В ПУТИ
«Города проплывают в тумане…»
Города проплывают в тумане —
Золотистые арки и башни.
По холмам между лестниц и зданий
Виноградники, рощи и пашни.
Понемногу сгущается вечер.
Не грусти! в синеве за горами
Ждет усталого путника встреча
После долгой разлуки с друзьями.
<1952>
Весна в горах
Кукушка за холмом кукует.
Прошли снега, дожди, циклоны,
Зазеленели нежно склоны,
И непокорно мысль кочует.
Там за холмами — воздух синий,
А за равниной — море, волны,
Весь мир, движеньем жизни полный,
Долины, реки, Аппенины.
Охвачен путник новой дрожью
Предчувствий светлых и счастливых,
Благословляет землю Божью,
И облака, и гнезда в ивах.
<1956>
«Как встарь, о жизни быстро тающей…»
Как встарь, о жизни быстро тающей
Люблю я в сумерки грустить.
Мечтаю, словно утопающий,
Спасясь, по-новому зажить.
Как скопидомы-собиратели,
Мы в ящик мира не запрем.
Одни бездомные мечтатели
Везде находят отчий дом.
Восторг и нежное волнение
Не просветляют гордеца,
Но перед смертью примирение
Нисходит в кроткие сердца.
В теснине войн, в пути, в изгнании
Я веры бодрой не терял.
Я видел ангелов в сиянии
И каждый день благословлял.
<1952>
«От прежних дней — пустыни сладкой…»
От прежних дней — пустыни сладкой,
Что сохранил стыдливо ты?
Немного в сердце теплоты,
Портрет поблекший, да закладкой
Давно засохшие цветы.
Дни тают, словно дуновенье,
Друзья редеют что ни год,
И одиночество растет.
Но вечно каждое мгновенье,
Все, что трепещет и цветет.
Преодолей свои печали,
Болезнь, разлуку, темный труд.
В тебе ушедшие живут.
Сияют солнечные дали
И обещают и зовут.
<1952>
Уличные стихи
Я вздрогнул, встретив на витрине
Рекламной радости слова.
Блеснул наклонно купол синий
И отразилась голова.
Звонок прозвякает ненужный,
Кровь хлынет в мозг, в ушах звеня.
Но ты над ниткою жемчужной
Уже забыла про меня.
Мне не припомнить, стоя рядом,
Где мы встречались и когда.
И, обменявшись быстрым взглядом,
Мы разошлися навсегда.
<1920>
Полет
Повисла жужжащая птица.
Недвижна эфирная стужа,
И море, как мертвая лужа,
В пустынное небо глядится.
Земля — отвлеченная схема.
Нет радости дикой полета.
Здесь люди — безличные кто-то —
Растеряны, жалки и немы.
Стрекочет биением сердца
Минутная стрелка столетий.
Порвать бы тоскливые сети,
Вернуться на землю, согреться!
<1952>
«О формы хрупкие руки…»
О формы хрупкие руки,
Прозренья кротости в морщине!
Как нежно радостны, легки
Соединенья чутких линий!
Одна — доверие судьбе,
А в этой пленено пространство.
Моя рука, есть на тебе
Упрямство и непостоянство.
Печаль — случайна. Разожмешь
Ладонь — стирается унынье,
И лень, и ложь, и злобы дрожь,
И обольщение павлинье.
Мне сладко вместо дневника
Иметь попутчика такого.
Но выдает моя рука,
Чего назвать не смеет слово.
<1920>
«Ни звезд, ни звука. Воздух влажный…»
Ни звезд, ни звука. Воздух влажный
Дохнет порой из темной чащи.
Лес полон жизни шелестящей,
Ползучей, робкой и отважной.
Покинул зверь свою берлогу,
И гриб встает, взрывая хвою.
К любовному готовясь бою,
Выходит жаба на дорогу.
Скользит змея; на лапах ели
Притихла белка осторожно.
Гроза надвинулась тревожно,
Застыв в угаре серной прели.
Спешит к ночлегу путник редкий,
Расставшись вдруг с мечтою нежной:
Как призрак смерти неизбежной,
Сорвалась птица с черной ветки.
<1959>
«Я дни берег ревниво, как червонцы…»
Я дни берег ревниво, как червонцы,
Часы, минуты — темный скопидом!
Ловец глубин чужих, забыв про солнце,
Живую душу проверял стихом.
Я думал жить, весь мир преображая
Усильем воли, мысли остротой.
Гармония мне снилась неземная,
Сиял бесплотно лик любви большой.
Игрок за полночь ставок не считает,
Не веря счастью и не в силах встать.
Как смутен дух! Как дни безумно тают!
А я готовлюсь, все хочу начать.
<1932>
Звериный зов
Уйти б на волю в ночь из клетки душной,
Бродить бесцельно между хвой и скал,
И чтобы дождь, отвесный и воздушный,
Как слезы счастья по лицу стекал.
Бежать из комнат людных без оглядки,
Забыться, все забыть и все посметь,
Покинуть зыбкий плен и шаткий,
На воле петь и вольным умереть.
<1956>
ПЕСНИ
«Чуть звезда блеснет над чащей…»
Чуть звезда блеснет над чащей,
Приходи ты на поляну.
Я костер зажгу и стану
Говорить, что всех ты слаще,
Что твои глаза — зарницы,
Что твой голос — наважденье.
Сердце будет в исступленье
Замирать и снова биться.
Приходи, я изнываю!
Мы притихнем, словно тени.
Обниму твои колени,
Зацелую, заласкаю.
На заре ты встрепенешься,
Лишь проснутся птицы в чаще.
Будет сердце биться чаще:
Ты уйдешь и не вернешься.
<1941>
«Ты мне волосы ласкаешь…»
Ты мне волосы ласкаешь,
Завиваешь, теребишь.
Что прошу, все обещаешь,
Быть печальным не велишь.
Но в глазах твоих — измена,
Лжет мне голос твой грудной.
От объятий, как из плена,
Рвешься ты к любви иной.
Есть и у меня другая,
Мне верна, меня все ждет,
Золотая, дорогая
Бродит у моих ворот.
