Седой глухо выругался на «вездесущих мух», а ко мне — вновь с опозданием — пришло удивление.
Стоп! Это что вообще, сука, было?!
Переключив «камеру» на другую, я заметил, как от болтуна отлетела маленькая тёмная точка.
— Сам знаешь, жрец проводит обряд, — кривоногий осенил себя каким-то незнакомым знаком. — Должен до вечера успеть. Староста Дуфф больше времени не даст, а там хоронить будем.
Следующая «камера», послушная моей воле — хоть чем-то могу управлять! — подобралась ближе, но застыла над головой говорящего, вне пределов его поля зрения.
— Зараза, — вздохнул седой. — Сантаросам надо было самим девку отдать. Не кому-то ведь, а грандам. Небось не обидели бы, ещё и денег дали.
— Думай что говоришь! Родную кровь?!
— Что там эта кровь, — отмахнулся его собеседник. — Когда выбора нет, то можно или хоть что-то урвать, или без всего остаться. Даже без жизни, как в итоге и получилось. Вот и посуди.
Наступило молчание. Мужчины мрачно стояли, не глядя друг на друга.
— И с мальцом нехорошо… — продолжил седой. — Страдает ведь. Всё равно к родителям на тот свет отправится. Я сам видел, сколь сильно ему затылок раскроило! Добить его надо, говорю тебе. Добить, чтоб не мучился, да рядом с предками в яму опустить.
Злость волной поднялась в душе. Добить меня?! Ах ты вонючий старпёр! Ещё и Дэлю продать предлагал!
«Камера» рванулась вперёд, желая протаранить ему голову, но резкий взмах старческой ладони сбил мне прицел. Увернуться получилось — но в этот раз куда как сложнее. Сердце аж заходило ходуном, будто каждый миг был последним.
— Клятая мошкара, лезет и лезет! — возмущённо выкрикнул седой, начиная изображать пропеллер.
— Мухи на говно летят, — рассмеялся его собеседник.
Удар ладонью. Попал. Потеря связи, резкое переключение, снова удар — по ушам резануло, но я тут же «щёлкнул» вновь, вынужденный бороться за… что-то. За возможность наблюдать.
Однако из-за происходящего вспышка злости успешно пропала. Я снова контролировал себя.
«Мошкара и мухи, — возникла короткая мысль, — так мои «камеры» называли эти двое. Что, если… они правы?
Я начал поворачивать «объектив», желая обнаружить неведомого оператора, который управлял бы им. Вскоре мне удалось настроить видимость — довольно посредственную, кстати говоря, — и «столкнуть» две «камеры» друг с другом.
Действительно… какие-то мошки. Боже, что это? Почему я вообще вижу чужими глазами? Это что, продолжение галлюцинаций?!
Спасительная тьма прекратила эти мысли, однако очнулся я слишком быстро, дабы их забыть. Благо, картинка сменилась, позволив мне наблюдать за новым процессом. Немолодой мужчина в необычной для местных хламиде, чем-то напоминающей рясу священников (только не чёрную, а серую — хотя ранее, судя по виду, была полноценно белой), в полумраке стоял рядом с двумя мёртвыми телами, которые покоились на каменных подставках, смутно напоминающих алтарь. Женщина уже была покрыта серебристыми кругляшами («виррами», — подсказала память) до такой степени, что голой кожи практически не было заметно. Лишь местами, особенно возле головы, выступила кровь, от которой жрец периодически отгонял мух. Монеты покрывали её лицо, включая глаза, руки, ноги, грудь и живот. Плотно прилегая к телу, кругляши напоминали серебряные доспехи, а сама женщина — павшую воительницу.
«Может, так оно и должно быть, по местной вере?» — возникла непроизвольная мысль, отчего я даже растерялся, не сумев определить, моя она была или нет.
Мёртвый мужчина — мой отец? — в отличие от женщины, всё ещё находился в процессе «облачения». В миг моего наблюдения священник как раз кряхтел, силясь перевернуть его на живот, что по итогу всё-таки сделал, начав покрывать монетами его бледную спину.
Каждый кругляш Милегер — я ведь правильно запомнил имя жреца? — клещами доставал из раскалённого горшка, стоящего на жаровне, а потом прикладывал к мёртвой плоти, позволяя монете приплавиться к ней. Одну за другой, раз за разом…
Пот лился с его лица. Освещённое лишь несколькими свечами и той самой жаровней помещение было наполнено смесью неприятных запахов и духоты. Кружащие мухи и их мерное тяжёлое жужжание оттеняли картину страдания. Но чьего? Мёртвых или ещё живых?
Дверь резко открылась, запуская поток свежего воздуха и света. На пороге возник хмурый мужчина с резкими чертами лица.
— Долго ещё, Милегер? Яму вырыли час назад, — сухой голос новоприбывшего показался мне знакомым. Ну точно, это же староста! Как там его, Дуфф?
— Почти закончил, — буркнул жрец. — Можешь звать людей забрать Иветту.
«Мать, — подсказала чужая память, после чего я уверенно уставился на женщину. — Она не отдала свою дочь, — подумалось мне. — Пыталась защитить её… до последнего».
Староста кивнул, потом огляделся, уставившись в мою сторону.
— Уже мухи начали слетаться, — недовольно пробормотал он. — Поспеши, Милегер.
