В небе снова сверкнуло и загрохотало, как будто осуждая парня за святотатство. Хлынул дождь, но никто не побежал, Парфентьева даже голову в плечи не вжала. Еще бы, она стояла на пороге триумфа, ей сейчас ливень нипочем. Шутка ли, заказное убийство раскрыть.
– Первое! Первое! – дрогнул киллер.
– Кто Гурьева заказал?
– Не знаю… Но догадываюсь.
– Кто?
– Вахламов Аслану звонил. Аслан не говорил, но я точно знаю, что Вахламов Аслану звонил. Аслан позвонил мне, сказал, что нужно встретиться…
– Аслан тобой у гаражей рулил? Он тебя на Гурьева выводил?
– Да.
– Как?
– Рация была…
– А пистолет кто дал?
– Аслан… Сказал, что все долги с меня спишут. Еще и заплатят… Да мне платить и не надо, мне бы с долгами рассчитаться. Семья у меня, жена, ребенок…
– Давай ради семьи, парень! Давай пять лет в минус! Как Аслана найти?
– Ну, я точно не знаю…
– Без Аслана Вахламов не засчитывается. Правила у суда такие, если кого-то сдавать, только оптом, розница не в счет.
– Гиннесс может знать, он все знает.
– Как на него выйти?
– Улица Карамзина, номер дома не знаю, но показать смогу.
Неким Гиннессом занялся уголовный розыск, а Парфентьева от дела отошла. Во-первых, она не опер, чтобы бегать за преступниками, а во‑вторых, убийца мало того что взят, он еще и раскололся. Даже заказчика сдал. А посредник хоть и обязательное, но все же приложение к делу. Взять его – дело техники.
Холмский же получил по этому делу отставку. Он сделал все, что можно, и даже более того.
– Сейчас бы в баньку, – сказала Парфентьева, тронув машину с места.
– Там рядом со мной магазин есть, остановишь.
В магазине он взял пару килограммов готового шашлыка, чтобы самому не возиться, сыра, колбасы и две бутылки полусухого вина – для Парфентьевой. От водки ее могло очень быстро и опасно развезти.
Дом Холмский отдал в распоряжение Парфентьевой, одежда на ней мокрая, сушиться нужно. Хочет, пусть хоть голой по дому ходит, Рита все поймет. Если, конечно, он сам не будет ходить в таком виде вместе с гостьей.
Печь в бане растопил быстро, сухие березовые поленья горели весело и жарко. В мангал для ускорения засыпал уголь из мешка, дождь прекратился, выглянуло солнце, испарение от промокшей травы создавало волнующую атмосферу единения с природой. Частью которой была и Парфентьева.
Из дома она вышла в банном халате, в беседке сухо и тепло, на столе зеленый лук пучками, сбрызнутый водой, как будто утренняя роса на зеленых стрелках. Редис, огурцы, помидоры из собственной теплицы. Холмский стоял у мангала, покручивая шампуры.
– А запах! – Парфентьева смотрела на него с хищной нежностью. – Мертвого оживить может!
Холмский покачал головой. Мертвых трогать не стоит, пусть Рита спит спокойно. А если Парфентьева имеет в виду что-то другое и мертвое, так они здесь не для того, чтобы проводить сеанс воскрешения. Промокли они сегодня, продрогли, потому и не смог он отказать в баньке – ни себе, ни гостье. А шашлык – это всего лишь обед. Вино и водка – пищеварительная добавка к пище, не более того.
– Покрути немного!
Холмский оставил шашлык на гостью, сам сходил в баню, подбросил дров, глянул на термометр в парилке. Вернулся, Парфентьева витает в облаках с застывшей улыбкой на губах, мясо подгорает на углях. Холмский ничего не сказал, покрутил шампуры.
– Хорошо мы сегодня поработали.
– Думаешь, заслужили? – спросил Холмский, наливая в бокал вино.
– Я еще никогда заказное убийство не раскрывала… Да и вообще, меня совсем недавно к убийствам подпустили, раньше всякой всячиной занималась… С тобой как с цепи сорвалась… – улыбнулась она, загадочно глядя на Холмского.
– В каком смысле?..
– Да во всех!.. Водки налей!.. После первой не закусываем?
После первой она сразу попросила повторить, закусили они шашлыком только после третьей стопки. А после четвертой и банька подоспела. Парфентьева лихо смахнула пятую и скрылась за дверью.
Вышла она с мокрыми, гладко расчесанными волосами, губы сочно накрашены, глаза горят, халат запахнут кое-как. Сначала выпила большую кружку кваса и сразу стопку водки, только затем отпустила Холмского.
Он помылся, лег на полок дозревать, открылась дверь, и в парную с ковшиком в руке зашла Парфентьева. Халат остался где-то в предбаннике. Глаза соловьиные, походка шаткая, но воду на камни она вылила твердой рукой. Не плеснула, а именно вылила.
– А теперь лучше сесть!
Выгонять ее из парилки бесполезно, только время терять, а раскаленная волна уже поднимается, еще секунда-две, и она достигнет пика. Холмский вскочил с верхнего полка, схватил Парфентьеву за плечи, развернул к себе спиной и затолкал в дальний угол. И остался стоять, закрывая ее своим телом. Полыхнуло щедро, спину обожгло и затылок.
– Что, так и будешь стоять? – спросила она, легонько толкнув его задом.
Он вовремя повернулся к ней боком, чтобы она не наткнулась на его твердый ответ.
– Ложись!