Не могу любить другую,
Знаю сам, что ты пуста,
И без памяти целую
Эти лживые уста.
<1943>
«Мы живем на отлете, как птицы…»
Мы живем на отлете, как птицы.
Эта жизнь — небывалый провал.
Что другим не прощалось, простится
Тем, кто душу за ближних отдал.
Не вернуться мне к ясности прежней,
Не увидеть родные края.
Но чем дни впереди безнадежней,
Тем хмельнее влюбленность моя.
И в кого я влюблен, сам не знаю:
В окрыленную радость, в тебя ль.
Ничего не найдя, все теряю,
Все люблю, ничего мне не жаль.
Если смерть разлучит нас с тобою,
По ушедшему ты не грусти.
Если сердце пленится другою,
Ты беспутного друга прости.
Он не бегал от счастья и боли,
Но подолгу зажиться не мог,
Очарованный дикою волей
В неизвестность ведущих дорог.
<1943>
Роза
Тех дней, тех песен выдохся угар,
Влюбленный бред, вино, ожог мороза.
Иных щедрот исполнен дух и чар.
Сухая выпала из книги роза,
Чтоб в сердце вновь вдохнуть предчувствий жар,
Чтоб томная в нем процвела заноза,
Чтоб труд унылый встретить, словно дар.
Блаженно все: задор, и хмель, и поза
Тех дней!
Тех смуглых солнц на лепестках загар
Поблек в дыханье гробного хлороза.
Подносит время всем цикуты взвар.
Что в ней открылось вдруг: упрек, угроза
Иль облик легкий, как зарею пар,
Тех дней?
<1921>
«Отраженье блаженного жара…»
Отраженье блаженного жара —
На усопшем лице поцелуй.
В наплывании ватного пара,
В ледяном лепетании струй.
Опьяненье исход всем печалям.
Утомленно смежается взор.
В очарованной лодке отчалим,
Рассекая астральность озер.
И слияний смертельных пустыни,
И сверкание лунных чешуй,
Все потеряно в звоне и сини.
В преломленье глубин — поцелуй.
<1932>
«Что осталось мне делать на свете…»
Что осталось мне делать на свете,
Разве только свой век доживать?
Ночь тиха. Я очнусь на рассвете,
Но как прежде мне уж не певать.
Выйду молча на луг я росистый
Заревой улыбнуться звезде,
Побродить по тропинке лесистой,
Пошептать шелковистой воде.
И щемит мое сердце желанье:
Перед тем, как отправиться в путь,
Среди милых теней на прощанье
Посидеть, помолчать, отдохнуть.
<1953>
«Пройди холмы цветущие, мечтая…»
Пройди холмы цветущие, мечтая.
С тобою буду я одна в пути.
Я жду тебя. Луна взошла большая,
Тропинку сможешь ты легко найти.
Я не зажгла свечи в окне прихожей.
Вокруг меня летают светлячки.
В тени узнаю я тебя по дрожи
Правдивой, властной и родной руки.
Пройди холмы, чуть слышно напевая
Ту песню, что сложил ты для меня.
Я жду тебя, все о тебе мечтая.
Приди один, без друга и коня.
<1954>
«Поймешь ли, чем она жива…»
Поймешь ли, чем она жива,
Как зарождается,
В какие новые слова
Любовь слагается?
Лишь взор один, тревожно мил,
Случайно встретится,
И все, что долго ты таил,
В тебе засветится.
Уж тонут будни и года
Борьбы безрадостной,
И всходит утренне звезда
Той встречи сладостной.
<1927>
Альмавива
Небо пустынно бледнеет
Меж золотеющих крыш.
Свежестью в улицах веет.
Друг, неужели ты спишь?
Робко гитара томится,
Шепчет: «Розина!» мой рот.
Уж пробуждаются птицы,
Солнце румяно встает.
Солнца другого не надо!
Там, за окошком, мой рай.
Выйди и жаркой отрадой
В небе пустом засияй!
<1925>
«Не поза и не любованье…»
Не поза и не любованье,
Но лишь прозрачная печаль.
В душе есть тайное дрожанье,
Как в песне, все чего-то жаль.
Два-три стиха, не слов потоки,
Мои, быть может, не умрут,
Но сарт иль чукча косоокий
Их переливов не поймут.
Очарованье есть в паденье,
И мы, последние из бар,
Мы пили нежное томленье,
Забав предгибельных отвар.
Но мы же встали над землею
Распыленной в чаду, в крови,
И с обновленною душою
Мы бодро в жизнь, как в бой, пошли.
Мир жив, ночь сладострастно дышит,
А утро жадно ждет других.
Но нет, никто уж не услышит
Стихов пленительных таких!
<1927>
Ночь
Моих стихов за трелью плещет трель.
В окне раскрытом — ночь и звезд лампадки.
Я Вам пишу, вдыхая воздух сладкий,
Холмов нагретых днем и гарь и прель
Под птичий свист и ржавых жаб сопель.
Мое рондо и резвая газель
Вам скажут на упрек в больном упадке,
Что рвется радость, словно солнце в щель
Моих стихов.
Весь мир здесь рядом в смуте лихорадки.
В кофейнях — свет, игрок уж сел на мель,
Стыдясь, любовники спешат в постель.
Ночь входит в комнату, душисты грядки.
Рокочет, ропщет и журчит свирель
Моих стихов.
<1920>
ВДВОЕМ
Радио
Для нас в эфирных волнах голос пел
О нежности воздушной и условной.
Притихла ночь в условности любовной.
В окне по листьям теплый дождь шумел.
Ты не смеялась больше, вдруг застыв
И кутаясь в накидку сиротливо.
Мы сблизились беспечно, торопливо
О таинстве сближения забыв.
То песня или дождь смутили нас?
Сознание, что дальше — невозможно,
Что в жизни нашей все смешно и ложно?
Иль, может, мы любили в первый раз?
Дождь лил, все лил на листья и цветы,
И мы в окне стояли молча рядом.
И вся преобразясь, счастливым взглядом
На обновленный мир смотрела ты.
