Я понимала задумку Эсхе: ток колдовства коснется пробужденного Древа, и тогда все сплетение защитной вязи наполнится силой.
Я привела с собой решительно настроенных Манию и еще дюжину колдуний, самих вызвавшихся поучаствовать в этом обряде. Вместе мы скинули наши одежды, а потом, смеясь, побежали по распаханной, черной и влажной земле.
Мое бедро кололо свежим шрамом, но напиток Эсхе выветрил из меня страх вместе с болью.
Я побежала, держа перед глазами намечающиеся окна в высокой крепости и острые пики башен, на которые словно была насажена сама ночь. Созвездия Светлолесья, Стожары и Аспид, пробивались сквозь облака, по которым скакали, привлеченные на зов, кобылицы-маары.
Мне было жарко, и даже остальные, согретые напитком Эсхе, не чувствовали холода. Обнаженные, мы неслись по городу, распевая песни и хохоча, как безумные. Вопреки боли, вопреки страху, вопреки доле. Мы танцевали в поле, и ноги вязли по колено в жирной земле, и дорога плясала под нашими босыми ступнями, и мы сами, словно маары-кобылицы, проносились над городом, и стены Третьего Круга словно ежились и отступали перед нашим безумством.
Мы пели про славу женских богинь, силу, что возрождает землю раз за разом, пели о красоте и защите.
– В глубине веков мать-земля породила все сущее! – взяв меня за руки, воскликнула Эсхе. – Земля и женские богини, змеи, ее слуги, Единый, Странник и другие боги явились позже, их привели мужчины, и они свергли женских богинь… мир повернулся, и те, что давали жизнь и смерть, стали чудовищами.
Эсхе сама была, словно богиня ночи, а ее тело, как карта созвездий.
– Ты сама богиня!
Мы закружились в диком танце, воя, словно волчицы. Рядом нам вторили такие же дикие сестры.
Чудова Рать и стены Третьего круга молчали, втянув свои шипы.
Все мы ждали, когда начнет расти Древо.
Все мы замерли, ощущая, как крепнет в недрах колдовского города новая жизнь.
– Помни, что у любой богини всегда была и есть другая сторона, – шепнула, обнимая меня в ответ, Эсхе. – Крылатая – первая из них. Она рвет нити. Она насылает ночь. Она знает темные обряды. И мы знаем другую сторону колдовства, и мы знаем своих чудовищ, и мы призываем их, не падая в скверну!
– Откуда ты все это взяла? – смеясь, спросила я.
– Посмотри на себя!
И я увидела, что мое тело не нагое, а покрыто той же темной чешуей, что и прежде руки. Я обращаюсь дальше!
– Приходи, и я посвящу тебя в тайные знания о темной стороне Крылатой, – шепнула Эсхе и отстранилась.
Моя голова кружилась от происходящего. Все казалось сном, а этот странный рассказ – одним из них.
Мы оказались на одной из площадок Главной башни, и в то же время несколько маар-кобылиц, соскочив с облаков, оказались на ней вместе с нами. Полупрозрачные кобылицы с тонкими ногами и с сияющими гривами легче пуха замерли, глядя на нас.
Мания поманила их, и они подошли к нам, доверчиво тыкаясь в шеи и лица девушек.
Я вскочила на маару-кобылицу, стиснув от неожиданности круп сильнее обычного, и та резво взвилась с площадки вниз.
Зубчатые крыши замка засияли, как опаленные дыханием аспида. Маары несли нас за пределы Нзира. Я увидела Светлолесье.
Объятые снегом молодые березки гнули спины в поклоне великим Северным горам, лес говорил с горами о тысячах тайн, шептался о временах, когда рождался свет и боги ходили здесь, оживляя земли.
Вдали, за Моинским морем, там, где лежали Обожженные земли, брезжил новый рассвет. Луч низкого зимнего солнца поджигал стоящие на подтаявшем пригорке сосны, и они горели закатным огнем, бросая под кроны таинственный свет междумирья, в котором нашла прибежище лесная чудь.
Рассвет – переходное время, в которое и человеку можно краем глаза заметить чудное.
Поляна с ледяным садом заполнилась светом. Теперь подо мной лежало похожее на зеркало, блестящее озеро света, из которого выступили ветви. Удлиняясь, расширяясь, оно с невиданной скоростью выросло над садом. Чародеи, всю ночь охраняющие его покой, разразились ликующими криками. Я видела, как Казимек обнимает Инирику, как наполняется текучим светящимся золотом защитная вязь, как она опоясывает и связывает воедино Нзир-Налабах и все три его Круга… отсекая Чудову Рать от остального мира.
Маары, тающие с рассветом, опустили нас на озере, но я придержала свою за гриву, направляя ее к Дарену. Моя маара тоже таяла, но поток воздуха, в который она превратилась, подхватил меня и все-таки донес до места, где стоял, сдерживаемый путами терновника, Дарен и его противник.
Ворон врос в стену Второго Круга, став ее частью. Остались лишь растресканные губы и безумный, сочащийся гноем глаз.
– Ты не сможешь удерживать меня здесь вечно, – прохрипел он. – Жрецы изготовят Стрелы, окропленные кровью Мечислава и колдунов, и они разрушат вашу защиту. И я буду ждать, когда начнется пир!
– Ты думал, что Фед исчез… – тихо сказала я ему. – Но его дело останется с нами навсегда. Его песни и вера и все, чему он меня научил. От тебя же, – сказала я громче. – От тебя же не останется ничего. Тебя забудут.
