– Погоди-ка, – сказал Матвею Калина и пошел к другому краю городища, полез в овраг и вскоре выбрался обратно, держа в руках человеческий череп.
– Глянь, княжич, это кто-то из трех Иванов… Отсюда, с Балбанкара, побежала к твоему деду смерть.
Матвей посмотрел на череп, презрительно сплюнул и велел:
– Собирайся, дальше поплывем. Каюк уже за поворот загнул.
Калина осторожно положил череп на камень в траве.
Всю миновавшую зиму Матвея мучила память о той девчонке, о Маше, ясырке шибана Мурада, которую он обещал выкупить из рабства. Матвей не только не хотел нарушать своего слова, нет – его изнутри жгла еще какая-то боль. Хотелось ту девчонку видеть подле себя счастливой и вольной, хотелось почувствовать ее благодарность и уважение. Матвей знал, что летом афкульские татары продадут своих рабов в Ибыре. Плата у Матвея была – все та же пуговица с кафтана Пестрого. Оставалось только придумать, как попасть в Ибыр на торг.
Однажды в Покче Матвей встретил Калину.
– Постой, – окликнул он его. – Иди сюда. Скажи, где Ибыр находится?
– В воскресенье еще на Сылве стоял, – ответил Калина.
– А как добраться до него?
– Седлай коня богатырского да скачи во всю прыть.
– Я тебя делом спрашиваю, дурак!
– По вопросу и ответ, княжич.
– Я не княжич, я князь.
Калина взглянул на мальчишку – красивое, высокоскулое лицо ламии, глаза и губы – тоже от Тичерть, а от деда Ермолая – упрямство и воля, спокойно переступающая через души и судьбы. Только от Михаила в мальчишке не было ничего.
– Я, княжич, крест целовал только Михаилу, батьке твоему. Вчерась еще с ним похлебку хлебали, так что вроде жив он. Для тебя я – вольная птица. Прощай.
Он уже развернулся, но Матвей схватил его за рваный локоть.
– Ладно, не серчай, – с досадой сказал он. – Добром прошу, разъясни, как мне в Ибыр попасть.
– А на что?
– Не твое дело.
– А я в чужие дела не суюсь.
– Да постой ты!.. Черт с тобой, я скажу, на что. Но коли ты проболтаешься хоть кому – хоть отцу, – найду и под землей, на кол посажу! – разозлился Матвей.
– Ужо штаны на заду отвисли, – хмыкнул Калина.
Матвей рассказал, и его история Калину подкупила. Рядились они недолго. С вешней водой решили плыть вдвоем и втайне от всех.
Весной, когда зазеленели берега Колвы, Калина сам пришел к Матвею. За его спиной был здоровенный тюк. Они убрались из Покчи подальше, в лес.
В тюке у Калины были припасы: сухари, сушеное мясо, мед, топор, рыболовный снаряд, разборный лук, мелкое железо на обмен, крынка с бобровым салом, чтобы смазывать лодку. Шкура от лодки занимала половину тюка. Она была сшита из оленьих кож ковшом, нос и хвост – карманами.
Калина стал учить Матвея собирать лодку. Такими лодками пользовались охотники. Если придется убегать с реки в лес, лодку вмиг можно разобрать, свернуть шкуру и сгинуть в глухомани. И восстановить пыж недолго. Нужно срубить две елочки, срезать, где надо, ветви, вставить комлями друг к другу в карманы – носовой и хвостовой, а потом связать пришитыми шнурками и дважды перетянуть поперек тетивой. И снова лодка готова – легкая, как сноп соломы, и ходкая.
На Олёну Ранние Росы выплыли из Покчи. Через две недели были уже у Балбанкара.
– А чего вы там делали-то, на городище? – спросил Матвей, сидевший в лодке впереди, когда Балбанкар уже скрылся из глаз.
– Вагирйому прятали, малую Золотую Бабу.
– Это за нее деда убили?
– За нее.
– Я про Золотую Бабу все знаю, – помолчав, сообщил Матвей. – И не Баба это никакая, а богородица. Потому ее язычники и прячут. Она ведь у крещеных должна быть.
– Кто это с тобой такой мудростью поделился? – удивился Калина.
– Филофей, епископ. Он мне все рассказал. Чуть ли не тыщу лет назад пермяки пошли войной на царьградские и немецкие земли. Далеко за Москву зашли, хоть Москвы тогда еще и не было. И бог хотел их остановить, явил им чудо: из чистого неба пошел град, и перед войском из градин сама собой слепилась богородица. Ни огнем, ни мечом ее взять не могли, а через три дня она вовсе золотой стала. Тогда половина пермяков призвала попа, окрестилась и в той земле осталась жить, свою страну Енгрией назвали. А другая половина язычников убежала сюда, на Камень, и богородицу золотую с собой унесла. Потому нам и надо ее отнять.
Калина усмехался, слушая рассказ Матвея.
– Репей в глотку твоему епископу, – сказал он.
К вечеру дошли до устья Чусовой, широкого, как ворота. Дальше уж до Ибыра придется грести вверх по течению.
– Запомни Чусовую, великая река, – сказал Матвею Калина, когда они в темноте ужинали у костра, и оглянулся через плечо: Чусовая широко и туманно светилась под луной.
– А чего в ней?