<1946>
«Чем дорог я тебе? Ни дутой славы…»
Чем дорог я тебе? Ни дутой славы,
Ни денег не принес тебе я в дар.
Когда все жаждет лишь густой отравы,
Не я введу тебя, глуша, в угар.
Пусть варвары сотрут мои октавы
Как заклинания враждебных чар.
Во мне все стройно, сладостно и ясно,
И жизнь проходит мимо так напрасно!
Мир втянут в зыбь воронкою сомнений,
Рефлекс и зуд стоят в углу всех схем.
И никому средь новых поколений
Не будет дорог блеск моих поэм,
Но через годы оживет мой гений
В иных устах и станет внятен всем.
Тогда и ты, о только призрак, имя,
Заговоришь словами вновь живыми.
<1925>
«Вокруг — стена волшебного тумана…»
Вокруг — стена волшебного тумана.
Я выключил мотор, затормозил.
Плестись так наощупь нет больше сил.
Закурим, постоим, еще так рано.
Исчезли горы в ватной оболочке.
Вода стекает меж камней, журча.
Плечу тепло от твоего плеча.
Весною пахнут синие цветочки.
И тонкий звон серебряной кампаны,
И дух полей, и воркованье струй…
И ты и я — мы пленники тумана.
Как сладок был наш долгий поцелуй!
<1933>
«Густых, воздушных, золотистых…»
Густых, воздушных, золотистых,
Как пленной нежности ручей,
Сухих и томно шелковистых
И пахнущих весной кудрей,
Как теплых волн, меня касанье
Втянуло сладостно на дно.
В орбиту лунного сиянья
Дыханье розы вплетено,
И вин шипучих горькой пеной,
Не утоляя, полумгла
Весельем, кротостью, изменой
Меня смутила и зажгла.
Дрожали пальцы, развивая,
Как золотые кольца змей,
Как нимб бессолнечного рая,
Фиалок россыпь и кудрей.
<1920>
«В несовершенстве вялых линий…»
В несовершенстве вялых линий,
Как пар и тень, ползет озноб,
И в гаснущей, в поникшей сини
Гнездится цепких мук микроб.
И все, что было в нас наносным,
Что не хотело просверкать,
Томленьем тягостным и косным
Из пор земли взошло опять.
Казалось, вот сорвется слово,
Побег проросший жуть весны…
Созвучьем имени святого
Уста немые сожжены.
Мы чуда целый день прождали
И вдруг осиротели мы.
В молочно-мутной, зябкой дали
Застыли лунные холмы.
В долине сыпь огней желтеет,
Но сумрак ватный синь и тих.
И сердце хочет и не смеет
Сказать, что чудо — в нас самих.
<1920>
«Две тени мы души одной…»
Две тени мы души одной,
Томим друг друга и тревожим.
Как сумрак твой и хмель и зной
На четкий день мой не похожи!
Мне сладок пестрый порта гул,
Блеск солнца, шорох толп на пьяцце,
И в жизни сдержанный разгул
Люблю я мирно погружаться.
Люблю друзей, мой кабачок,
Прогулки в гондоле на Лидо.
Мне раздвоений чужд клубок,
Где нежность спутана с обидой.
Порою лишь твой мутный срыв
Влечет меня и, очарован,
Над краем острых скал застыв,
Я взглядом к пропасти прикован.
Я жду, что хлынет вот в меня
Весь хаос, вызванный тобою.
Но в свете брезжущего дня
Ты вновь становишься дневною.
И сухо я прощусь с тобой,
Твоим терзаем тайно жалом,
Чтоб долго в гондоле сырой
Скитаться по кривым каналам.
<1922>
«Мечта моя в загробном мире…»
Мечта моя в загробном мире
Не топей тинистых забвенья,
Не гимнов, тающих в эфире —
Ждет робко только просветленья.
Жить, каждый миг благославляя,
Здесь не дано, но за чертою
Все в памяти пусть воскресая,
Пройдет воздушною толпою.
Пусть солнце, как и здесь, засветит,
Живя живое и колдуя,
И все, что не успел заметить
Тут на земле, там полюблю я.
И ты, прождавшая года
Нежнейших слов, больших признаний,
С каким восторгом в ясной рани
Все, все скажу тебе тогда!
Ты мне поверишь, и заслоны
Тогда падут перед Одним,
И беззаконные законы
Любви ничем не затемним.
<1933>
Пейзаж
— Что твой взор различает вдали?
— Сквозь туман, вижу я, корабли
Покидают покой и уют,
В незнакомые страны зовут.
— Обольстительны ложные сны,
Нету сладостней нашей страны.
Что ты видишь в тумане еще?
— Я твое только вижу плечо.
Заслоняет оно корабли
И колонны развалин вдали.
— Дни бегут, не мечтай, но живи.
Что прекраснее нашей любви?
Всем уплывшим в обманный туман
Не вернуться из прибыльных стран.
<1954>
ЧИЧЕРОНЕ
Николаю Бахтину («Теперь я больше не поэт…»)
Теперь я больше не поэт,
Забыл печать, молчу в салоне,
Живу на скромной Пьер Капони.
Я не совсем бродяга, нет,
Я, с позволенья, чичероне.
Кормлюсь за мертвых счет веков,
Живыми не пренебрегая.
Все знаю — церковь где какая,
И в мир — музей ввести готов
За лиры Тиция и Кая.
Я ремеслу такому рад,
Срывая розы на могиле:
Сади знал толк в дорожной пыли,
Как бабка, повивал Сократ
И чичероне был Виргилий.
<1942>
Унтергрунд в Берлине
Вагон вдруг лопнул, из дверей потек,
Киша прыщами, гной лежалых чучел.
Меж судорог утроб и наглых ног
Брюхач сигарой глаз линючий пучил.
Одеколонных лун лимонный тон,
Смесь блеклой пакли, кролика и шелка.
Работая локтями в унисон,
Не различишь, кто шведка, кто креолка.
Представить в жирной жиже можно ль Вас,
Кто жаром райской просиял мне птицы?
О если б поезд вздумал с пьяных глаз
Лететь вовсю, вдруг наскочить, разбиться!
