— Мой народ был привезен с бескрайних равнин, из темных зеленых джунглей, — сказал он однажды мистеру Сингеру. — В долгих переходах к побережью закованные в цепи люди мерли как мухи. Выжили только сильные. Прикованные к пропитанным нечистотами судам, которые везли их в эту страну, они мерли снова. Могли выжить только самые стойкие и выносливые. Скованные цепями на продажу гуртом, как скот, многие из этих сильных тоже гибли под ударами бича. И в конце концов только сильнейшие из моего народа пережили эти злые годы и остались жить. Их сыновья и дочери, их внуки и правнуки.
— Я пришла попросить об одном одолжении и еще кое о чем, — заявила Порция.
Доктор Копленд сидел один в кухне, когда она, пройдя через прихожую, встала с этими словами перед ним в дверях. С тех пор как Вильяма увезли, прошло две недели. Порция очень изменилась. Волосы у нее не были напомажены и прилизаны, как раньше, а глаза казались воспаленными, словно с перепоя. Щеки ввалились, и грустное, желтое, как мед, лицо сейчас и в самом деле напоминало лицо матери.
— Дашь мне твои красивые белые тарелки и чашки, ладно?
— Можешь взять их совсем.
— Нет, только на время. И потом, я пришла попросить у тебя об одном одолжении.
— Пожалуйста, с удовольствием сделаю все, что хочешь, — сказал доктор.
Порция села за стол напротив отца.
— Сперва я тебе все объясню. Вчера получила весточку от дедушки — завтра они все приедут к нам, переночуют и проведут тут половину воскресного дня. Все они, конечно, очень переживают из-за Вилли, и дедушка хочет, чтобы семья опять собралась вместе. И правильно. Мне самой хочется повидать родню. Я чего-то так тоскую по дому с тех пор, как нет Вилли…
— Можешь взять тарелки и все, что тебе понадобится, — сказал доктор Копленд. — Но не надо горбиться, дочка. У тебя плохая осанка.
— Это ведь сбор всей нашей семьи. Знаешь, дедушка первый раз за двадцать лет останется на ночь в городе. Только два раза в жизни он спал не у себя дома. И потом, он по ночам всегда беспокоится. Как только стемнеет, он поминутно вскакивает — то попить воды, то поглядеть, чтобы дети были укрыты и все ли в порядке. А я беспокоюсь, удобно ли будет тут дедушке.
— Все, что у меня есть и может понадобиться тебе…
— Конечно, их привезет Ли Джексон, — продолжала Порция. — А с Ли Джексоном на дорогу уйдет чуть не целый день. Я не жду их раньше чем к ужину. А у дедушки столько терпения на этого Ли Джексона, что он и не подумает его подгонять.
— Батюшки! Да неужели старый мул еще жив? Ему же не меньше восемнадцати лет!
— Да нет, больше. Дедушка на нем уж лет двадцать работает. Этот мул у него так давно, что он говорит, будто Ли Джексон ему вроде родни. Он любит и понимает его не хуже, чем своих внучат. Никогда не видала, чтобы так хорошо понимали скотину, как наш дедушка. У него особое чутье ко всякой твари.
— Двадцать лет работы — долгий срок для мула.
— Еще бы! Только теперь Ли Джексон совсем ослаб. Но знаешь, как дедушка о нем заботится? Когда они пашут в жару, на Ли Джексоне такая же громадная соломенная шляпа, как и на дедушке, только дырки для ушей прорезаны. Ну и потеха — Ли Джексон шагу без шляпы не сделает, когда они пашут.
Доктор Копленд снял с полки белые фарфоровые тарелки и принялся завертывать их в газету.
— А у тебя хватит кастрюль, чтобы наготовить столько еды?
— Хватит. Да я и не собираюсь чересчур надрываться. Дедушка — он ведь такой заботливый — всегда что-нибудь захватит, когда семейство едет обедать. Наварю побольше каши и капусты и нажарю два фунта хорошей барабульки.
— Будет очень вкусно.
Порция сцепила нервные желтые пальцы.
— Я тебе еще не все сказала. У меня сюрприз. Бадди тоже приедет и Гамильтон. Бадди только что вернулся из Мобила. Он теперь помогает на ферме.
— Пять лет я не видел Карла Маркса.
— Вот об этом я и пришла тебя просить. Помнишь, я как вошла, то сразу сказала, что хочу попросить у тебя кое-что взаймы и еще — об одном одолжении?
Доктор Копленд хрустнул суставами пальцев.
— Помню.
— Ну вот, я пришла просить тебя, чтобы и ты завтра пришел на наш семейный сбор. Кроме Вилли, там будут все твои дети. По-моему, тебе пора с нами посидеть. Я буду очень, очень рада, если ты придешь.
Гамильтон, Карл Маркс, Порция и Вильям. Доктор Копленд снял очки и прижал пальцами веки. На минуту он увидел всех четверых очень ясно — такими, какими они были давным-давно. Потом он поднял глаза и надел на нос очки.
— Спасибо, — сказал он. — Приду.
В ту ночь он сидел один возле печки и вспоминал. Он мысленно возвращался в свое детство. Мать его родилась рабыней, а получив свободу, стала прачкой. Отец был проповедником и знаком с Джоном Брауном. Они дали ему образование, понемногу откладывая из тех двух-трех долларов в неделю, которые зарабатывали. Когда ему исполнилось семнадцать лет, они отослали его на Север с восьмьюдесятью долларами, спрятанными в башмаке. Он работал в кузнице, официантом и посыльным в гостинице. И все время учился, читал, ходил в школу. Отец умер, а мать ненадолго его пережила. И после десяти лет борьбы и лишений он наконец стал доктором, понял свое предназначение и вернулся домой, на Юг.
