[14], так думали и многие другие; во всяком случае, в результате деяния Шарлотты Корде у нас чуть ли не возник культ убийства. После революции поэты воспевали ее; имя ее сделалось синонимом героини, ее преступление вдохновило многих артистов, живописцев и скульпторов; и если статуя ее до сих пор не воздвигнута на одной из наших площадей, то только потому, что каждая новая власть опасается сделать это официально, ибо убийство всегда остается убийством, и канонизировать его — значит рисковать собственной шкурой перед клинком злоумышленника…
Должен признаться, что она поразила и меня.
Сколь ни сильно было мое личное горе, как ни раздирала меня естественная ненависть к ней, отнявшей жизнь у самого близкого мне человека, я не мог, не изумляясь, смотреть на то олимпийское спокойствие, ту нарочитую бесчувственность, которые она старалась придать каждому своему движению и слову.
Она была величественна, когда на один из вопросов Фукье-Тенвиля ответила: «Чудовище, он принимает меня за убийцу!» Она внушала трепет, когда заявила: «Мне не понадобилось ненависти других, достаточно было моей собственной». Она казалась необычной, когда, желая отблагодарить адвоката, поручила ему заплатить свои маленькие тюремные долги. Она, впрочем, необычна во всем: в бесстрашии перед эшафотом, в своих письмах, в своей ясной и простой манере держаться перед судьями. Я думаю, что, если бы ее предок Корнель написал для нее роль, он при всем своем гении не смог бы придумать таких речей и жестов, которыми она щеголяла перед зрителями.
В чем же тут дело? Откуда в этой преступнице столько самоуверенности и твердости, которых не смогла поколебать даже рука палача?..
Меня сразу насторожила одна подробность.
При аресте Шарлотты у нее нашли спрятанные на груди две бумаги, сколотые булавкой. Одна из них была довольно выспренным обращением к французскому народу, другая — выпиской из метрического свидетельства. Что побудило убийцу, идущую на свое черное дело, запастись этим последним документом? Только одно: боязнь остаться неизвестной, в случае если бы народ расправился с ней на месте преступления.
Стало быть, она заботилась, чтобы потомство узнало о ней; она искала славу, пусть даже славу Герострата; она шла на преступление в надежде остаться в веках!..
Только оценив по достоинству эту предпосылку, можно было понять ее поведение на суде и многое другое. Во всяком случае, это был ключ, и, имея его в руках, я попытался проникнуть в тайну души этой страшной женщины.
Я перекопал множество документов и говорил с разными людьми; я побывал в Кане и усердно мерил шагами те улицы, по которым ходила она; я смотрел на заброшенный дворик сквозь маленькое оконце из цветных стеклышек в свинцовых переплетах, которое освещало ее крохотную комнатушку; одним словом, я проделал все то, что мог выполнить пытливый и заинтересованный современник, чтобы затем выступить в роли историка.
Результаты моих изысканий я и доверяю нижеследующим страницам этой повести.
Она родилась 27 июля 1768 года в маленькой деревушке Линьери, в семье хотя и дворянской, но едва сводившей концы с концами. Родовое имя Мари Шарлотты — де Корде д'Армон — происходило от названия поместья, принадлежавшего другим людям и находившегося в Аржантейском округе. Она рано лишилась матери; два брата ее, заядлые роялисты, эмигрировали в начале революции, а отец, Жак Франсуа д'Армон, был известен как автор единственной брошюры, выпущенной им в 1790 году против майората, по вине которого он остался без средств.
Итак, первое, что бросается в глаза при взгляде на семью Шарлотты, — благородство происхождения и бедность. Подобный сплав порождал тип человека-отщепенца, замкнутого в своей фамильной гордости и живущего иллюзиями, которые он сам себе создавал.
Шарлотта воспитывалась в монастыре. Потом, когда революция уничтожила церковные корпорации, она нашла убежище в Кане, у дальней родственницы, госпожи Кутелье де Бретвиль. Эта старая дама не отличалась человеколюбием и общительностью. Она заперла девушку в одну из самых скверных и отдаленных комнат своего дома и почти не интересовалась ее жизнью.
Впрочем, все это вполне устраивало юную затворницу. Она была бедна и, следовательно, не могла вращаться в том кругу, к которому принадлежала по рождению. Ей оставались одиночество и пыльные книжные полки, на которых можно было найти нечто созвучное настрою ее души. Известно, что уединение как нельзя больше способствует усиленной работе мысли. В тиши своего укромного жилья Шарлотта переживала волнения внешнего мира, не растрачивая в соприкосновении с ними того пламени, которое пылало в ней самой и которое еще сильнее разгоралось под влиянием книг.
Революция всколыхнула душу юной аристократки. Она чего-то ждала. Она полагала, что воскреснут античные образы, столь любимые ею, что герои-дворяне своими подвигами преобразуют страну и поставят на должное место обиженные роды. Ожидания не оправдались. Вместо прекрасного принца на сцену вышел пропахший луком санкюлот. Презренная чернь уничтожила то немногое, что оставалось священным для девушки: гербы, титулы, сословные традиции, а король, последняя опора дворянства, ползал на коленях перед этими чумазыми, пока не дополз до ступенек эшафота. Провозглашение республики окончательно похоронило надежды Шарлотты Корде…
Прервем на минуту наш рассказ.