<1923>
«Пуста амфора Афродиты…»
Пуста амфора Афродиты.
Здесь нежностью никто не пьян.
Лишь запах острый и забытый
Тревожит похоть парижан.
Лишь торопливым поцелуем
Сближаются на день, на час.
Интригой дерзкой не волнуем
Сухой, расчетливый Ловлас.
Поэты здесь профессионалы,
А дружба ценится как чек.
Природа ли являть устала
Иль в денди замер человек,
От Буа до Лувра — все пространство,
А время — мертвый капитал.
В непостоянстве постоянство,
И старость — тухлый идеал.
Уж темных, цвета глаз, фиалок
Рантье кокотке не дарит.
В автомобиле сир и жалок
Одутловатый сибарит.
И редко в строй скупой и плоский
Вплетается восторгов сеть,
Чтоб с дряхлой грустью замереть
В устах волшебницы Милосской.
<1920>
В Париже
Шторы гремят. В барах тушат огни.
Запоздалые гости, в углу мы одни.
К очам мечтательным прикован, гляжу.
Плавает льдинка в золотистом Анжу.
Что за встреча! По смеху дико скользя,
Опустошенней нам быть нельзя.
Пойдем к тебе. Стол, шкаф и кровать.
В клетке подобной нельзя не мечтать.
Убьем: долг, нежность, отчаянье, страсть.
Все ниже и ниже должны мы упасть.
Нам жутко и сладко. Потушим огни.
В разгромленном мире теперь мы одни.
<1923>
Успех
Как нелегко рукою хрупкой
Схватить фортуны колесо!
То счастье мне шуршало юбкой,
Нахлынув ливнем в парк Монсо.
Все пред грозою побежало:
Подростки, няньки, сторожа.
Но сердце пело и сияло,
В избытке радости дрожа.
Какая легкая свобода
Звездою денежной течет
По небу банковского свода:
Презренный и блаженный счет!
Жизнь — лотерея. Номер вышел,
Пьянит нулей шипучий хмель.
Взорвался, грохнул гром по крыше,
Как бесшабашная шрапнель.
<1923>
Путешествие в Италию
Дым паровозов мне мил, как весна.
Летим вдоль Сены, заря ясна.
Я опускаю широкое стекло.
На том берегу сады Фонтенбло.
Первые звезды, первые огни.
Затихни, сердце, не бейся, усни.
Наутро Модана — только б дожить.
Раскрыл газету, но нет, лучше пить.
Иду в сияющий вагон-ресторан,
Иду обратно, воздушен и пьян.
Версингеторикс. Утренний чай.
Франции нежной земля, прощай!
<1923>
Порто Венере
Тот полдень в памяти не стерт,
Когда, оставив пальмы парка
И сьесту Специи нежаркой,
Мы плыли на Венерин порт.
Проливы, заводи, отроги
Холмистых выжженных пустынь,
Дрожащих далей зной и синь
И щебень вьющейся дороги.
Ты помнишь гладких скал откос,
Развалин плиты и площадки,
Грот неуютный, отдых сладкий
И на кладбище рыжих коз?
Цепь лестниц легких и счастливых,
Из смуглых рук воды стакан,
Над морем белый ресторан
И стаю рыб внизу пугливых?
Как мы на катер заспешили,
Канат отвязан, рев, толчок.
Уж в колыханье винной пыли
Тускнел рыбачий островок.
Нам пленную прорезал тень
Маяк планеты, суеверен.
Проходит все. Но был Венерин
Тот пестрый и бездомный день.
<1923>
Лунгарно
Пред завтраком толпа пестрит
Вдоль Арно, медленной прогулкой
Весенний будит аппетит,
И полдень встречен пушкой гулкой.
Февральский воздух свеж и прян,
Рука рукой у локтя сжата.
Жужжа, слетает звон кампан
С холмов зеленых Сан Миниато.
Куда мы денемся с тобой?
В твоей петлице вянет роза,
И ослепляет синевой
Оснеженная Вальомброза.
<1920>
Палаццо Веккио
Поставив сбоку башню Синьории,
Прозрел Арнольфо дерзкий идеал,
Прекрасного нарушил симметрию
И новый зодчества канон создал.
Под аркой лоджии Персей Челлини
Лоснится медно, выхолен и пуст,
И мрамор групп в изломе сытых линий
Сближением разбужен наших уст.
Лишь то, что неожиданно, нам сладко.
Из-за палаццо выплыла луна.
Не все в любви, как этот мрамор, гладко,
Но, безрассудная, милей она.
Не симметрично любим мы и зыбко:
Сближенья нежные после обид.
Но бледная пьянит мой дух улыбка,
И сердце, счастья полное, дрожит.
<1924>
Флоренция
Молитв Беато, трепетных икон,
И рук и крыльев, онемевших свято,
Пыланьем вечер золотой сожжен,
И в огненной пыли полота заката
Дрожит и рдеет серебристый звон.
Над гущей улиц тенистой и сжатой
Созвучьем легких башен повторен
Дух нежности пронзенной и крылатой
Молитв Беато.
Мелеет день, но мглистый медлит сон.
В прозрачности холмов голубоватой
Проходит хор бесполых, кротких жен,
Припухлых, розовых и тепловатых.
И тайной прелести исполнен он
Молитв Беато.
<1920>
«Я не пишу теперь стихов беспечных…»
Я не пишу теперь стихов беспечных.
Не разрешив практических задач
И отложивши ряд ненужных вечных,
Бездумно я брожу в прохладе дач,
В тени садов приморских и приречных.
На розовом песке играю в мяч
У Адриатики зелено-млечной.
Оранжев парус, ветра вздох горяч.
Я не пишу.
Мне странным кажется притворный плач,
Ужимки лирики и чувств увечных
И вывих разложений бесконечных.
И чтобы рифма утлая без встречных
Не рвалась по волне за лодкой вскачь,
Я не пишу.
<1920>
Венеция
О незнакомые салоны,
Куда вас вводят первый раз!
Из всех углов тайком влюблено
Косится на хозяйку глаз.
Дымится кофе, лампы глухо
Горят меж чашек и гвоздик,
И друг нашептывает в ухо
Чуть переперченный дневник.
