низким.
Офицер тут же хватает его за локоть, не позволяя забрать меня из лап молокососа выкручивающего мне руки:
– В ваших же интересах не мешать сотрудникам полиции выполнять свою работу. С вашей «дочерью» ничего не случится! – мой статус он выделяет особенно язвительно.
Курт несколько секунд сверлит полицейского таким взглядом, в котором молчаливо обещает скрутить бедному парню шею, если он оставит на мне хоть один синяк, но потом принимает правила игры и уходит прочь за следователем.
Я перестаю сопротивляться и покорно позволяю увести себя в обезьянник, где, к счастью, пока никого нет. Докатились, мама: одна дочь залетела в восемнадцать, другая в этом же возрасте угодила за решётку. Не семья, а готовый сценарий для реалити-шоу о трудных подростках.
По ощущениям, провожу в камере минут сорок. За это время ко мне успевают подселить милого бомжа, напевающего серенады на французском, и колоритную цыганку с ярким платком и внимательным взглядом.
– Что? На живца взяли? Не распознала оборотня? – спрашивает она с усмешкой на ломаном английском.
– Izvinite, no ya vas ne ponimayu, – отвечаю я по-русски, надеясь пресечь разговор на корню.
– Russkaya chto li?
Черт! Могла бы догадаться, что и она иммигрантка. Пока мучительно размышляю, как отвязаться от назойливой соседки, та уже с энтузиазмом пересаживается ближе ко мне.
– Davno ne vstrechala russkih prostitutok, ty kak zdes', dochen'ka? Nedavno priekhala?
– Ya ne prostitutka… – обиженно мямлю я. – Eto moy scenicheskiy obraz, ya figu… – резко замолкаю и обречённо добавляю: – tancovshchica.
Звучит это примерно так же убедительно, как знаменитое оправдание «я не шлюха, я актриса, просто не поступила».
– A ya smotryu i dumayu: odeta kak babochka, a dusha chistaya, nevinnaya, – продолжает цыганка, не замечая моего нежелания общаться. – Daj ruku pogadayu.
– Net, spasibo, ya v takie veshchi ne veryu.
– Nikto ne verit, da tol'ko u vseh sbyvaetsya.
– Spasibo, ne nado.
– Ladno. No bud' ostorozhna: bol'shaya otvetstvennost' tebya zhdyot. Ne kazhdyj spravitsya.
Она фразу как бы невзначай, и я прекрасно понимаю, что это дешёвая манипуляция, но любопытство берёт верх:
– Kakaya otvetstvennost'?
Цыганка мягко касается ладонью моей груди, и я чувствую тепло её руки сквозь тонкую ткань купальника.
– Tyazhyoloye chto-to vot zdes'. To li kamen', to li grust' velikaya… – Она пристально смотрит мне в глаза и тихо добавляет с загадочной улыбкой: – Lyubov' budet bol'shaya. Da tol'ko poteryayesh' i yeyo, i vse svoi pobedy.
– Kak mozhno pobedy poteryat'? – спрашиваю раздражённо. Её слова звучат слишком расплывчато и нелепо.
– Ne znayu, dochen'ka. Chto vizhu – to i tolkuyu… Vspyshka budet i pustota. Zanovo nachinat' vse pridotsya…
– Bred! – фыркаю я и скрещиваю руки на груди.
– No on ryadom budet. Ty glavnoye ne ottalkivay ego…
– Мисс Золотова, на выход! – рявкает уже знакомый мне полицейский по имени Кевин и начинает открывать дверь камеры.
Я послушно встаю и направляюсь к выходу. Переступая порог камеры, вдруг ощущаю странное давление в груди – будто что-то важное оставляю здесь навсегда.
– Spasibo! – неожиданно для себя оборачиваюсь к цыганке и улыбаюсь ей благодарно. – Kak vas zovut?
– Yada, dochen'ka.
Посылаю ей лёгкий кивок на прощание и следую за полицейским к выходу.
***
– Забирайте! – Хэмсворт широким жестом указывает на меня.
Максвелл в бешенстве: глаза мечут молнии, кулаки сжаты до белых костяшек и вздувшихся вен. Стоит мне только приблизиться к нему, как он грубо хватает меня за локоть и стремительно ведёт к выходу. Мы проходим мимо нескольких столов и кабинетов; сквозь полуоткрытые жалюзи замечаю Марту и Дона – они сидят с понурыми лицами и нехотя отвечают на вопросы следователя. Тот сердито трясёт перед ними какой-то папкой и явно давит авторитетом.
– Это мои друзья… – тихо всхлипываю я, бросая обеспокоенный взгляд в сторону стеклянного кабинета. – Я не верю, что они виновны…
– Мисс Золотова, вас это не должно волновать! – громко пресекает моё нытьё офицер Хэмсворт, шагающий следом за нами.
– Вы их посадите?
– До свидания, мисс Золотова! – резко фыркает он вместо ответа и нажимает кнопку вызова лифта – очевидный намёк на то, что нам пора сваливать отсюда как можно скорее.
– Сена, тебе мало проблем? – раздражённо шипит Курт, до боли сжимая моё запястье.
Понимаю, я сейчас явно не в том положении, чтобы качать права, но, глядя на ребят, которые приняли меня в свою команду, помогли освоиться в чужом городе и стали для меня семьёй, чувствую себя последней дрянью. Я просто уйду и продолжу жить дальше, а они будут отдуваться за преступление, которого не совершали. В груди тяжело и гадко, будто я только что предала самых близких.
– Их ведь отпустят? – спрашиваю тихо, – Они обычные студенты, как и я. Мы даже не организаторы фестиваля!
