– А дверь… Елки-палки! – Только сейчас Холмский понял, что дверь открывается наружу.
Думал, что внутрь, из этого исходил. Поэтому задернутая занавеска с той стороны двери не вызывала у него подозрений. Дверь, в принципе, можно открыть, не сдвигая занавески. И в пространство между дверным косяком и крашеной табуреткой можно втиснуться. А вот открыть дверь наружу, не сдвинув табуретку, невозможно. Если только совсем чуть-чуть открыть.
А дверь действительно не заперта, Холмский открывал ее осторожно, до момента соприкосновения с табуреткой. Образовалась щель, в которую не смогла бы втиснуться и Парфентьева с ее-то конституцией. А Федька мужик здоровый.
– Понимаешь? – спросил Холмский.
Лида осмотрела дверь там, где она соприкоснулась с табуреткой.
– От краски след оставил, – сказала она. – Ты первый, кто открыл эту дверь после того, как покрасили табурет.
– Вот и я говорю, что странно все это.
– Не мог никакой Федька войти в эту дверь. Получается, Греков солгал! – с радостным возмущением объявила Парфентьева.
Холмский и сам подходил к такому же выводу, практически открыл дверь, но Лида его опередила. Он, конечно, не против. Да и не обидно ничуть. Никакой он не доктор Холмс, так, муж, предавший свою жену, не более того.
– И табуреты эти крашеные…
– И в доме табурет стоит, – вспомнил Холмский. – Даже бумажку наклеили, окрашено. Не знаю, зачем его там поставили… Сухой табурет. Этот мокрый, а тот сухой. Кто-то его перевернул. Может, Федька. Когда возвращался… Если он через главный вход заходил, а не так, как Греков сказал.
– Убил Макса, переступил через его труп и лег спать.
– По пьяному делу и убил, – пожал плечами Холмский. – Он совсем в дрова.
Хозяина дома мог убить и Греков, умом он это понимал, но как-то не очень хотелось строить версии. И команда на вызов, как назло, не поступала, хоть по собственной инициативе уезжай.
– И за убийство сидел, – кивнула Парфентьева. И, немного подумав, добавила: – Это если Грекову верить.
– А ему можно верить?
– А ты как думаешь?
– Я не думаю, я говорю. То, что видел. Кто у нас голова? Ты и думай.
– И что ты видел?
– Потерпевшему в основание черепа топором заехали. Думаю, бил человек среднего роста, уверенности пока нет… Насчет табуретки, одна мокрая на свежем воздухе стоит, другая в доме. Потерпевший в краске, подозреваемый в краске, и Греков тоже в краске. Совсем чуть-чуть. Возможно, Греков ногой за табурет зацепился, когда в комнату входил, где Федька спал. Стол мог отодвинуть. – Холмский жестами изобразил действие, приподнял стол с одного края и сдвинул его в сторону. – Вот так, чтобы посуду на пол не сбить.
– А стол зачем отодвигал?
– Может, топор в руку вкладывал Федьке. Топор влажный был, не успел высохнуть. Но Федька мог на дворе его найти, так что мокрый топор ни о чем не говорит. А вот мокрые… влажные волосы. У Грекова волосы влажные были, здесь он был, во дворе, когда хозяина дома убили. Мог быть. И оделся тепло, и джинсы надел, кроссовки четко зашнурованы, – делился воспоминаниями Холмский.
– Чтобы не оступиться! – Парфентьева щурилась так, как будто смотрела в прицел.
– Холодная роса сегодня щедрая… Греков, конечно, у себя во дворе мог намокнуть.
– Что он делал у себя во дворе рано утром?
– Слушал, что у соседей творится. Говорит, что на крик прибежал… Раньше он с соседом плотно общался, думаю, друг к другу в гости ходили. А потом какая-то черная кошка пробежала. Возможно, из-за ничейного участка между дворами. Участок этот вдруг стал чейным, возможно, Макс приобрел.
– А Греков ему этого не простил.
К Холмскому подошла Лия, недовольно, даже с ревностью глянула на Парфентьеву и сказала, что поступил вызов. А к дому в это время подъехал микроавтобус следственно-оперативной группы, теперь можно уезжать с легкой душой. Федьку нейтрализуют, и он не сможет броситься на Лиду с ножом или топором.
– А я знаю, почему Греков нам соврал! – Парфентьева как будто не замечала микроавтобус. Она смотрела в открытую дверь. – Потому что Федька никуда не выходил! Не обнаружим мы его следов возле трупа. Кровь там, а у него обувь чистая. Как он тогда в дом попал? Как это объяснить?
– Я же говорю, ты у нас голова, – торопливо проговорил Холмский. – Ты раскроешь это дело, а мы поехали!
Холмский уже открыл калитку, когда вспомнил, что еще хотел сказать. Парфентьева стояла у двери, расстояние до нее метров десять, не больше. А до Грекова еще дальше.
– Ты меня слышишь? – спросил Холмский.
– Ну, слышу, и что? – кивнула Парфентьева.
– А Греков не очень, тугоухость у него, надо бы у ЛОРа проверить.
– А как он крик услышал? – практически с лету поняла все Лида.
Холмский не ответил. Попрощался, пожелал всех благ и уехал. А попрощался зря. Уже сегодня вечером Лида будет у него, и никуда ему от нее не деться. И эта мысль повергала его в тоску и уныние. Как бы сразу после смены не напиться в хлам.