Ах, в сердце жизни есть запасы,
Остроты рвутся с языка,
А геммы, кружева, атласы
Кружат мне голову слегка.
Окно раскрыто на каналы,
Дрожит бродячий гондол свет,
И баркароле запоздалой
Гитары вторит жаркий бред.
Чудесно все, что незнакомо,
В любви мы любим узнавать.
И трепет пальцев, жар, истома
Привычкою не могут стать.
Взгляд любопытный не устанет
В чужих глазах искать до дна,
И рот целованный не вянет,
Лишь обновляясь, как луна.
<1920>
«Голубки Марка, вечер осиян…»
Голубки Марка, вечер осиян,
С кампаной слился робко вальс под аркой.
Ложится солнце в сеть каналов жарко.
Окрай лагуны плоской сиз и рдян.
Насмешница, и ты — голубка Марка.
Все тот же он — задор венециан,
Дворцов линялых плесень, рис, пулярка,
Абат-атей, родосского стакан,
Голубки Марка.
Но полночь уж. Сгорели без огарка
Гитары, маски, жирный лоск румян,
Вся в пестрых платьях золотая барка.
Стал шалью черной радужный тюльпан.
Но рокот ваш как радостный пеан,
Голубки Марка!
<1920>
Байрон в Венеции
Кто так надменно, так покорно,
Так упоительно любя,
Сквозь гамму ласк и примирений,
Обид и долгих опьянений,
Тереза, нежный, хищный, вздорный,
Другой кто мог вести тебя?
Где блеск другой, на мой похожий?
Мой хмель и жар, моя любовь
Создали профиль злой камеи,
И эти локоны у шеи,
И мушку в матовости кожи,
И чуть приподнятую бровь.
<1927>
«Густое черное вино…»
Густое черное вино
Прилило к щекам терпким жаром.
Мне ненавистно казино,
Скитание по ярким барам.
В тебе есть странная черта,
Противочувствий дрожь и сила.
Мучительно вдруг складка рта
Небесный облик исказила.
Пойдем на воздух, ты бледна
От карт и давки, ламп и дыма.
Смотри: лагунная луна
Влияньем древних чар томима.
Лепечет плоско у крыльца
Волна отрады запоздалой,
И хрипло окрики гребца
Несутся в темные каналы.
Мосты горбятся, фонари
Тускнеют, и набухло платье.
Тоскливо тени ждут зари
В угаре хилого зачатья.
Я стал блаженно нем и тих,
И словно растворилось тело,
Волос каштановых твоих
Рука коснуться не посмела.
<1920>
Город
Ты — эхо душ, ты — сердце карнавала,
Кристалл столетий, в неизвестность нить.
Нагорного достигнув перевала,
В тебя смотрюсь, чтоб мир в себе открыть.
Осколки буйства, воли и гармоний,
Скрещенье рас, узлы святых судеб,
Пустынный храм и огненный вертеп,
И все тщеты измеривший Петроний.
Лепные призраки безумств Бернини,
К забвению фонтанов пыль зовет,
И над раскопкой тень от круглых пиний.
Но город новый уж вокруг встает
В упрямом сдвиге плоскостей и линий.
<1925>
«Предутренний бодрит нас холод…»
Предутренний бодрит нас холод.
Мы, как солдаты, будим Рим,
Шагая в такт по мостовым.
Нет, старый мир чертовски молод!
Порой с гитарою под мышкой
Пройдет компания гуляк,
И гармонирует синяк
На лбу с растерзанной манишкой.
Как пахнут лужи переулка
Вином и пылью дождевой!
Каскады Треви за стеной
Спешат и, ширясь, плещут гулко.
На площади, на перепутке —
Тень обелиска от луны.
Кровавой славы нежа сны,
Сквозит скелет развалин жуткий.
Но будь кем хочешь — денди, вором
Иль просто другом кабачка —
Жизнь радостна, хмельна, крепка
Тем, кто зарей идет на форум.
<1923>
«Отель, два бара, банк, антикитэ…»
Отель, два бара, банк, антикитэ
И дыма над Везувием воронка.
Гора как мамонт, снящийся ребенку,
В морщинистой дебелой наготе.
Решетка сада, пальмы, Антиной,
Трескучий говор, рев рожков, трамваи,
И фиг лотки, и море за стеной.
Я понемногу робко вспоминаю:
Здесь проходил я в этот ранний час —
Когда? В Неаполе ведь я впервые!
Здесь останавливался много раз,
Воспоминанья вспомнив круговые.
О счастье! Я еще увижу вас,
Здесь путником бредя счастливым,
И море с тихо плещущим приливом,
Везувий, бронзу, пальмы, улиц чад.
И вновь мне приоткроется круженье
Миров и сладостный всего возврат,
Чтоб воплотиться через миг в забвенье
И так блуждать под солнцем наугад.
<1924>
Бред галерей
О перебой тревожных излучений,
Неутоленных теней пестрый гам!
Со всех сторон назойливо из рам
Здесь гения оспаривает гений.
Здесь пьяный Рубенс рядом с фра Беато,
Легчайший Липпи, темный Тициан.
Зевак приплывших из далеких стран
Стада, всегда спешащие куда-то.
Уйдем скорей! есть храмы и часовни
Лепящихся по кручам деревень.
Послушаем орган, присевши в тень.
Мадонна кротче, отрок здесь любовней.
Тогда как отзвук стонущий хорала
Тех, кто забвенье жаждал одолеть,
Готовя тайне хрупкой формы сеть,
Прорвется жалоба, что жизни — мало.
<1923>
СОНАТИНЫ
«В рюмке светлой предо мною…»
В рюмке светлой предо мною
Брызжет, пенится вино.
Пушкин
В рюмке светлой предо мною
Брызжет, пенится вино.
Льдистой сковано струею,
Рои искр рождает дно.
Ум мой ясен, мне не спится,
Заплыла, дрожа, свеча.
Полночь бьют часы ворча.
Гость за стол ко мне садится.
И рукой слегка дрожащей
Гостю рюмку я налью.
