яркой, что запомнились подробности: сочно-зеленая трава под ногами, свинцовые облака над головой, оскаленные лица мертвых…
Как странно!.. Потом, два с половиной года спустя, это все повторилось, но повторилось наяву: отступая о пехотной бригадой вдоль полей Шампани, я видел ту же зеленую траву, и те же облака, и тот же оскал мертвых, и до боли хотел проснуться. Но проснуться не мог, ибо то был уже не сон…
Но тогда, 22 января, когда грохот подков и скрежет железа достиг предела, я проснулся. И некоторое время лежал с закрытыми глазами, ничего не понимая: сон исчез, но звуки его остались…
Наконец я открыл глаза.
В комнате была предутренняя мгла. За окном слышались все те же звуки и временами выкрики:
— Направо, вперед!..
— Становись!..
— Ружья к ноге!..
Я быстро оделся и вышел.
Мадам Розье стояла со свечой в руке и мелко крестилась. Увидев меня, она воскликнула:
— Бог мой, да что же это?.. Неужели война?..
Я пожал плечами и захлопнул дверь. Отовсюду выглядывали встревоженные лица.
Я постучал к Мейе, но мне никто не ответил.
На улице, несмотря на раннее время (было ее позже начала восьмого), оказалось полно людей: мостовую занимали вооруженные гвардейцы в голубых мундирах, на тротуарах толпились обыватели.
Пройдя несколько шагов, я столкнулся с нашим мальчиком — курьером Жако. И вот что он мне рассказал.
Большую часть прошедшей ночи Марат провел в типографии. Затем под утро, отослав Жако с корректурными листами к мадемуазель Нуа, он отправился спать; после попытки господина Неккера организовать вторжение в его квартиру журналист из осторожности обычно ночевал не дома. Едва Жако успел отнести корректуру (еще не было семи), как на улицах началась кутерьма. Мальчик, увертливый и ловкий как кошка, за какие-нибудь полчаса обследовал почти весь квартал и везде видел одно и то же: территория дистрикта наводнялась национальными гвардейцами. Они шли из округов Сен-Рок, Септ-Оноре, Варнавитов и Генриха IV. Солдаты перекрыли проходы из Сент-Антуанского и Сен-Марсельского предместий, оцепили мосты, расположились пикетами на главных магистралях. Это была облава!
Однако кого же так упорно разыскивали холодным январским утром, кто мог вызвать против себя целые легионы национальных гвардейцев?..
Жако посмотрел на меня с сожалением.
— Как, неужели, сударь, вы не догадываетесь?
Я не догадывался.
— Тогда взгляните вон туда, и вы увидите, где собираются главные силы.
Главные силы собирались вокруг отеля Лафотри.
Тут я сразу все понял. Сделав знак мальчику следовать за собой, я направился к дому номер 39.
Мы прибыли вовремя, чтобы увидеть весьма выразительную картину.
У подъезда сгрудились национальные гвардейцы дистрикта, как обычно охранявшие отель Лафотри. Толстый офицер в белых перчатках, по видимому возглавлявший один из легионов вторжения, вел переговоры с начальником пикета, хорошо знакомым мне сержантом Ле Ружем.
Толстяк горячился:
— Но разве вы не видите, сержант, кто перед вами? Я капитан Пленвиль, и вы обязаны мне повиноваться!
Ле Руж отсалютовал офицеру:
— Господин капитан, я к вашим услугам!
— Тогда, черт возьми, почему же вы не хотите пропустить нас?
— Господин капитан, я на посту и исполняю приказ своего начальства. Прошу извинить, но вам следует обратиться к руководству дистрикта!
— Однако я имею полномочия, подписанные генералом Лафайетом!
— Господин капитан, я надеюсь, вы, как военный и офицер, не захотите, чтобы мы нарушили присягу!
— Дьявольщина! Вы ведь как раз и нарушаете ее, отказывая мне в повиновении!
Но Ле Руж был непреклонен. Снова самым почтительным тоном он предложил Пленвилю обратиться в комитет дистрикта.
Толстый капитан колебался. Конечно, ему ничего не стоило прорвать ряды малочисленных стражей и силой овладеть входом в отель; но, по видимому, его смущала молчаливая толпа, возраставшая с каждой секундой и явно не сочувствовавшая его планам. Он отошел от Ле Ружа и стал тихо беседовать о чем-то с двумя господами в черном, сопровождавшими его отряд.
Я понял, что нельзя терять ни мгновения.
Шепнув Жако, чтобы тот оставался у подъезда и внимательно наблюдал за происходившим, сам я почти бегом, переулками и задними дворами, бросился к Кордельерскому монастырю.
Близ ограды церкви стояла группа людей.
Это были комиссары дистрикта; я узнал председателя Дантона, а также его коллег Фабра д'Эглантина и Паре. Здесь же находился и мой пропавший друг Мейе. Почти одновременно со мной к монастырю подошел военный в форме офицера национальной гвардии — начальник сооруженных сил дистрикта Ла Вийет.