Я прекрасно знаю, какой вопрос давно уже вертится у вас на языке, любезный читатель.
Что ж, сейчас самое время ответить на него.
Итак: была ли красива девица Корде?..
Вы бы, разумеется, желали, чтобы я ответил безусловным «да».
Это естественно — героиня должна быть красива, даже если это героиня демонического склада.
Таковой и сделали Шарлотту все последующие легенды и многочисленные живописные портреты. Ее красоту воспели в стихах и в прозе, и ныне было бы дурным тоном в этой красоте сомневаться.
Но вот два словесных портрета, сделанные непосредственно в дни рокового события.
Арман из Мёза, депутат Конвента, якобы присутствовавший на первом допросе Шарлотты, описывает ее такими словами:
«…Небольшого роста, сложения скорее сильного, чем нежного, с овальным лицом, прекрасными, хотя и крупными чертами, проницательными голубыми глазами, с несколько строгим выражением. Нос у нее был хорошо очерчен, рот красив и зубы великолепны; волосы каштановые, руки и кисти рук могли служить образцом художнику; ее манеры и движения дышали грацией и достоинством, а то, что я увидел лишь благодаря ее несчастью (когда ее корсаж расстегнулся), было достойно резца Праксителя…»
А вот как рисует ее реестр Революционного трибунала:
«…Эта женщина не была красивой. Лицо ее казалось скорее мясистым, нежели свежим, оно было грубо и безобразно. Лишенная грации и нечистоплотная, как почти все философы женского пола, она имела мальчишеское сложение и мужеподобные манеры. Ее полноты и молодости было достаточно, чтобы ее сочли интересной, но ведь ей оказалось двадцать пять лет, то есть, по нашим понятиям, она была почти старой девой. Она не знала, что такое чувство стыда и скромность…» и так далее.
Ну как, читатель? Вы удовлетворены?..
Истинность первого из приведенных портретов, считающегося классическим, должна быть подвергнута серьезному сомнению. Я лично уверен, что этот целомудренный распутник Арман из Мёза не видел ни того, что «было достойно резца Праксителя», ни всего прочего, что он описывает, поскольку взято оно из вторых рук. Арман утверждает, что допрос, на котором он присутствовал, происходил в Комитете общественной безопасности, а в действительности допрос этот происходил на квартире Марата и никакого Армана там не было…
Вот так-то познается историческая истина!
Но не отчаивайтесь. У вас, слава богу, есть нелицеприятный свидетель, который наблюдал преступницу неоднократно, как на квартире Марата, так и в трибунале, наблюдал внимательно и жадно, словно догадываясь, что ему предстоит все описать подробно и беспристрастно. Этот свидетель — ваш покорный слуга.
Истина находится где-то посередине. Возьмите характеристику Армана, сложите с описанием реестра трибунала и разделите пополам — вы получите довольно верное представление о наружности Шарлотты Корде.
Она не была безобразной, но еще менее может быть названа красивой. Ширококостная и приземистая, она ходила тяжелой поступью; в ней было больше мощи, чем грации, — отсюда и тот поразительный по силе удар, который вызвал удивление Дешана и других, обследовавших рану Марата. Лицо ее было правильным, но неприятным, оно не вызывало симпатии. Симонна точно подметила уже при первой встрече холодность ее глаз. И вообще от нее веяло холодом; странный контраст с внутренним жаром, жаром ненависти и честолюбия!..
Шарлотта Корде могла вызвать удивление, но не любовь.
В ней не было ничего, что пленяет мужчину.
Людям, не допускающим мысли, чтобы женщина вошла в историю, не пройдя сначала сквозь страсть, было угодно создать для нее кое-какие романтические историйки. Так, утверждали, что у нее была связь с графом Бельзенсом, убитым народом в 1790 году, и воспоминание об этой связи осталось якобы в душе Шарлотты вместе с мрачными мыслями об отмщении. Говорили также, будто ее преследовала тень Буажюгана де Менгре, захваченного в 1792 году с оружием в руках и расстрелянного как изменника родины. Я не нашел ни единого факта, способного подтвердить эти версии. Конечно, весьма вероятно, что народные расправы с теми или иными представителями старого порядка укрепляли ненависть Шарлотты к революции, но отсюда до приписываемых ей романов целая пропасть; они не только недоказуемы, но полностью противоречат самой натуре преступницы.
Именно постоянное уединение, сосредоточенность в себе, одиночество, грозившее ей и в будущем, — все это воспитало подлинную девицу Корде.
Она стала мономанкой.
Не имея иного выхода, ее внутренние помыслы сосредоточились на одной навязчивой идее. Она понимала, что ей не по силам сокрушить ненавистную революцию. Но она вполне бы могла устранить одного человека, вождя революции. Вот единственное направление, которое приняла ее мятущаяся мысль ко времени установления республики.