Сердце радостней и чаще
В грудь колотится мою.
Кто ты, чьею вызван силой
К жизни из небытия?
Что таишь ты от меня,
Призрак женственный и милый?
Гибель, счастье ли, измены —
Что пророчишь мне без слов?
Острой бритвой вскрыть ли вены
Ложной жизни ты готов?
Иль на запах наслажденья
Рвешься, памятью смущен,
Волей злой осилив сон
Фосфорического тленья?
Если ты забвеньем мучим,
Брат мой милый и двойник,
Пусть причастье струй шипучих
Жизнь в тебя вдохнет на миг!
Но свеча уж догорает,
Блекнет ночь, поет петух.
Тайный гость мой исчезает,
Грустен, женственен и глух.
Тих весь дом, любви звездою
Вдруг волшебно зажжено,
Брызжет, пенясь предо мною,
В рюмке светлое вино.
<1923>
«Весел и ясен твой дух…»
Весел и ясен твой дух.
Чем же смутился ты вдруг?
Малостью ранен какой?
Жалостью, негой, тоской?
Слишком темна и тепла
Эта тревожная мгла?
Или владеет тобой
Ропщущий вечно прибой?
Гулом и плеском волны
Сонные уши полны.
Мы ночевали у вод.
Слышишь, цикада поет.
В зеленоватую рань
Легок и радостен встань.
С лепетом трав и ветвей
Трепет предчувствия слей.
Видишь, из мертвенных вод
Солнце медяно встает.
<1921>
Охотник
За окном туман как вата.
Прожит день, еще один.
Старый друг мой, пес лохматый,
Щурит взор свой на камин.
Оба дремлем, оба знаем
Все, что в жизни знать дано.
Не смутим напрасным лаем
Тишины. Ведь все равно
Распадется в жар полено,
Тени лягут на портрет,
И до ранних звезд из плена
Нам не вырваться на свет.
В полусне перебираю
Каждый месяц, каждый день,
Об ушедших вспоминаю,
О тебе, родная тень.
Завывала в поле вьюга,
Стекла вздрагивали туго,
Мы сходились на пиры.
Как дышали розы югом,
Как нас нежили ковры!
Вырез бархатного платья,
Кожа матовая плеч.
Поцелуи и объятья
И замедленная речь.
Обнимала, целовала —
Счастье было навсегда —
И потерянно шептала
Ослепительное «да».
Где ты, друг незаменимый,
Твой смешливый карий взор?
Голос твой умолк любимый,
Опустел мой дом и двор.
Стало вдруг холодновато.
Тускнет пепельный камин.
Спи и ты, мой пес лохматый,
Как уснет твой господин.
Но чуть солнце в щель проглянет,
Пес разгонит лень мою.
За рукав с постели тянет,
То бросается к ружью…
Вся в нежданности охота.
Уж пастух выводит скот.
Облака, леса, болота,
Буйный выводка полет.
Мы пройдем по бездорожью.
Только спустимся с крыльца,
Дрожью счастья, жизни дрожью
Наполняются сердца.
<1958>
Луна на вилле
Эфирной стужи
Свирельны трели.
Фиалок запах —
Каймы террас.
Зеркальны лужи.
Заиндевели
Олив курчавых
Сухие листья.
Чернь кипариса
Над кубом зданья
Томит, томясь.
Твой голос дрогнул.
Каким желаньем?
Открой балкон.
Все серебристей
Вдоль при дороге
Кусты нарциссов
И анемон.
Тускнеют ромбы
Полей чернильных.
Озябшим нимбом,
Ртутью пыльной
Валы взволненных
Холмов жужжат.
Уступы сини.
Лощины мглисты.
Заворожено
Застыл в пустыне
Стеклянный взгляд.
Ни слов, ни свиста,
Ни сдвига линий,
Ни поцелуя.
Восторг Дианин —
Холодный жар.
Твой голос странен
И полн, тоскуя,
Летейских чар.
<1923>
Сны
Я верил ясно, что вы живы,
Что слух о вашей смерти — вздор.
Ваш локон бледный и счастливый,
Прекрасный рот и синий взор
Без удивления я встретил,
Благославляя ваш приход, —
Лишь вскользь отчетливо заметил,
Что комната темна, как грот,
В гостинице пустой, убогой,
Что дождь шумел и в окна бил.
Но накопилось слов так много,
Что я встревоженно спешил.
Мы шли потом во тьме по молу.
Чернела рябью моря гладь.
Мне странно было локоть голый
Рукой озябшей пожимать.
Я в очертаньях видел милых
Смущенья тень, я слышал стон,
И вдруг я понял, что не в силах
Вернуть вам жизни легкий сон.
Лишь редко в полночи слепые
Воскреснет облик ваш во мне.
По-детски плакал я впервые
Не наяву и не во сне.
Заокеанский пароход
Скользил, светясь во мгле лиловой,
Как призрачный Харона плот.
И в мире мертвом одинок
Я заслонить тоской суровой
Глубин отчаянья не мог.
<1923>
«За кисейной занавеской…»
За кисейной занавеской
Лампа синяя сияла.
С книжкой на коленах в детской
В ожиданье милой мамы
Робко девочка мечтала
Об огнях и платьях бала,
Забывая о метели,
Что по трубам завывала.
Наверху играли гаммы,
Сани по снегу скрипели,
Бубенцы в дуге звенели.
Быстро сутолокой стройной
Дни сменялись в сладкой лени,
В тишине, тепле, веселье.
Ангел светлый сновидений
Ночью реял над постелью…
Стало в мире беспокойней.
Быстро годы пролетели.
Где та девочка, жива ли?
Вижу светлые косицы,
Вазу, ноты у рояля.
Или все мне только снится?
Быстро годы пролетели,
Иссушили дух печали,
Запорошили метели.
Где тепло родных объятий?
Лампа тухнет, песни спеты,
Жизнь моя уж на закате…
Ангел мой крылатый, где ты?
<1953>
Мелькание
Комфорт опрятной томной люкс-кабины,
Огни салона, скрипки, табльдот.
Оголены для корчи плоско спины,
Оркестр угарен, виски горло жжет.