Дантон громко говорил Жюлю Мейе:
— Это покушение на права человека! Клянусь честью, мы этого так не оставим!..
— А по-моему, — возразил Ла Вийет, — мы обязаны повиноваться властям!
Дантон побагровел. Но прежде чем он успел ответить, я, обращаясь к нему, рассказал о происходившем у отеля Лафотри.
— Вот видите! — криво улыбнулся Ла Вийет. — Они действуют по закону, и мы должны уступить, если не хотим оказаться мятежниками!
— Уж лучше быть мятежниками, чем уступать всякой сволочи! — воскликнул Дантон. — Да к тому же разве ты не видишь, что они первые нарушают закон!..
Комиссары словно набрали в рот воды и нерешительно переминались с ноги на ногу. Ла Вийет пожал плечами и заявил, что будет сохранять нейтральную позицию — он не может выступать против своего начальства.
— Впрочем, объясняйся с ними сам, — махнул он рукой. — А вот, кстати, и они!..
Действительно, к нам направлялся уже знакомый мне капитан Пленвиль в сопровождении двух судейских, одетых в черное.
Дантон выпрямился. Было заметно, что он волнуется, хотя и желает казаться спокойным. Лицо его оставалось багровым, и чуть дергалось левое веко.
Он холодно ответил на приветствие Пленвиля и осведомился, что ему нужно.
Толстый офицер объяснился и предъявил приказ. Дантон развел руками.
— Сожалею, господа, но подобному приказу Кордельеры подчиниться не могут. Вы понимаете, чего требуете? Арестовать журналиста в свободной стране только за то, что журналист высказывает свои взгляды!.. И это после недавнего утверждения закона о свободе слова в печати, изданного Национальным собранием!..
Пленвиль презрительно усмехнулся и кивнул одному из приставов. Тот принялся монотонно объяснять:
— Пусть господа комиссары дистрикта тщательно обдумают свои слова и поступки. Неповиновение судебным и муниципальным властям — это бунт. Ссылки на Учредительное собрание ничего не меняют, ибо законодатели и Коммуна — единое целое, и невыполнение приказа ратуши означает отказ от повиновения Ассамблее! К тому же, — пристав указал рукой на соседние улицы, — все кругом занято национальными гвардейцами, их не менее десяти тысяч, и всякое сопротивление бесполезно. Так что, господа, если ваш комитет заупрямится, приказ будет выполнен с помощью силы!..
При последних словах краска вдруг схлынула с лип Дантона. Я видел, что он едва сдерживается. Его голос принял зловещий оттенок.
— Ваши войска собрались здесь незаконно, — прорычал он. — На беззаконие мы можем ответить беззаконием. Вы угрожаете силой? Но еще неизвестно, чьи силы больше. Если Кордельеры ударят в набат, нам на помощь придут предместья. Вы говорите, что привели сюда десять тысяч солдат? Мы сможем выставить, если потребуется, двадцать тысяч!..
Представители власти переглянулись. Капитан Пленвиль больше не смеялся. Вся его важность вдруг словно испарилась. Сняв перчатку, он вытер пот со лба. Ла Вийет отчаянно делал Дантону предостерегающие знаки.
Председатель дистрикта даже не взглянул в его сторону. Теперь его голос был подобен грому.
— Жаль, что приходится иметь дело с трусами. Если бы батальон Кордельеров был так же мужествен, как я, всех вас давно бы вышвырнули отсюда!..
Ла Вийет подошел к Дантону, схватил его за руку и быстро проговорил:
— Опомнись! Соображаешь ли ты, что несешь? Это же черт знает что такое!..
Председатель осекся. Совершенно другим тоном он добавил:
— Разумеется, это мое частное мнение. Как свободный гражданин, я волен говорить, что думаю.
И тут же, не обращая внимания на остолбеневших стражей порядка, подхватил под руку меня и Жюля и увлек в сторону.
— Слушайте, друзья мои, что я скажу, — шептал Дантон. — Вероятно, нам не осилить этих негодяев: их слишком много. Но я могу поручиться за некоторое время: часа три-четыре, во всяком случае, я буду их держать. Не теряйте же времени, идите и спасайте Марата — его нужно скорее увести отсюда, увести, используя любые средства, иначе ему несдобровать…
— Но, господин председатель, — попробовал возразить Мейе, — ведь вы же сами сказали, что можете поднять двадцать тысяч! Почему бы не попытаться дать отпор?..
Дантон помрачнел.
— Сказал… Да, сказал, но, определенно, хватил через край! Уж больно вывели из себя эти наглецы! Но взгляните, кто меня окружает! И такие — повсюду. А это значит, что, если даже допустить, будто Кордельеры могут выгнать солдат с территории дистрикта, это все равно лишь привело бы к гражданской войне, в которой мы с вами не имели бы шансов на победу… Но хватит пустых разговоров! Поспешите!..