Он женился и обзавелся семьей. Целыми днями он без устали ходил из дома в дом, проповедовал свою веру и открывал людям истину. Беспросветные страдания его народа вселяли в него ненависть, дикую, злобную жажду разрушения. Порой он напивался допьяна и бился головой об пол. В душе его жила звериная ярость, и как-то раз, схватив кочергу, он ударил жену. Она забрала Гамильтона, Карла Маркса, Вильяма и Порцию и ушла к своему отцу.
Он боролся с собой, пытаясь победить в душе черную злобу. Но Дэзи не вернулась. А восемь лет спустя, когда она умерла, сыновья уже были взрослыми и тоже не захотели к нему возвращаться. Он остался одиноким стариком в пустом доме.
На следующий день, ровно в пять часов, он подъехал в дому, где жили Порция с Длинным. Они снимали небольшой узкий коттедж из двух комнат с террасой в районе под названием Шугар-Хилл. Изнутри доносился разноголосый гул. Доктор Копленд чопорно приблизился к двери и остановился в проеме, держа потертую фетровую шляпу в руке.
Комнатушка была набита людьми, и его не сразу заметили. Он взглядом разыскивал Карла Маркса и Гамильтона. Кроме них, здесь были дедушка и двое сидевших на полу детей. Доктор долго вглядывался в лица сыновей, прежде чем Порция увидела его в дверях.
— Вот и отец! — сказала она.
Голоса смолкли. Дедушка повернулся в своем кресле. Это был худой, сгорбленный, изборожденный морщинами старик. На нем был все тот же черный с прозеленью костюм, в котором он тридцать лет тому назад был на свадьбе дочери. Жилет перекрещивала потемневшая медная цепочка. Карл Маркс и Гамильтон переглянулись, потом уставились в пол и наконец подняли глаза на отца.
— Бенедикт-Мэди… — сказал старик. — Давненько… Да, давненько.
— Подумать только! — вмешалась Порция. — У нас сегодня первый семейный сбор уж не знаю за сколько лет. Длинный, неси из кухни стул. Отец, вот они — Бадди и Гамильтон.
Доктор Копленд поздоровался за руку с сыновьями. Оба были высокие, сильные и застенчивые парни. Голубые рубашки и комбинезоны подчеркивали живой коричневый оттенок кожи — такой же, как у Порции. Они прятали от него глаза, и лица их не выражали ни любви, ни враждебности.
— Какая жалость, что не все в сборе. Нет тети Сары, Джима и кое-кого еще, — сказал Длинный. — Но мы все равно ужасно рады.
— В повозке и так было полно, — сказал один из мальчишек. — Нам даже пешком приходилось идти, до того там было тесно.
Дедушка почесал спичкой ухо.
— Кому-то надо было остаться дома.
Порция нервно облизнула тонкие темные губы.
— А я все думаю о нашем Вилли, — сказала она. — Вот кто был охотник до всяких сборищ. Из головы у меня не выходит наш Вилли.
По комнате пронесся тихий утвердительный шепот. Старик откинулся на спинку стула и закивал головой.
— Порция, милая, может, нам немного почитаешь? Слово божие — большая подмога в трудную минуту.
Порция взяла со стола Библию.
— Какую главу ты хочешь послушать, дедушка?
— Вся эта книга — слова пресвятого господа нашего. Читай с любого места, на каком твой взгляд остановится.
Порция стала читать евангелие от Луки. Произносила слова она медленно, водя по строчкам длинным согнутым пальцем. Все примолкли. Доктор Копленд сидел поодаль, хрустел косточками пальцев и рассеянно переводил взгляд с одного предмета на другой. В маленькой комнате воздух был тяжелый, спертый. Все четыре стены были заклеены календарями и грубо разукрашенными рекламными картинками из журналов. Каминную доску украшала ваза с красными бумажными розами. Огонь в очаге горел низко, и колеблющийся свет керосиновой лампы бросал на стену подвижные тени. Порция читала так размеренно, что слова замирали в ушах доктора Копленда и его одолевала дремота. Карл Маркс растянулся на полу рядом с детьми. Гамильтон и Длинный клевали носом. Лишь один старик, казалось, вникал в смысл того, что читалось.
Порция кончила главу и закрыла книгу.
— Я много раз над этим раздумывал… — произнес дедушка.
Остальные очнулись от своей дремоты.
— Над чем? — спросила Порция.
— А вот над чем. Помнишь, где Христос поднимает из гроба мертвых и исцеляет немощных?
— Конечно, помним, дедушка, — почтительно заверил его Длинный.
— Не раз, когда я пахал или был занят другой работой, — медленно заговорил старик, — думал я и сам с собою рассуждал о том дне, когда Христос снова сойдет к нам на землю. Ибо я всегда так его ждал, что мне казалось, будто это произойдет еще при моей жизни. Я так и этак передумывал, что тогда будет. И вот как я решил. Встану я перед господом нашим Иисусом Христом со всеми моими детьми, с моими внуками и моими правнуками, со всей моей родней и друзьями и скажу ему: «Иисус Христос, вот мы перед тобой, цветные люди, и нам тяжко». И тогда он возложит свою длань нам