С рассветом — фрак, цилиндр и берег Сены,
В трущобе бедный друг Люси забыт,
На бирже паника, купе летит,
Долларов пачки, легкие измены
И ты, искусственный и тошный рай,
Полграмма зелья, путь ночной к химере,
Где пустырем земли очерчен край.
Фальшивый чек, спасительница Мери,
И кактус Фиджи, красный попугай,
И джонка в зыби голубой Шанхая:
Туда бы нам, где жизнь, как тихий сад!
Но фильм капризен, и в пустой квадрат
Летим по чьей-то воле, забывая,
Не находя себя, теряя нить:
Все некогда собраться, уяснить.
Под рев и вой и барабан гудящий,
Глотая искры вин — смешно любить!
Но гибель упоительна, и вот
Тоска утраченного «я» все слаще
И дух захвачен спешкою: вперед!
<1924>
ГАЗЕЛЛЫ
«На голых сучьях, как хлопья снега, цветет миндаль…»
На голых сучьях, как хлопья снега, цветет миндаль.
Ручьи набухли, скрипит телега, цветет миндаль.
Утишен лаской дымящих пашен, душист февраль,
Алеют щеки от игр и бега, цветет миндаль.
Мимозы гроздья в окне поникли, прозрачна даль,
Во взорах — солнце, любовь и нега, цветет миндаль.
<1920>
ПОХИЩЕНИЕ ИЗ СЕРАЛЯ
«Подушек жар, хранящих формы тела…»
Подушек жар, хранящих формы тела,
Чуть уловимый привкус тлена,
Холмы, поднявшие, как облак, платье.
Мечтаешь ты, обняв колена,
Как удивленны и несмелы,
Как свежи каждый раз обьятья.
Мрак улиц, зноем зыблемых, затих.
Полна предчувствий острых и желаний
Прохлада комнат нежащих твоих,
Где слуги в воздухе колеблют ткани,
Где птицы пестрые щебечут в клетке
И руки смуглые полны кудрей,
Из золотой опавших сетки.
<1919>
«Властитель бредит жемчугом Пенджаба…»
Властитель бредит жемчугом Пенджаба,
Каменьями, и деревом цветным,
И кораблем трехъярусным немым,
Собравшим паруса при ветре слабом
И спящим в бухте. Позабыв про сон,
На крышу плоскую выходит он
Встречать зари перистые румяна.
Но густо мрак покрыл затворы жен,
Резьбу колонн, бассейны и фонтаны.
Властитель шепчет: сон. Все грезит. Рано…
<1919>
«Недвижный ночи жар в дурмане грядок…»
Недвижный ночи жар в дурмане грядок,
Роз лепестки,
Воздушный шелк рассыпавшихся складок
И дрожь руки.
Вздохнуть не смея, крадешься к беседке,
В тени скользя.
А мысли бьются, словно стрепет в клетке:
Нельзя, нельзя!
Покой террас прозрачностью волнуем,
На сердце — лед.
Какая сладость входит с поцелуем,
Как сух твой рот!
Безумье дышит сладостно и пряно
И горячо.
И кудри выбились из-под тюрбана:
Еще, еще!
<1919>
«Еще поцелуй — о последний!..»
— Еще поцелуй — о последний!
— Еще одну песню, мой брат!
— Как звезды меж листьев горят,
Свистят соловьи в иступленье.
— Пора мне, сиянье рассвета
В твоих отразилось глазах.
— В объятья пленительный страх
Вплетается розой запрета.
— Умру я — влюбленней воскресну,
Ты к смерти меня не ревнуй.
— Как жжет мне плечо поцелуй!
— Еще одну грустную песню!
<1919>
«Как сердце просится из плена…»
Как сердце просится из плена,
Круженья в приторном кругу!
Тебя я отроком одену
И кудри круто подстригу.
Кивнет лукаво нам прохожий,
Приметив общий наш наряд.
Лицом, движеньями мы схожи,
Как с младшим братом старший брат.
Переплывем в челне озера
И междуречья тихий рай.
В тени твоих садов, Бассора,
С дворцами, лавками, прощай!
Румяна, шарфы и каменья,
Надменный выезд — все забудь.
Какая радость ширит грудь
При входе в кроткие селенья!
Зарей брести за пыльным стадом,
Вдувая нежный вздох в свирель.
Иль засыпать к полудню рядом,
Из мягких трав сплетя постель.
Зайдем и к бедным и богатым,
Заплатим сказкой за обед.
Ты будешь только младшим братом
И отроком в пятнадцать лет.
Бежим! С властителем суровым
Тебя делить я не могу.
Все станет сладостным и новым,
Лишь эти кудри подстригу.
<1919>
«Кто в даль стремится, чужд в любви удачи…»
Кто в даль стремится, чужд в любви удачи.
Кто жив любовью, должен жить как нищий.
Взошла вся мудрость мира на кладбище,
И зрит слепец, чего не знает зрячий.
В чулане тесном роза дышит ядом,
Залог влюбленных — срезанная роза.
Печален князь, и счастливы стрекозы,
Уныние бредет с мечтою рядом.
Забудь о роке, лги себе, надейся
И бороду всю вырви книгочии,
Скопцу, педанту: все слова пустые!
Живи, живой! Люби, дерись и смейся.
<1927>
МУДРОСТЬ
«Запомни имя мое: Виргиний…»
Запомни имя мое: Виргиний.
Я не гость, не хозяин — лишь имя.
Смерти жилье покинь без печали.
Сладки в полдень прохлада и тень.
Солнце — жизнь. Если жаром
Жизни пришел сюда обожженный,
Легким ступай, меня называя:
Радуйся, путник, ты средь живых!
<1924>
Мавзолей
О жизни круг, очерченный умело
Рукою живописца на стене!
Здесь школьник, наклонен к таблицам, свиткам,
Косится на сквозящий солнцем сад.
Здесь отрок, он со псами за дичиной,
Здесь юноша, он правит бег коней.
Вот сам родитель, он — в кругу своих.
Там мудрый, слов остря клинки,
В венке жасминном на попойке он.