– Полиция разберётся! – резко отрезает Курт и грубо затаскивает меня в лифт.
Как только мы выбираемся из душного участка на улицу, Максвелл окончательно теряет терпение и выплёскивает наружу всё, что накопилось за время моего задержания:
– Это что сейчас, мать твою, было?! Ты хоть один день можешь прожить без неприятностей?!
– Я не виновата! – огрызаюсь я, чувствуя, как гнев начинает закипать внутри.
– Но почему-то именно ты оказалась в полиции! Уличные танцы? Ты вообще в своём уме? Тебе мало адреналина на льду?
– Ты не понимаешь…
– Да уж, тут ты права! – Курт разводит руками и раздражённо хлопает ими по бокам. – Я реально не понимаю! Ты талантливая фигуристка, у тебя есть всё, чтобы взять олимпийское золото. Но вместо этого ты постоянно влипаешь в какие-то мутные истории! Неужели так сложно прожить без ночных вылазок на лёд и подпольных тусовок с наркодилерами?
– Там не было никаких нарко…
– Сена, хватит! Я не смогу постоянно вытаскивать тебя из дерьма!
– Тебя никто не заставлял приезжать! – выплёвываю я обиженно, чувствуя себя одновременно и виноватой, и оскорблённой. Да, он прав во всём. Но разве я специально ищу проблемы? Я всегда была дисциплинированной спортсменкой. Просто жизнь пошла по другому сценарию. Уличные танцы – единственное место, где я могу быть собой, где наконец-то дышу полной грудью.
Стою напротив него, скрестив руки на груди и испепеляя взглядом, полным презрения и обиды.
– Ты сама сказала копам позвонить мне. Какого хрена я должен был делать? Игнорировать? – обречённо выдыхает Курт.
– Сказал бы, что занят, – бросаю я, делая вид, что мне абсолютно плевать на его присутствие.
Курт морщится, пытаясь подобрать подходящий ответ на мою глупость, но его спасает телефонная вибрация в кармане джинсов. Он отворачивается и отходит ближе к машине; говорит негромко, но я всё равно улавливаю обрывки разговора:
– Да?.. Извини… задержался немного… Нет-нет, всё нормально уже… Не жди меня, ложись спать…
«Не жди меня? Ложись спать?» Моё лицо мгновенно вспыхивает от злости и ревности. Пока я сидела в душном кабинете и слушала тупые угрозы от плохого копа Фрэнка, этот козёл развлекался с какой-то девицей.
Вот кабель!
У меня нет никакого права ревновать его. Но сегодня я уже нарушила столько законов и моральных норм – одним больше или меньше уже не играет никакой роли. Пока внутри меня закипает яростная лава обиды, Курт заканчивает разговор и коротко приказывает:
– Садись в машину.
Я молча подчиняюсь. В конце концов, в замкнутом пространстве мне будет проще его придушить.
Мы трогаемся с места в полной тишине. Напряжение между нами такое густое и тяжёлое, что его почти можно потрогать пальцами. Если бы кто-то рисовал нас сейчас для комикса, из ушей Курта точно шёл бы пар.
Я не выдерживаю и бросаю свой первый саркастичный снаряд в его сторону:
– Извини, что выдернула тебя из-под тела знойной красотки.
Курт молчит, делая вид, будто не услышал – взгляд его прикован к пустой дороге.
– И как она? Горячая штучка? Хотя, наверное, не настолько, раз ты бросил её в постели из-за звонка какой-то малолетки, – усмехаюсь я, бросая на него вызывающий взгляд.
– Она достаточно горяча. А теперь закрыли тему!
Ауч! Так грубо и властно отвечает он, и я чувствую, как низкие вибрации его голоса мгновенно отзываются в моём теле приятной дрожью, заставляя невольно сжать колени.
Чёрт возьми, а мне нравится выводить его из себя.
– И что у вас с ней? Вы пара?
– Не твоё дело.
– Если это просто секс, то оставлять её ночевать у себя – не самая умная идея. Утром она уже придумает имена вашим будущим детям, знаешь ли…
– Сена, ты сейчас серьёзно?! – резко взрывается он и со всей силы хлопает ладонями по рулю. – Ты будешь мне предъявлять за то, что я трахаю другую, лишь бы перестать наконец дрочить на тебя?!
– …
В салоне повисает глухая тишина. Я застываю, не в силах выдавить ни слова. Признаю: ему удалось меня заткнуть. От такого откровения охренели мы оба.
– Дерьмо! – выпаливает Курт, понимая, что сорвался и ляпнул лишнего. Я задерживаю дыхание, пока он резко сворачивает на обочину, глушит мотор и выскакивает наружу, так стремительно, будто машина охвачена огнём. Впрочем, огнем охвачена сейчас именно я: лёгкие горят, сердце колотится. Курт нервно шагает по траве вдоль дороги, трёт ладонью щетинистое лицо и тихо матерится себе под нос.
Несколько секунд наблюдаю за ним сквозь стекло и выхожу следом. Воздух на улице прохладный и влажный, пахнет ночной свежестью и мокрым асфальтом. Звук сверчков тревожно зудит в ушах.
– Курт?
– Сена, бл*дь, не сейчас!
– Но нам нужно поговорить…
Он резко разворачивается ко мне лицом. В глазах пылает ярость вперемешку с отчаянием:
– О чём? О чём, нахер, ты хочешь поговорить?! О том, что я помешался на тебе? Что схожу с ума от желания поцеловать тебя? Что даже когда трахаюсь с другой, могу кончить только тогда, когда представляю тебя на её месте? Сука! Тебе всего восемнадцать! Меня уже можно посадить за одни эти слова!