Грамоту она вручать не стала, но от ужина не отказалась. Холмский провел ее в беседку возле бани, которую приводил в порядок весь день. Ему больше нравилось отдыхать с видом на телевизор, но в доме Рита, не хотелось вести туда Парфентьеву. Тем более что беседка у него очень даже функциональная, стол сам сколачивал из бревен и досок, кресла – такая же самодеятельность. И мангал рядом под крышей, дрова березовые в нем догорают, мясо уже на шампурах. А в баньке он уже попарился. В общем, Парфентьева пришла вовремя, но лучше бы ее вовсе не было.
– На свежем воздухе решили? – спросила она, осматривая кресло.
– Не бойтесь, крепкое, не развалится.
– Да я в общем-то не боюсь.
– Погодка сегодня знатная, так шашлычков захотелось. После баньки.
Парфентьева не стала садиться, переместилась из беседки в баню, ее голос донесся через открытую дверь.
– Горячая!
Речь шла о печке, но Парфентьева могла говорить и о себе. Или даже говорила. Холмский сделал вид, что не понял намека.
– Как там Василий из тридцать седьмой квартиры?
– Иртеньев Василий Тимофеевич, удивительной судьбы человек. – Парфентьева вышла из бани, в раздумье глядя на Холмского.
И в баньку не приглашает, и в дом не хочет вести. А ведь она к нему со всей душой.
– С ножом ходил, на людей бросался, – продолжала она. – Но ни одного привода в полицию!
– Я так почему-то и предполагал.
– Пальчиков на месте преступления сколько угодно, а в базе нет ничего. Хорошо, что оригинал нашелся.
– Где нашелся оригинал? Дома прятался?
– Прятался, надо сказать, неоригинально. Травников через балкон зашел. Иртеньев на него с ножом, Травников ему руку вывихнул.
– Признался оригинал?
– А куда деваться, когда вся одежда в крови? И пальчики на месте преступления. Иртеньев железно сядет.
– А с этим, пляжным любителем запрещенных веществ, что?.. Куделин у него, кажется, фамилия?
Холмский уже поставил мясо на мангал, жар хороший, только успевай шампуры крутить.
– Я думала, уже и не спросишь, – перешла на «ты» Парфентьева, опечаленно глядя на него.
– Я знаю, что Куделина спасли, взяли под стражу, все, больше ничего мне не известно. Что его ждет?
– Тюрьма ждет. Или психушка. Куделин утверждает, что ничего не помнит. Наглотались таблеток, голова отказала, до сих пор сдвиг по фазе… Иртеньев тоже под психа пытается косить.
– Но Иртеньев убил.
– И Куделин убил… Говорит, что у Возницкого крыша съехала. Камнями в него бросался.
– Значит, что-то все-таки помнит.
– Накрыло его крепко, – кивнула Парфентьева. – Убил он под кайфом, но вполне осознанно. Вряд ли отвертится.
– А если отвертится, дело все равно раскрыто.
– Как Оксана погибла? Фамилию ее не помню.
– Оксана, Оксана, из окна выпала… Не знаю, правду Димитров говорит или нет. Посмотрели мы его ролик, ничего такого, я, например, не почувствовала, – с легким разочарованием сказала Парфентьева.
И хотела бы возбудиться, но, увы. Глеб Димитров со своим творчеством оказался бессильным. И Холмский даже не пытается пробудить в ней тягу к приключениям на одно место.
– А Травников, а Веперев? Тоже ничего не почувствовали?
– Это ты пошутил? Смешно!
Парфентьева качала головой, с едкой от обиды насмешкой глядя на него. Других шуток она от него ждала, покрепче. Возможно, все еще впереди, под шашлычок, но что-то она сомневается в его романтической настроенности.
– Мне интересно мнение криминалиста. Как технического специалиста.
– И криминалист смотрел, и я смотрела. Был секс, был бюстгальтер, который Димитров спрятал, не хотел отдавать Ермолкиной. Хотел остаться с ней на весь день, а она торопилась домой. Лифчик оставила ему, собралась, он приготовил завтрак, сырники магазинные поджарил, сгущенку в блюдце налил. Медовый поцелуй был, губы в сгущенке. А потом Ермолкина выпрыгнула из окна. Открыла окно и сразу вниз…
– Может, Димитров все-таки вытолкнул ее? – спросил Холмский.
– Не знаю. Но судмедэксперт следов насилия не обнаружил. И сопротивления тоже… А у тебя сгущенка есть? – Парфентьева смотрела ему в глаза – провокационно и с намеком.
– Зачем?
– А ты не знаешь?
– Нет. – И он смотрел ей прямо в глаза.
Женщина она красивая, но не будет у них ничего. И она прекрасно знает почему.
– Мы бы и без тебя вышли на Димитрова. – В голосе Парфентьевой звучала обида.
– Не сомневаюсь.
– И любителя запрещенных веществ Куделина нашли бы. Живого или мертвого.
– Не спорю.
Парфентьева закусила удила, остановить ее можно было только поцелуем, не обязательно медовым. Мягко, но уверенно взять ее за плечи и решительно закрыть рот поцелуем. Возмущение будет длиться не дольше трех-четырех секунд, Холмский почему-то в этом не сомневался. Но не будет он целовать Парфентьеву.
– А на Иртеньева Веперев вышел. Ультрафиолет кровь на ступеньках показал, следы в тридцать седьмую квартиру привели. Поэтому Травников через балкон полез… Мы на Иртеньева и без тебя вышли!