Все тает, пусть, но завершать так сладко
В гармонию случайной жизни круг.
<1924>
ЛАМПАДА ПСИХЕИ
Посещение
Шелест, веянье, касанье
Серебристых прохладных крыл.
Сладким был мрак, словно сиянье,
Тайный гость тебя осенил.
Ты мед густой пила из кубка
Полураскрытых томных уст.
Под крышей до зари ворковала голубка,
И рдяной розой обагрился куст.
Легкий гость на жарком ложе.
Нежность линий угадала рука,
Замирая в тайной дрожи:
Радость чутких касаний легка.
Но, жаждой новою томима,
Над спящим наклонилась ты.
Кто он, волшебный и незримый,
Явитесь, Лика четкие черты!
Вдруг опрокинулась лампада,
Горячим маслом обожжено бедро.
С трепетным плеском крыл скрылась отрада,
В залог оставив легкое перо.
<1920>
Царевна
Опалы круглых островов
Над гладью блекло лиловели.
Сливались звонкие свирели
С веселым блеяньем стадов.
Царевна руку подняла:
Заря прости из вод сияя,
Коринфа бухта золотая
И шелест легкого крыла
На ложе сонном пуховом!
Мой путь неверен и опасен,
Но друг пленительный прекрасен
И роком робкий дух влеком.
Уж портик, лестницы и дом
Не видны в розовой дали.
Покинув заводь, корабли
Подняли парус шаткой воли.
Душа, ты странница, не боле,
По скорбным прелестям земли.
Садов блаженных сизый дым
Стекает к сини вод отлого.
Пером воздушного залога
Твой путь таинственно храним.
Не тронет нежных щек загар,
Не сломит тела жар истомой.
Плеск крыльев сладостно знакомый
Незримо веет негой чар.
<1920>
Вечер
Долго ты, душа, блуждала
За мечтой из края в край.
Ноги движутся устало.
Вечер ясен, близок рай.
Счастья нет, а есть томленье
И тревога и покой.
Слышно сладостное пенье
За туманною рекой.
Проплывает лодка мимо,
Пала на луга роса.
Воздух родины любимой
Обвевает волоса.
<1956>
НЕДОСТАЮЩЕЕ
Одиссей
Меж звездною синью и сумраком вод,
Сияя огнями, плывет пароход.
Не слышно машины, притих буйный пляс.
Лишь сладостный голос доходит до нас.
Сирена гитары коснулась слегка.
Над струнами ровно поднялась рука.
Люблю я ногтей твоих розовый лак
И взор твой, смущавший бесчинство гуляк.
А голос — нежнейшая в мире струна!
Но сердце — для всех и ничье, как луна.
Цветные подушки, твой смех — не поймешь,
Любовь ли, измена ль: все призрак, все ложь!
Как призрак проплыли в пространстве огни,
И сердцу лишь снятся небывшие дни,
И пестрые платья, и бархатный жар,
И томные взгляды, и трепет гитар.
<1927>
«Всплыла луна над почерневшей кручей…»
Всплыла луна над почерневшей кручей,
Зарей тускнея в тине Флегетона.
Сквозя в оливках, не томи, не мучай
Магнитной лаской сон Эндимиона!
Его не взбудит свора гончих лаем.
Любовник бледный тленного сиянья,
Он ждет, дивясь, что мир неузнаваем,
Дремотно полых, острых струй слиянья.
Тупые рыбы в заводи застыли
Под рябью золотой изнеможенья.
Пустеют вены, шепчет рот: не ты ли
Бесцветный спектр, лунный луг забвенья?
И город наш внизу — потухший слиток,
А рокот легкий — прежней жизни эхо.
И ты и я — лишь скудный пережиток
Того, в чем радости бродил избыток
Каскадом игр, звенящих слов и смеха.
<1927>
Гений рода
Очей чудесных блеск случайный
Пленил влюбленного ребенка.
Прошли года, и дней воронка
Всосала память связи тайной.
Мечты о подвигах, о славе…
Зияли лунные пещеры.
Бойцы рубились за химеры,
Лесное озеро кровавя.
Напрасной щедрости что выше?
Бесцельных битв во имя Дамы,
Ненужных песен и затиший,
В любви всей прихоти упрямой!
А сердце все как у ребенка
О тайной связи душ тоскует,
Сквозь сонной одури воронку
Оно очей влиянье чует.
<1933>
СТАРЫЙ МИР
Тоска по родине
Ни для кого не приманка,
Давний наскучивший враль,
Нудная ноет шарманка,
Что ничего уж не жаль.
Плен мой как плен попугая,
Жизнь — это сладостный сон.
Слабость находит такая,
Словно я детски влюблен.
Сердце там чье-то страдало,
С милой прощаясь навек…
Вспомню те весны, и талый
Ветер, и тающий снег.
Только заслышу шарманку,
Вольность проснется моя.
В путь я уйду спозаранку,
Хлеба краюху жуя.
<1943>
Баллада
Жан, сын вдовы, ушел в солдаты,
Чтоб не возить в поля навоз.
Он просветлел и вдруг возрос
В глазах Сузанны плутоватой.
Солдат вернется генералом
И купит замок над рекой.
Влеком он яркою звездой
И не довольствуется малым.
Жить надо, в праздник наряжая
Все дни — дней мало нам дано:
Смех, песни, пляски и вино
И ламп огни, в серьгах сияя,
И в этих взглядах, дорогая!
Прошли года, Сюзон тучнеет,
Вывозит в поле муж навоз.
Среди детей, сыров и лоз
Мечтать, как встарь, она не смеет.
Вот возвращается солдат,
Стуча занозной деревяшкой,
Без галунов и без наград,
Сам-друг с приставшею дворняжкой.
Ворчит хромой, собака ноет,
И оба скучно клянчат грош,
И оба лгут, что жизнь есть ложь,
Что прежних бредней не вернешь
И что жалеть о них не стоит.
Посылка
Князья земли душой убоги,
Мечтателя ждет нищета.
Что счастье? отдых на пороге
Небытия иль сон, мечта
О радости недостижимой?
Пройди, мудрец, скорее мимо!
<1940>