– Она одна Каменные горы победила – даже Вишере то оказалось не под силу. Началась на той стороне и, как пилой, хребет прорезала. Поэтому на ней повсюду скалы – и малые, и под самое небо. Есть, как и у нас, Столпы – окаменевшие великаны. И все скалы здесь священные. На каждой или под каждой – капище, в любой пещере – идол. Река эта богата несметно. Не только рыбой, зверем, лесом. Есть и песок золотой, и жемчуга, и горючая земная смола, и самородные камни вроде того, что у тебя на пуговице. Только все это недоступно. Река тайная, и живут здесь тайные вогулы. Со своими не дружатся, а чужаков всех убивают. Нет здесь ни городищ ихних, ни павылов, одни только легкие стойбища. Чусовские вогулы – лесные, живут охотой, молятся камням и деревьям. У них даже боги особые. Тайный народ, одним словом, тайный и страшный.
– Будет у меня войско – и побью я этих тайных вогулов, – решительно ответил Матвей. – Заберу эту реку себе. Назову эту землю Пермью Новой Чусовской и посажу сюда княжить сына.
– Далеконько загадываешь, – недоверчиво покачал головой Калина.
На следующий день плыли недолго. После полудня Калина причалил к берегу по правую руку. Вдоль реки и вглубь здесь раскинулся широкий луг, ограниченный лесистыми холмами. Калина оставил Матвея налаживать стан, а сам ушел – бродил вдали по травам, глядя под ноги, или вдруг озирался, словно что-то потерял, влезал на кривые бугры, часто натыканные повсюду и заросшие малиной.
– Искал, что ль, чего? – насмешливо спросил Матвей, когда Калина вернулся. – Вогулов тайных?
– Это, княжич, знаменитое поле Чулмандор, – пояснил Калина. – Здесь два с половиной века назад пермяки и вогулы разбили татар.
Калина протянул Матвею ладонь, на которой лежали позеленевшие наконечники стрел.
– Медные, – презрительно сказал Матвей.
– Тогда железа мало делали. Железные стрелы только у татар были, а у наших – медь да кость. Однако ж победили.
Матвей окинул взглядом пустынное поле, тихо зарастающее молодой травой.
– Для нас Чулмандор все равно что Куликово поле для Москвы.
– А велика ли у татар сила была? – заинтересовавшись, уважительно спросил Матвей.
– Велика. Говорят, тридцать туменов.
– Тридцать татарских туменов всю вселенную завоюют, – не поверил Матвей.
– Татары конные в степи сильны. А сюда они на лодках против реки шли. На тюрени-то с шибасами много коней не возьмешь. А пеший татарин валок… Вон там пермяки стояли. – Калина махнул рукой вверх по течению. – Татары на них кинулись. А им в бок ударили вогулы, что прятались на пармах. Почти все татары и полегли, мало кто ушел. Эти вот бугры, что здесь повсюду, – скудельни татарские. Я еще помню, что валялись здесь и порубленные татарские лодки – из травы торчали черные носы и ребра, а сквозь днища деревца проросли. Теперь уж те деревца вон какие…
– Почему ж тогда пермяки татарам харадж давали?
– Народ силен единством. Через двадцать лет после Чулмандора пришел к нам хан Беркай. Он вогульских хаканов подкупил, и вогулы от общего дела откололись. Пермякам же в одиночку было не справиться. Пришлось покориться. Но татары рвались к Последнему морю. Они побоялись навешивать на людей Каменных гор ясак, чтобы не оставить у себя за спиной врагов. Поэтому обложили пермяков данью союзников, легкой данью – хараджем. Ну и клятву верности взяли.
– А я их клятву порушил и хараджа велел не платить. А кто понесет харадж – тому велел руку рубить.
– Не по летам ты крут, – неприязненно заметил Калина.
– Как того дело требовало, так и поступил.
– Легко тебе дохлую собаку пинать. И в ребра ее, и в зубы…
– Ты это о чем?
– О том, что давно уж Золотая Орда на куски развалилась, и ханства нынешние не чета Чингизову. Пермяки с татарами за два столетия крепко срослись. Их харадж уж и не дань, а так, знак уважения. От татар добра не меньше, чем горя. Как, впрочем, и от Руси. Ничего не поделаешь – соседи, и живем по-соседски: и рубахи друг на друге пластаем, и пожар вместе гасим.
– Ну-у, заныл, – недовольно сказал Матвей.
Калина бессильно махнул рукой.
– А почему ж пермяки-то с татарами именно тут сошлись? – не унимался настырный княжич. – Поближе к Чердыни места не нашлось?
– На Чулмандоре сходятся все дороги, что ведут к татарам. Из Перми Великой, с верхней Камы, с Колвы, Вишеры, Иньвы и Обвы. Из Югры – другие древние пути: через Басеги на Усьву, Лебединую Воду, через верховья Чусовой, или со средины по Серебряной реке, или по Сылве мимо Ибыра. По своим дорогам пермяки вогулов не захотели пропускать, вероломства побоялись.
– Ладно, Калина, хорош лясы точить, – вдруг оборвал разговор Матвей. – Пора за дело браться, дрова-то прогорели…
В темноте Калина решил еще раз пройтись по травам Чулмандора. Чулмандор неудержимо манил его, Чулмандор – поле былой славы, развеявшейся в веках без следа. Только кузнечики стрекотали так же звонко, неподвластные времени. Калина вспоминал – и то, что было с ним, и то, чего он никогда не видел, но знал так ярко и остро, словно бы сам пережил. Он вдруг остановился и резко оглянулся – почудился в темноте чей-то призрак, знакомая тень… Чусовская вогулка, много лет назад нашедшая его на Балбанкаре и лечившая в своей избушке где-то здесь, неподалеку, красавица ведьма Солэ – это будто бы она мелькнула где-то на краю зрения. Но Калина напрасно всматривался во тьму – не было никого. Только память, луна и Чусовая.