Памяти Дайаны.
Дрэйк не произносит этих двух слов вслух, но они всё равно замирают между нами, разрезают незримо воздух щелчком кнута.
Ни привязка, ни годы, ни смерть не умаляют ревности – я понимаю это как-то сразу и вдруг. Возможно, и надо мной довлеет собственнический инстинкт, куда более сильный, чем казалось прежде. А возможно, я сама по себе ревнива, просто раньше повода не возникало.
Остаётся мириться с едким, тревожным этим состоянием, не позволяя ему разрастаться, превращаться в манию.
– Однажды она сказала необычную вещь, о которой я тоже не вспоминал, пока сегодня речь не зашла о том бале. Сказала, что я неосознанно ищу некую женщину.
– Какую?
– Не уточнила. Добавила лишь, что я пойму, когда найду. Суккубы видят не только привязки, но и иногда – те нити, что связывают нас с определёнными людьми и нелюдьми задолго до нашего рождения.
– Мама говорила, что богиня сплетает тропинки наших жизней в одну и порой они так тесно срастаются, что даже смерти неподвластно их разделить навсегда. И когда-нибудь они соединятся вновь и будут вместе, как прежде, – я умолкла, закусила губу, набираясь храбрости. – И ты… понял, что имела в виду суккуба?
– Понял, – Дрэйк повернулся ко мне, коснулся второй рукой моей щеки, провёл едва ощутимо кончиками пальцев. – Ещё три года назад. Пусть боги – или судьба – иногда и избирают несколько необычный способ преподнесения дара.
Слышу за фразами больше, чем кажется со стороны, и, охваченная порывом, обвиваю шею мужчины руками, прижимаюсь крепко.
– Я поняла, что ещё не говорила тебе… – шепчу едва слышно, касаясь лбом лба.
– Чего?
– Что люблю тебя.
И всегда любила. С первого взгляда. С первой встречи. Наверное, и до неё.
Когда-то давно, хоть и забыла об этом.
– Я тоже, – дыхание щекочет губы, я смотрю во тьму, расчерченную огненными всполохами, чувствуя в ней то, что никакие слова в мире не способны передать, повторить, помочь обрести звучание.
Правду. Счастье. Осознание, что мы вместе и никуда не исчезнем друг от друга.
– Что именно тоже – что понял или что любишь? – всё же я улыбаюсь.
– Понял. И люблю.
Лёгкое поначалу прикосновение губ к губам и я теряюсь – и в аромате сандала и лета, что окружает нас плотным, осязаемым почти кольцом, и в долгом поцелуе, от которого кружится голова и тело становится воздушным, невесомым.
– Полагаю, вы опять будете, как подростки, украдкой целоваться в примерочных кабинках, – голос вышедшей из своей комнаты Лиссет вынуждает нас отстраниться друг от друга.
– Хорошая идея, – на лице Дрэйка живой интерес и открытое – и не поймёшь, шутит или серьёзен, – желание претворить предложение лисицы в жизнь.
Смутившись, я высвободилась из его объятий и шагнула к нашей спальне.
– Я сумочку возьму, – пробормотала я и поскорее скрылась за дверью.
Глава 13
Веледа
Ложь. Всё ложь.
И её так много, что я начинаю сомневаться даже в собственном существовании. Вдруг мне и о моей жизни соврали, а на самом же деле меня нет, я лишь плод чей-то фантазии, тень за гранью, воображающая, будто она по-прежнему жива и способна чувствовать? Или, быть может, я всё ещё сплю? И пробуждение, жизнь среди людей, Беван, правда об отце и Кадииме – только сон, затянувшийся, слишком странный, чтобы быть явью? Если так, то надо прервать этот сон… пусть он закончится, сменится другим, попроще, где не будет ничего и никого из этого мира, в котором я оказалась.
– Веледа!
Торопливые шаги за спиной, и Беван обошёл меня, обеспокоенно заглянул в лицо.
– Всё в порядке?
В порядке?
В порядке?!
Какой порядок может быть там, где царит лишь хаос и ложь?!
Я покачала головой и отвернулась.
Сад за домом запущенный, неуютный: клумбы давно заросли, мощёные дорожки скрылись под слоем жухлой прошлогодней листвы, нестриженная трава поднялась выше щиколоток, мешаясь с сорняками, плодовые деревья одичали. Дивная иллюстрация к моей жизни. Я раздражённо пнула подвернувшееся под ногу сморщенное коричневое яблоко, тоже не иначе как «урожая» прошедшего года, и плод, несколько раз подскочив, исчез под кустами жимолости.
– Не обращай внимания на Норда и не принимай его реплики близко к сердцу, – произнёс Беван. – Он ведёт себя как ядовитая ледяная сволочь со всеми, кроме Шелли. Ничего, потявкает-потявкает и успокоится. Когда-нибудь. Наверное.
– Дело не в Нордане, – возразила я.
По крайней мере, он-то честен и не скрывает своего отношения к незваной гостье. Не врёт мне в лицо, не называет ласково «моя роза», пряча в рукаве отравленную иглу, и не притворяется, будто я хоть что-то значу для него.
– Ну, дух твой, конечно, тоже себе на уме.
– Кадиим не мой. И никогда им не был. У меня вообще никогда не было ничего по-настоящему моего.
Ничего, что принадлежало бы только мне. Никого, кто любил бы меня лишь за то, что я есть и какая я есть.