Ворон стоял все там же, тенью отделяясь от стен Третьего Круга, но уже таял, сливался с ночной тьмой. Чуть видно мерцал алым глаз и чуть темнее блестели от чего-то алого губы.
– Что ж, поиграем еще… детишки.
Я обернулась. Терновник оплетал тело Дарена, но не так густо, как когда-то Мечислава.
Дарен висел на терновых путах с раскинутыми в стороны руками. Кровь сочилась из открытых ран, но теперь это был просто терновник, я чувствовала, как сила чудская ушла из него. Но глаза Дарена были закрыты, а губы белы. Его обычно загорелая кожа тоже стала непривычно светлого оттенка… Я положила ладонь ему на грудь, чувствуя, как под едва теплой кожей размеренно бьется сердце царя колдунов.
– Враждовать с Чудовой Ратью, конечно, неприятно, но дружить – просто смертельно. – Я обвела взглядом многочисленные раны, думая, смогу ли помочь ему до прихода Алафиры.
Ничего другого не оставалось, как стоять и смотреть на него. Хуже всего то, что своим недоверием Дарен обязан этому миру: Ворон убил его отца, мой отец продал его Ворону, нарушив клятву, а культисты Аскании растили его гнев к Светлолесью, жрецам и дали ему легенду о Полуденном царе, сделав его орудием в своих руках.
Я прикоснулась к его груди, чтобы удостовериться, что он дышит.
Внезапно Дарен открыл глаза и в одно мгновение схватил меня за горло. Его пальцы сжались. Я захрипела, с ужасом всматриваясь в его мутные от боли глаза.
– Дарен, – прохрипела я. В глубине его разноцветных глаз мелькнуло узнавание.
– Я подвел город. – Плечи Дарена дрогнули, и на миг мне показалось, что глаза его блеснули от непролитых слез.
– Мы его спасли.
– Аррадо маос, заръ-яна, – прошептал он. Хватка разжалась, и внезапно он очертил большим пальцем мою нижнюю губу так нежно, будто мы любовники.
Я почувствовала, что проваливаюсь в какую-то чудовищную бездну.
Не осознавая, что делаю, я шагнула вперед и выдохнула ему в губы:
– Не прикасайся ко мне… никогда больше не трогай меня без моего позволения.
– Так ведь это ты на меня набросилась, – по голосу было слышно, что он улыбается. – Не смогла устоять? У тебя слабость к мужчинам в жалком виде.
– Лесёна, подержи корпии! – крикнула, на ходу выплетая какое-то мудреное сплетение, Алафира. Она сунула мне стопку холстин, смоченных целебным настоем, а сама двумя руками завершила заклятье.
Все озарилось теплым золотым светом.
Я злилась, но не могла сказать Дарену, что вид у него совсем не жалкий. Не знаю, зачем он это сделал, для какой уловки все это вытерпел, но теперь он выглядел не всемогущим Полуденным царем, не хитроумным колдуном, не жалким пленником, а настоящим человеком, который тоже может испытывать боль и страх.
Даже со своими тенями за спиной.
– Берегись, Лесёна, – прошептал он, когда ветви терновника спали с него и рассыпались, словно прах.
24. Альдан. На перекрестке
Когда стало известно, от чьей руки пал Рагдар, Альдан впал у царя в немилость. Говорят, Залесский был в страшном гневе и хотел бросить Альдана в Моинское море, но вступилась царевна Уляна, и Альдана заключили в темницу под Цитаделью. Позже царь прислал Альдану вместе с Усором условие о помиловании: если Альдан принесет царю голову Дарена, ему сохранят жизнь.
Жизнь.
В стенах темницы, где капля за каплей его кровь будет уходить на оковы для колдунов? Неудивительно, что Колхат и Алисай ходили довольные, будто одержали победу в войне.
– Мы поменялись местами, – промурлыкал Колхат на ухо Альдану. – Ничего, наследник Мечислава, я помню, как принял от твоих рук исцеление. Я буду следить, чтобы с тобой обходились наилучшим образом.
Колхат приходил каждый день. Рухара был при нем, как и Игмар.
Но Альдан не слушал. Ему отворяли жилы раз в день и почти не давали воды. Мучимый лютой жаждой, Альдан все громче слышал шепот неупокоенных душ.
Казалось, с ним говорит сама темница Цитадели, хотя в своей клетушке он находился один. Обессиленные души взывали к нему, моля о покое. Неспособные отделиться от каменных стен, они остались узниками Цитадели даже после своей смерти. Но что он мог поделать? Особенно теперь? Альдан раз за разом упирался взглядом в кладку и, гася нарастающий жар в груди, пытался дышать глубже и медленнее.
Он повторял себе, что еще жив.
Но сами стены шептали ему обратное.
Жрецы истребляли чародеев, тех, кто был похож на чародеев. Они очищали земли, но тонкий, невидимый мир полнился болью неприкаянных узников. Жрецы породили это безумие своими очистительными обрядами, предав колдовство железным таблицам, а души – безвременью.
Весь мир вокруг людей был сном. За такой близкой завесой скрывалась другая сторона, и даже чародеи, слепцы, не замечали ее. Срединный мир – страшная, беспредельная пустота с бесконечной чередой страдающих душ, одиноких, неприкаянных созданий. Неужели об этом говорил Мечислав? Где правда? И… за кем правда?