– Поздравляю!
– Я поздравления от начальства принимаю. А от ваших поздравлений, господин доктор, ни холодно, ни жарко… Возомнили вы о себе! Шерлок Холмс доморощенный!
– И вам всего хорошего! – Холмский с улыбкой указал на выход.
– Да пошел ты!
Парфентьева уходила торопливо, быстрым шагом, как будто от себя убегала. И убежала. Холмский не стал останавливать, хотя она этого ждала. Он чувствовал, что ждала.
И снова один – ноль в пользу скорой. Соседи слышали выстрел, увидели раненого и в полицию позвонили, и скорую помощь вызвали. Холмский уже на месте, а полиции все нет. Может, пора заводить «скорую полицию», если обычная не поспевает?
Прибыли на место быстро, но раненый все равно не дождался помощи, пуля попала в почку и застряла в теле. Ранение смертельное, удивительно, что раненый какое-то время еще жил. Или он бился в агонии, а женщина, вызвавшая скорую, приняла это за признаки жизни.
И стрелявший приказал долго жить. Он лежал на полу в проходе между единственной комнатой и коридором, соединяющим кухню с прихожей. Лежал на боку, в животе несколько колото-резаных ран, окровавленный нож валялся рядом. В руке покойник держал малокалиберный револьвер, возможно, газовый, переделанный под стрельбу боевыми патронами. На пальце золотая печатка, закрывающая татуировку в виде перстня. Наколка старая, видно, сделанная по молодости, по глупости. Нынешние уголовники стараются не афишировать связь с криминальным миром.
И один мужчина был одет для выхода, и другой. И оба почему-то в туфлях. Один, зарезанный, одет плохо, старые джинсы, видавшая виды клетчатая рубашка навыпуск, заношенные кроссовки с новыми, не очень-то подходящими к ним шнурками. Похоже, мужчина не так давно освободился из-под стражи, печатку и цепочку вернули, а шнурки потерялись. А может, из колонии выходил, а на складе только старые кроссовки, и те без шнурков.
Застреленный одевался лучше, джинсы, поло, туфли – все почти новое, но недорогое, эконом-класса. Сумочка из кожзама через плечо переброшена, молния почему-то расстегнута, паспорт выглядывает, портмоне, ключи от машины. И ключи от квартиры валяются на полу.
Лия стояла на лестничной площадке, нечего ей делать в маленькой квартире, наполненной трупами. И зрелище не из приятных, и следить на месте преступления не стоит. Хотя и так все ясно, один оригинал нанес другому несколько ножевых ранений, но добить так и не смог. За что и поплатился. Раненый неожиданно достал пистолет, мужчина бросился бежать, сумел отпереть дверь и получил пулю в спину. А может, дверь была открыта.
Рядом с Лией находилась женщина, вызвавшая скорую, не по себе ей, хочется уйти, но любопытство сильнее страха.
– Смелая вы женщина, – сказал Холмский. – Могли бы на пулю нарваться. Хорошо, что в квартиру не зашли…
Женщина уже не молодая, но приятной внешности, худенькая, ножки стройные. Стильные туфли на средней высоты каблуке. А на подошве следы крови.
– Или заходили?
– Ну кто-то же стрелял… – Женщина качала головой, осуждая себя за неосмотрительность.
– Кто в кого стрелял, смелая вы моя?
– Смоленцев стрелял в нового хозяина квартиры, не знаю, как его зовут. Неприятный тип.
– Кто неприятный тип, Смоленцев или новый хозяин?
– И тот и другой. Мать Смоленцева здесь жила, умерла, он поселился. А потом сел. Говорят, там в тюрьме мафия квартиру у него эту отжала. Новый хозяин появился, тоже, наверное, из уголовников. Пройдет, никогда не поздоровается… А вы зачем спрашиваете?
– Ну так сигнальный лист заполнить, заключение о смерти. Значит, один Смоленцев, другого не знаете…
Холмский вернулся в квартиру, осторожно подцепил пальцами паспорт, выглядывающий из борсетки. По происшествию все ясно, разбирательство будет недолгим. Новый хозяин квартиры застал в доме старого, ударил его ножом, а тот в ответ его застрелил. Возможно, в квартире находился и кто-то третий, но если на пистолете обнаружатся пальчики старого хозяина, а на ноже нового, то искать черную кошку в темной комнате никто не станет.
Не похоже, что в квартире был кто-то третий. Если не считать следов обуви соседки. Но она дальше прихожей не заходила. Переступила порог, вляпалась в кровь застреленного хозяина квартиры и сразу же повернула назад.
А новый хозяин квартиры действительно имел неприятный разговор со Смоленцевым. Лицо у него в крови, нос припухший, губа разбита, травмы совсем свежие. А у Смоленцева повреждение на правой руке, видно, костяшка пальца угодила в зуб, не просто сбитость там, а кровоточащий прокол. Видно, от всей души бил. В прихожей разгром, винтажный телефонный аппарат со стены сорван, на полу валяется.
Вместе с паспортом из борсетки вылез рекламный буклет компании «Бриллиантовая рука». Экспертиза драгоценных камней и ювелирных изделий. Холмский вернул на место и паспорт, и буклет. Но не сразу.
Документы Смоленцева он искать не собирался, узнал фамилию, и ладно. Но из нагрудного кармана рубашки выглядывал свернутый лист бумаги, который оказался справкой об освобождении, выписанной на имя Смоленцева Анатолия Степановича, семьдесят девятого года рождения.