Конец августа, погода солнечная, тепло, сплит в доме не работал, разложение трупа быстро перешло в стадию вздутия живота. Кишечная микробиота выделяла газы, кадаверин, путресцин, аммиак, метан, сероводород, запах валит с ног. Труп женщины пролежал в доме не меньше недели, раздулся не только живот, но и лицо, молочные железы, ноги. Кожные покровы еще не отделяются, не сползают, но из носа, ушей уже выделяются жидкости мерзкого цвета. В общем, зрелище не для слабонервных.
Холмский сегодня свободный, Парфентьева попросила подъехать, пока то, се, комнату проветрили, Веперев догадался включить напольный вентилятор, который дул в открытое окно. Запах в общем-то уже терпимый, но на душе все равно тошно. Судмедэксперт Теплов уже осмотрел труп, он стоял во дворе, курил. И Парфентьева на открытой веранде свежим воздухом дышит, разговаривает с мужем покойной. Мужчина, как полагается, стоял как в воду опущенный, но скорбь могла быть всего лишь поводом, чтобы не смотреть следователю в глаза.
– Саенков Борис Федорович, – записала в блокнот Лида.
– Поймите, мы с Наташей уже полтора года не живем вместе, – вздохнул мужчина.
– В разводе живете или как? – глянув на обручальное кольцо, спросила Парфентьева.
И спросила, конечно же, не из праздного любопытства. Вопрос исключительно деловой. Но мужчина видный: высокий, статный, правильные черты лица, без особых примет, если не считать морской загар, слегка за сорок, а Лида женщина одинокая, Холмский замуж не зовет. Так что в общении с мужем потерпевшей присутствовал и личный интерес. Холмский это почувствовал.
– Да нет, решили пока не разводиться, просто пожить отдельно.
– Полтора года.
– Ну да, – вздохнул Саенков. – Чувства так и не вернулись… И уже не вернутся.
– Ну почему же, иногда мертвую жену любить проще, чем живую, – заметила Парфентьева.
И хотела глянуть на Холмского, но не решилась. Но камень в его огород все же бросила. Понимает, что их роман для него в тягость, и время только усугубляет ситуацию.
– Да нет, я Наталью любил, скорее она ко мне охладела.
– Кто такой Филинов Павел Романович?
– Филинов?.. А почему вы спрашиваете?
Голос у мужчины не дрогнул, но напрягся. Так бывает, когда от пустых предисловий переходят к ответам на вопросы, четко обозначенные в экзаменационном билете. Ошибку допустить можно, исправить – нельзя.
– На месте преступления обнаружены документы на имя Филинова Павла Романовича. – Парфентьева смотрела Саенкову прямо в глаза, интересно ей, как он реагирует на информацию. – Техпаспорт, права…
– Ну, это меня не удивляет… Наташа работает… работала с Филиновым. Он директор, она бухгалтер… Это в общем-то моя фирма, – неохотно, даже принужденно уточнил мужчина. – Их у меня две, одной я владел совместно с Филиновым, отдал ее Наташе… Не скажу, что сам толкнул ее в объятия Паши, дело в том, что у них и раньше были отношения. Мы в общем-то из-за этого и расстались… Вы поищите, здесь в доме должны быть вещи Филинова. У него семья, дети, но иногда он ночевал у Наташи…
– Когда вы в последний раз виделись с женой?
– Давно уже не видел, недели три, мы на море отдыхали, я четыре дня как вернулся.
– С кем вы отдыхали?
– Ну, есть одна женщина, можно, я не буду говорить?.. Нет, если вам вдруг понадобится алиби, всегда пожалуйста!
Холмский еще раз окинул взглядом мужчину. Холеный, лощеный, гладко выбритый, костюмчик сидит, брюки наглаженные, идеально чистые, дорогие туфли сияют лаком, придраться практически не к чему. Ехал к жене, как будто знал, что придется иметь дело со следователем и его будут изучать под микроскопом. А может, просто с женой пообщаться ехал, а заодно показать, какого красавца-мужа она теряет. Из-за какого-то женатого Филинова. Приехал, а в доме труп. Как минимум недельной давности… Действительно, зачем Саенкову подчищать за собой, если столько времени прошло? Следы уже успели затереться от времени, попробуй определи их свежесть. Свежесть биологических следов. Возможно, эксперты найдут отпечатки пальцев, но так это же Саенкова дом, он имел полное право бывать здесь в любое время дня и ночи.
Холмский еще раз зашел в дом, начал с кухни, где и обнаружили труп. Столы чистые, в мойке даже чайной ложечки нет. Женщина спустилась сюда в расстегнутом настежь халате, надетом на ночную рубашку. Что здесь произошло, не ясно, следов борьбы и разрушения не видно, если не считать лежащего на полу трупа. Убили Саенкову бескровно, ее задушили, уже не важно как, удавкой или просто руками пережали горло. Лицо и шея сплошь в трупных пятнах, прижизненные синяки так просто не разглядишь. А вот микрочастицы кожи преступника или даже крови под ногтями покойной обнаружить можно, но это дело не быстрое. Возможно, Саенкова в борьбе за свою жизнь зацепилась за карман Филинова, портмоне выпало, а он этого и не заметил. Но почему он не вернулся за документами, столько времени прошло? Это ведь не расческа какая-то, это документы на машину, без них много не наездишь. Может, Филинов думал, что труп обнаружен? Но разве он не работал с Саенковой? Разве он не оставил документы на месте преступления? Его бы потревожили в первую очередь, но время шло, а над трупом тишина…