– Веледа…
– Все мне врали, понимаешь? – я повернулась к мужчине, встретила сочувственный взгляд. – Рейнхарт мне врал, Кадиим… возможно, из лучших побуждений, из стремления защитить меня, но тоже врал. Я им верила. Считала Рейнхарта отцом, благородным человеком… нечеловеком, в юности обманутым братством, угодившим в расставленную ими ловушку и потому вынужденным служить ордену, исполнять любые его приказы. А Кадиим? Я всегда полагала, что мы связаны, а теперь оказывается, что это была очередная ложь. И за столько лет он ни разу не намекнул, что знает, кем были мои родители, кто я и откуда. Па… Рейнхарт не хотел, чтобы мне стало известно о лунных, и Кадиим подчинился. Знал, что это и моё наследие тоже, но промолчал в очередной раз, пошёл на поводу у Рейнхарта.
– Не могу сказать, что я согласен с методами духа, но в какой-то степени я его понимаю, – Беван отвёл взгляд, помедлил чуть. – Порой желание защитить близкого человека переходит все разумные пределы, толкая на многое, в том числе на ложь ему… Пример, вон, в гостиной остался. Шелли не знает о множестве вещей, происходящих за её спиной, и, поверь, её сон будет крепче, если она и дальше останется в неведении.
– Они её любят и потому защищают, а мне врали, чтобы использовать наилучшим образом.
Как ценный объект, козырную карту, редкую диковинку.
Я вещь. Всего лишь вещь.
К вещам тоже привязываются, холят, берегут, но не любят по-настоящему, потому что нельзя любить неодушевлённый предмет. Никому не нужна я как личность, во мне видят рабыню из тех, которыми свободно торгуют на официальных невольничьих рынках империи. Да и на подпольных, незаконных тоже. Рабы не люди и не личности, они ценное имущество, товар, собственность, имеющая определённое назначение и срок эксплуатации, но не более.
Беван неожиданно засунул руку в карман брюк и достал что-то оттуда, протянул мне, зажав в кулаке.
– Не уверен, помнишь ли ты её, но… – разжал пальцы, и я увидела маленький золотой бутон розы на тонкой цепочке.
Мой кулон. Папин подарок, который я потеряла на том маскараде.
– Помню. Как он попал к тебе?
– Ты потеряла его, когда уезжала, а я нашёл на ступеньке.
– И… хранил все эти годы? – почему-то не получалось отвести взгляд от кулона на мужской ладони.
Семьдесят девять лет срок не малый, но что для члена братства, тем более привлекательного и откровенного бабника, случайное, короткое знакомство с девушкой, одной из многих? Он говорил, что не забудет меня, а я… как я тогда могла поверить в легковесное обещание собрата Тринадцати? Он ведь даже лица моего не видел.
– Хранил. Вместе с памятью о тебе и твоём запахе.
Не забыл.
– Он твой.
– Нет, – я всё же подняла глаза на Бевана. – Оставь его себе. Пусть у тебя будет.
Я не смогу и не стану носить подарок Рейнхарта, но в руках Бевана этот кулон обретал иную ценность, превращался в память, в знак того, что сумело каким-то удивительным образом пройти сквозь время, расстояния и неизвестность.
– Ладно, – согласился Беван легко и убрал цепочку в карман. – Я тебе лучше настоящий подарок сделаю, посолиднее.
– Мне не нужны драгоценности, – нужен надёжный человек рядом, которому я поверю и который не станет врать мне.
Который полюбит меня за то, что я есть и какая есть.
– Ты не права – женщинам нужны драгоценности. Много драгоценностей. И ещё наряды, шубы, виллы, машины и куча денег для всяких бесполезных трат.
– И у тебя всё это есть? – спросила я в шутку, радуясь возможности перевести разговор на отвлечённую тему.
– Пока нет, но будет. Обязательно, – с самым серьёзным выражением лица заверил мужчина.
– Ограбишь банк?
– Веледа, члены братства не бедствуют, даже бывшие. И во мне не умерла полезная привычка из жизни до ордена – делать заначки, желательно в разных местах, – Беван улыбнулся самодовольно и подал мне руку. – Вернёмся в дом? Обещаю, если Норд ещё что-то вякнет в твой адрес…
– Вернёмся, но вы не станете устраивать разборки, – перебила я и вложила пальцы в его ладонь, тёплую, чуть шершавую.
Надёжную.
* * *
Айшель
Игрушки удивительно преобразили небольшую спальню по соседству с нашей, где до пробуждения Нордана ночевал Дрэйк. Их много – даже слишком много, на мой пристрастный взгляд, – дюжина фарфоровых красавиц всех мастей, в нарядах роскошнее тех, что когда-либо были у меня, не меньше десятка мягких зверьков, кукольный сервиз для чаепитий, неотличимый от настоящего, кукольный столик со стульями, кукольный домик и розовый пони. Игрушечный, слава Серебряной. Впрочем, я подозревала справедливо, что лишь временный статус нашего жилья и неопределённость будущего удержали Дрэйка от приобретения живого пони. И ещё, вероятно, факт, что Эстелле наверняка захочется самой посмотреть на лошадок. Она и лошадей видела исключительно на картинках в книгах да в качестве деревянной, облупившейся головы на палочке у одного из соседских ребятишек.
Изящная детская кроватка под пологом заменила обычную двуспальную, стоявшую здесь прежде, игрушки расселись на комоде, кресле, вокруг кукольного столика и на полу, застеленном невесть откуда появившимся толстым ковром. Под потолком россыпь серебряных, пусть и несколько поблекших от времени колокольчиков и пёстрые сферы бумажных фонариков, на окне белые, отороченные кружевом занавески – раньше они висели в комнате Лиссет. Оконные створки приоткрыты, и снежная кайма трепетала легко, словно в такт дыханию безмятежного мира вокруг.