— Сделаю, «ваше превосходительство» Дуфф, — саркастично ответил жрец и махнул рукой, показывая, что более не намерен участвовать в диалоге. Хмурый староста пару ударов сердца пялился на него, а потом молчаливо покинул помещение.
Милегер остался один, если не считать меня, незримо присутствующего рядом. Кто я? Дух? Очередная мошка, летающая возле места подготовки тел? Или нечто большее, просто не осознающее это до конца?
— Прими их, Наршгал, прими этих саркарнцев, как одних из нас. — Необычным жестом жрец сложил руки у себя на груди. Какая-то форма молитвы? — Гилберт и Иветта жили здесь, в Ностое. Делили кров и пищу, помогали, веселились и плакали. Они стали плотью от плоти деревни, плотью от плоти Ностоя. И сына их, Загрейна, не забудь. Даруй мальчишке стойкости и исцеления, и он ещё сыграет свою роль в этой жизни.
«Он говорит обо мне, — осознал я, хоть собственные мысли до сих пор казались излишне неповоротливыми и тяжеловесными, словно бы замёрзшими и ещё не оттаявшими. — Сыграю свою роль? Возможно…»
Постояв несколько секунд, Милегер чему-то кивнул и продолжил работу. А я остался наедине с самим собой, и думы мои были словно труп этого мужчины — моего… «отца», как навязчиво гласила память, — такие же бездыханные и непозволительно неподвижные.
Моргнув, я оборвал сон-видение-галлюцинацию и оказался во тьме. Вопреки ожидаемой порции забытья, сознание не спешило гаснуть, отчего в голову тут же полезли отгоняемые ранее мысли, касающиеся самого себя. ЧТО ПРОИСХОДИТ?! Один единственный вопрос, но какой же, сука, хороший!
У меня была ровна одна теория, которая уже начинала трещать по швам, но я цеплялся за неё как утопающий за спасательный круг. Больница. Я нахожусь под препаратами или наркозом. Забавно, ведь когда — непременно «когда»! — я очнусь, то, скорее всего, забуду про всё, что тут происходило. Верно… всего лишь бредни подсознания…
Может, я умираю? Предсмертные видения… Как-то смотрел о них передачу, где рассказывалось, что подобное может длиться часами, прежде чем усталый мозг наконец просто не «отключится», уходя на своеобразную перезагрузку. Что, если со мной то же самое?
Следующие картинки появились, как всегда, внезапно. Четверо мужчин, натужно пыхтя, закатывали на небольшой курган внушительного размера камень. На его поверхности было выбито несколько загогулин, а стоящий рядом староста Дуфф, направляющий работников, всё время ругался, что «ставят криво». В конце концов, устав от их жалоб, он сам направился к камню и…
Поднял его. Поднял каменюгу, которая, судя по виду, весила никак не меньше трёх сотен килограмм!
Ноги Дуффа не меньше чем на сантиметр ушли в мягкую землю, а вокруг будто бы образовался едва уловимый фон… Что это? Кожа старосты начала источать лёгкое свечение или я чего-то не догоняю?
Пока я размышлял, мужчина с натугой подошёл к кургану вместе с глыбой и установил камень — могильную плиту — так, как хотел.
— Силён, Дуфф, — отряхнув руки, с завистью проговорил один из квартета. — Не зря Ауру развивал.
«Ауру? — зацепился я за это слово. — Неужто то самое свечение? Или всё-таки просто заходящее солнце неудачно отразилось?»
— И до сих пор её развиваю, — мрачно зыркнул на него староста. — А вы бы хоть на тренировки к Сатору Отье ходили!
— Дык это, он же их для ополчения только и проводит, — замялся его собеседник. — А я… короче… работать надо. Некогда с копьём прыгать и всякие там боевые приёмы изучать.
— Всем некогда, — Дуфф потерял к нему интерес. — Но одни всё равно находят время, а другие предпочитают пить медовуху и самогон.
— Детей своих учи, — негромко, отведя взгляд, проговорил мужчина, а потом торопливо направился в сторону деревни, которая была смутно отсюда видна. Не из-за большого расстояния, а по причине херового зрения моей «камеры».
— А я их и учу, — сам себе усмехнулся староста. — Грешно это, когда в деревне ветераны войны живут, детей не учить Ауру открывать. Оно ведь по-любому пригодится… — и протяжно вздохнул.
Задумавшись, я невольно пожелал осмотреть всю обстановку вокруг — хотя бы кое-как, и точка обзора сместилась выше, дав мне возможность оглядеть окрестности.
Каменистая равнина с курганами и валунами на них. Очевидно, местное кладбище. В отдалении рос жидкий подлесок, который постепенно густел, обращаясь в лес. С другой стороны, ближе к домам, располагались поля. Ещё с горем пополам удалось рассмотреть силуэты скотины, которую пастухи гнали в загоны на ночёвку.
М-да… у меня, старика, зрение и то лучше. Вблизи ещё нормально, но вдаль «камеры» смотрели, мягко говоря, слабовато. «Фокус» не настроен.
Последняя мысль привела к лёгкому смешку.
А потом я переключился, будто бы сменил канал. Новая «камера» находилась на том самом камне, с которым работали мужики и староста. Дуфф всё ещё стоял рядом и смотрел на курган, под которым, очевидно, покоились Гилберт и Иветта. Остальные люди успели разойтись, а староста раскуривал трубку и мрачно смотрел на булыжник, создавая ощущение, что пялится прямо на меня.