И я никогда не узнаю правду.
– Тогда уйди.
Кадиим склонил почтительно голову и обратился синеватой дымкой, рассеявшейся возле воротника моей куртки.
В ожидании папы я пыталась вспомнить всё, что он когда-либо рассказывал о моей матери, любую мелочь, любой обрывок разговора, даже подслушанного случайно, но, кажется, этими жалкими крохами не накормить и воробья. Отец говорил, она умерла, когда я была ещё в колыбели. Говорил, я похожа на неё. Говорил, я лучшее, что смогла дать ему эта женщина. Но я никогда не слышала от папы слов любви к ней, боли потери, радости приятных воспоминаний, которые должны были в идеале связывать двоих небезразличных друг другу. Я не знала, кто она, откуда, как они с отцом познакомились и как она умерла. Даже не знала её имени! Уверена, папа называл его, имя женщины, давшей мне жизнь, но сейчас я отчего-то не смогла вспомнить его, словно единственное это слово затерялось среди теней умерших, растворилось в призрачных долинах подобно его обладательнице. Возможно, какие-то мелочи, кажущиеся несущественными детали действительно стирались из моей памяти из-за постоянного сна, постоянного нахождения за гранью, потому что я не видела иного объяснения тому, что не могла воскресить имени собственной матери.
Наконец глухо лязгнул замок, открываемый с той стороны, отворилась толстая железная дверь, и в комнату ворвался папа, встревоженный, хмурящийся озабоченно. И я соврала. Рассказала отцу, что предатель привёл с собой леди Айшель Ориони, что она неведомым образом миновала полог, легко победила меня в короткой схватке и в два счёта сняла защиту. Я лгала, захлёбывалась недоумением, непониманием, как подобное могло произойти, заходилась в истеричном крике. Я никогда не врала папе, разве что всего раз скрыла правду о своём бегстве на маскарад, но тогда, по моему возвращению, отец ничего не заметил, не заподозрил, ни о чём не спросил. Я просто-напросто умолчала о поездке, о нарушении его строгих запретов, и всё. Теперь же я говорила заведомую ложь, врала в лицо, играла, изображая потерпевшую поражение, униженную, оскорблённую самим фактом, что меня смогла победить какая-то безвестная девица с загадочным даром. Каждую секунду я ждала, что папа поймает меня на откровенной лжи, поймёт, что я притворяюсь, и притворяюсь неубедительно. Я металась по комнате и заламывала руки, опасаясь, что перегибаю палку, но папа, не проронив ни слова, выслушал, ударил с силой, со злостью по сдвинутой крышке ящика, и та с оглушительным грохотом упала на пол. Я вздрогнула и умолкла, а отец резким, не скрывающим его ярости жестом поманил меня. Мы покинули катакомбы, папа сам отвёз меня на своей машине домой. Всю дорогу мы молчали по-прежнему и, лишь переступив порог нашего дома, отец коротко, отрывисто велел мне собирать вещи.
– Мы переезжаем? – решилась спросить я.
– Да, – папа повернулся и направился вглубь дома, но не к лестнице на второй этаж, где находились наши спальни, а к своему кабинету на первом.
– Куда?
– В императорский дворец. Там тебе будет безопаснее, чем здесь.
– Папа, кто эта девушка? – я видела, как отец остановился на полпути, насторожился почуявшим опасность зверем. – Ты так и не объяснил мне, почему она миновала мой полог. Я сделала, как ты просил, доступ только для нас с тобой, но эта девушка прошла без малейших усилий.
– Это не девушка, моя роза, это зараза, сорняк, который надо было вырвать с корнем ещё три года назад и сжечь без жалости. Надо было… если бы это было возможно, – голос папы звучал сухо, напряжённо. – Я видел, как ты подходила к ней и предателю вчера на балу. Она что-то тебе сказала?
– Только представилась, – как можно безразличнее пожала я плечами. – Я удивилась, что Пушок проявил к ней внимание, и леди Ориони рассказала, что три года назад она состояла в свите Её императорского высочества.
– Состояла в свите, – презрительно повторил папа и рассмеялся неожиданно едко, коротко. – Быть может, и стоило в своё время поддержать предложение Катаринны и запретить без особого дозволения приводить во дворец каждую уличную девку, каждую наложницу, воображающую себя высокородной леди лишь потому, что хозяину вздумалось выгулять её в свете, точно любимую болонку. Ты уже достаточно взрослая и должна понимать, что к чему, я не растил тебя изнеженной барышней, не подозревающей, что происходит за закрытыми дверями спален. Эта так называемая леди – рабыня из Феоссии, подстилка Нордана, тело которого забрал предатель. Три года назад она оплела своими чарами и Бевана, и Нордана, в результате чего первый предал круг и собратьев, а второго пришлось усыпить ради его и нашего блага, ибо и он был готов оставить всё ради этой колдуньи. Она опасна и лжива, и ты не должна ни верить её словам, ни разговаривать с ней, если вам случится ещё встретиться. Ты поняла меня, Веледа? – отец наконец обернулся ко мне, посмотрел цепко, внимательно. – Что бы она тебе ни сказала в катакомбах, всё ложь, эта девчонка пойдёт на всё, лишь бы выжить, лишь бы распространить свои проклятые чары на других.
– Но… – в папиных голубых глазах толща льда, жёсткого, непримиримого. Я смотрела в них и не узнавала отца, не находила собственного отражения. – Но мне показалось, что её сила… немного похожа на мою.