Он уложил гостью на полку, схватил веник и шлепнул им по ее заднице. Мужчин парят, начиная с поясницы, а с женщины снимают напряжение через грушевидные мышцы. А попка у Парфентьевой красивая, но напряженная, Холмский знал, как ее расслабить. А затем по пяткам, по стопам, лучший способ раскрыть поры по всему телу, выбить пот из тела.
– Холмский, ты волшебник! – пробормотала Парфентьева, когда он закончил.
– К столу подашь себя сама!
Он окатил ее теплой водой, оставил в парилке, сам по-быстрому сполоснулся. Из бани вышел только тогда, когда услышал, как открывается дверь в парилке.
К столу Парфентьева вышла в халате, Холмский налил холодненькой.
– Споить меня хочешь? – совсем не убедительно разыграла она возмущение.
На самом деле Холмский хотел ее усыпить. Смену отработала, потом весь день на ногах, а в бане намаялась. Отдохнуть ей надо, хорошо и сладко поспать. Но Парфентьева держалась крепко. Взгляд все больше соловел, но глаза не слипались. Еще и на Холмского посматривала, как он держит удар.
Уже стемнело, когда у нее зазвонил телефон.
– Да, товарищ подполковник! – Она дернулась, собираясь подняться, но сама же себя и удержала.
В конце концов, она не на совещании, чтобы вытягиваться перед начальством по стойке «смирно».
– А что с голосом?.. Отдыхаю я. И голос отдыхает… Так точно, после трудов праведных отдыхаю, а что не так?.. Все так?.. Ну да, есть такое… А-а, рада стараться… В смысле, служу России!.. До завтра, товарищ подполковник!..
Телефон замолчал, Парфентьева положила его на стол, какое-то время молчала, пытаясь собрать разбежавшиеся мысли в пучок.
– Начальник новый звонил, – наконец сказала она. – Подполковник Державин… Красивая фамилия, да?
– Державная.
– И сам… ничего себе такой… Видный мужчина… И молодой… Сорока еще нет.
– Даже не пытаюсь на него равняться, – качнул головой Холмский.
– А надо равняться!.. Державин тебя в пример ставит!.. Старый конь, говорит, борозды не портит… Или это я говорю? – задумалась она.
– Что-то говоришь.
– Убийство мы с тобой раскрыли, сказала?
– Это и так ясно.
– Нам ясно, а Державину… Пока мы здесь, с тобой, Державин Куршина допросил. А еще Аслана Арсанова задержали, он тоже во всем признался… Думаю, Державин себе это дело заберет, мне первоначальные следственные действия, а себе сливки… Нет, я понимаю, Антон Андреевич человек новый, если достижения нужны… – задумалась Парфентьева.
Холмский позволил паузе затянуться.
– Мы же с тобой и дальше будем? – бодро проговорила она. – Убийства эти, как орешки щелкать!..
– Плохие это орешки. Когда в каждом орешке смерть человека.
– Ну не мы же убиваем, наше дело маленькое…
– Хорошо бы совсем без убийств, – покачал головой Холмский.
– Ну, давай тогда займемся орешками, – коварно глянула на него Парфентьева.
– Это как?
На дворе свежело, комары давали о себе знать, но Холмский домой не торопился. Не хотел он вести туда Парфентьеву. Но пришлось.
Лидия предложила ему выпить, языком едва ворочала, и он повелся. Думал, женщина на последнем издыхании, но не тут-то было. Он значительно превысил свою законную норму, и это сыграло с ним злую шутку, в какой-то момент его вырубило. Голова включилась только ночью, под утро, он лежал в своей постели, а рядом сопела в две дырочки Парфентьева. И судя по ощущениям, у его орешков была трудная ночь.
Часть вторая
Снова убийство, и снова на рассвете. Дверь в дом открыта, голова покойника в прихожей, а ноги на крыльце. Ноги, обутые в калоши. Из одежды только трусы и майка. На ладони свежие следы зеленой краски. Рана наверняка глубокая, крови много. Дом небольшой, одноэтажный, вряд ли здесь есть запасной вход. А через окно в дом лезть просто смешно.
Холмский едва не наступил в лужу крови под головой покойника, втискиваясь в прихожую. И все напрасно, ни пульса, ни дыхания. Эффект кошачьего глаза еще не наступил, Холмский попробовал запустить сердце, но оно даже не реагировало на дефибриллятор. Слишком уж сильно кто-то приложился к голове чем-то тяжелым с твердыми гранями. Возможно, обухом топора. А может, и бойком ударили.
– Поздно приехали, – сказал мужчина с маленьким лицом и копной волос.
Почему копной? Потому что если человек этот когда-нибудь и расчесывался, то вилами, в лучшем случае граблями. Теплая кофта застегнута под горло, черные джинсы высоко подняты, как будто их затянули поясом под самым пупком, на ногах кроссовки, шнурки завязаны ровно и крепко, ни один не волочится по земле.
– А вы, собственно, кто будете? – спросил Холмский, внимательно осмотрев его.
Вторая половина августа, дни теплые, а ночи быстро остывают, отсюда так называемые холодные росы. Еще не зимний иней, но уже и не летний конденсат. Выпадают холодные росы обильно, даже стены домов, случается, «запотевают». И волосы на голове у мужчины заметно влажные, даже плечо отсырело. А кроссовки сухие, ни травинки на них. В доме слегка пахло краской, а на штанине у мужчины зеленое пятнышко на уровне колена. Эти мысли ни на что не наводили, просто констатация фактов.