– Естественно. Подобных ей ныне осталось мало, но ты, моя роза, единственная в своём роде, неповторимая и ты сильнее её.
– Почему же тогда она смогла… – начала я
– Ты растерялась, – непреклонно перебил папа. – Никто не ожидал, что предатель приведёт эту девку, что Дрэ… Беван рискнёт её жизнью, впрочем, эта маленькая су… колдунья всегда умело играла на чувствах приворожённых ею. Она может казаться хрупкой и беспомощной, но ты сама видела, на что она способна на самом деле.
Отчего-то захлестнул страх, резкий, удушающий, панический. Видит Кара, я же соврала, никакого моего поражения от рук леди Ориони не было, более того, я ощущала отчётливо, что достаточно ещё немного поднажать, и я уложу девушку на обе лопатки. И отец так легко поверил в мою ложь? Говорил все эти диковинные вещи, срываясь от с трудом сдерживаемой глухой ярости – мой папа, от которого никогда прежде я не слышала дурного слова?
– В произошедшем нет твоей вины, – добавил отец и кивком указал на лестницу. – Иди собери вещи, слуг не буди. Да и, Веледа…
Я вопросительно взглянула на папу, и он протянул руку.
– Отдай кольцо, пожалуйста.
И остаться без незримого присутствия Кадиима, без существа, способного рассказать или хотя бы чуть-чуть объяснить происходящее?
– Разве мне не будет безопаснее под защитой духа? – возразила я неуверенно.
– Не спорь, пожалуйста, а делай, что велят. Мне лучше знать, где и с кем тебе будет безопаснее.
Я расстегнула куртку, оттянула воротник водолазки и достала цепочку. Сняла и вложила кольцо вместе с цепочкой в раскрытую шершавую ладонь. Несмотря на тепло летней ночи, раздеваться не хотелось, мне не было жарко, я даже не вспотела в куче вещей, словно принесла на себе холод подземной комнаты, словно ощущение мороза въелось в мою кожу.
Зажав артефакт в кулаке, отец ушёл в кабинет, я же поднялась в свою комнату. Собрала самое необходимое, отчаянно стараясь не думать. Вообще ни о чём не думать. Ни о происходящем, ни о моей матери, ни о леди Ориони.
Ни о Беване.
Папа провозился в кабинете дольше, чем я складывала одежду и всякие нужные мелочи. Спустившись в холл и поставив чемодан на пол, я на цыпочках, будто в детстве, прокралась к кабинету отца. Дверь оказалась прикрыта не полностью и через узкую щель я увидела, как папа ходит по комнате, собирает книги, бумаги, флакончики тёмного стекла. Часть бумаг он укладывал в коробку, часть бросал в огонь, ярко пылающий в камине, и наблюдал, как пламя жадно пожирает исписанные желтоватые листки. И я так же тихо отступила от двери, вернулась в холл.
Зарево пожара мы увидели задолго до подъезда к Восточным воротам, и алые отблески на по-летнему рано светлеющем небе казались отражением огня в камине папиного кабинета. И охватившее часть дворца пламя огромным голодным чудовищем столь же жадно, без разбору поглощало корпус, где находились кабинеты папы и Дрэйка, поедало здание под собственный треск и вой сирен пожарных машин.
Пожар потушили на восходе солнца. Нашли четыре обгоревших до неузнаваемости трупа – отец лишь взглянул на них мельком и сразу сказал, что это двое его наёмников и один колдун, остававшиеся в корпусе. Больше никто не пострадал, огонь не коснулся других частей дворца, даже не приблизился к жилым его корпусам. Вскоре кто-то из служащих принёс папе маленький коричневый пакет и отдал с поклоном, сообщив, что велено было передать милорду Рейнхарту на рассвете. Отец даже не спросил, кто велел, только открыл бумажный пакет, перевернул, вытряхивая содержимое себе на ладонь. Я стояла рядом и видела – внутри был перстень братства, кольцо из потемневшего золота с серебряной звездой о двенадцати лучах.
Несколько часов спустя, когда мы устраивались в апартаментах во дворце, выделенных нам императрицей, принесли маленькую деревянную шкатулку с приложенным к ней клочком бумаги. На бумаге написано коряво «Привет из Атрии».
А в шкатулке лежали ещё два перстня братства.
Глава 6
Айшель
Хейзел уехала после полудня, когда Беван получил подтверждение из Атрии, что ещё двое собратьев отказались служить идеалам ордена, отказались участвовать в его партиях и делах, вслед за Дрэйком прислав Рейнхарту свои перстни. Конечно же, все трое – Дрэйк, Вэйдалл и Гален – по-прежнему оставались частью круга, оставались бессмертными, и мы понимали, что этот маленький коллективный бунт не решал исхода необъявленной войны, лишь обозначил позиции сторон. Беван посетовал, что жаль лишаться зрелища столь дивного, как физиономия Рейнхарта, вытянувшаяся, перекошенная от ярости, при виде ещё двух колец братства, но я, признаться, совершенно не хотела бы ни видеть старшего в такой момент, ни находиться рядом. Сомневаюсь, что Рейнхарта и оставшуюся часть собратьев обрадует столь неожиданное, стремительное распространение «болезни», а значит, сирена отныне была в опасности не меньшей, чем я.