– Ну, вы можете поговорить с Аллой, – поморщился Саенков.
– Обязательно поговорю. Думаю, вам пока не следует уезжать домой.
Лида усадила Саенкова за стол на веранде, дала бумагу, авторучку он достал из своего кармана. Упакованный мужчина, и авторучка, и часы, и гладкий, как колобок, ухватиться не за что.
Саенков еще только думал, с чего начать, когда во дворе в сопровождении патрульного появился высокий подтянутый мужчина в форме служащего следственного комитета, на плечах звезды подполковника. Голливудская улыбка, глаза настолько пронзительные, что не важно, какого они цвета. Если существуют мужчины брутально-интеллигентного вида, то это он, подполковник Державин. Лида, увидев его, завибрировала от возбуждения, которое охватывает женщину при виде обожаемого начальника.
Холеный он, этот Державин, прилизанный, идеально выбритый, стрижка, как будто он только что из салона красоты. Форма новенькая, брюки отпарены, отглажены. И погоны только что из магазина, только вот одна звезда неплотно в своем гнезде сидит, видимо, усики под ней расшатались. Зацепиться бы ногтем за краешек и вытащить, как репу из грядки.
– Холмский, ну почему? – сдавленно шепотом спросила Лида.
– Что почему?
– Почему мы не раскрыли это дело?
– Еще не время.
– Грекова с ходу раскололи!
Холмский кивнул. Грекова изобличили по пальчикам, которые он оставил, когда сдвигал стол. Чтобы добраться до Феди и вложить ему в руку орудие убийства. Топор он протер, а под столешницей нет.
– По пальчикам.
– Да какая разница?
Державин шел медленно.
– Календарь там на кухне, – тихо сказал Холмский. – Бегунок на вчерашнем дне. Только хозяйская рука могла его передвинуть. По привычке. Хозяйка умерла, но вчера приходил хозяин.
– А бегунок пластиковый? – спросила Парфентьева.
– И на нем могли остаться пальчики, – сказал Холмский.
– Товарищ подполковник, у нас есть подозреваемый! – Лида вытянулась перед начальником в струнку.
Внутри, казалось, она визжала от восторга. Если вдруг удастся также в два счета вывести на чистую воду и Саенкова, лавры ей обеспечены, а вместе с этим и майорская звезда. Могут и внеочередное звание присвоить, история знает такие примеры.
Голова тяжелая, как отсыревший пень, а трещит, как пересохший бамбук. И во рту пустыня Сахара. Все-таки не сдержался вчера Холмский, перекрыл законную норму вдвое. А потом и втрое. Лида пришла, а он в хлам. Нет бы уйти, так нет, осталась, и его спать уложила, и сама легла. А сегодня она как огурчик, стоит прямая, как стрела, протокол осмотра заполняет.
– Проснулся? – с усмешкой спросила она, мельком глянув на него.
И хотел Холмский прийти к ней небритый, но не смог. Рука сама потянулась к бритве, и рубашку чистую надел, ну не может он по-другому. А надо бы. Он будет только рад, если Парфентьева отвернется от него. А рано или поздно это произойдет. Ну зачем ей нужен старый алкоголик?
– На две фазы, третья не включается, – вздохнул Холмский.
Он стоял в прихожей, откуда мог видеть перевернутый стол в гостиной. Мужчина перевернул его, резко поднимаясь, он рвался на кухню, но упал на пол в проходе между комнатами. Женщина даже не пыталась подняться, ее скрутило и бросило на диван, она легла на бок, подтянув под себя ноги, в позе эмбриона и умерла. Крови не видно, только следы пены вокруг губ у женщины. Стол небольшой, журнальный, диван с видом на телевизор, на полу мокрые, но уже подсыхающие пятна. От виски, похоже, и от белого вина. Спрашивать надо. Бутылки, видимо, уже на экспертизе, Парфентьева знает, какое спиртное здесь распивали.
На лице покойной проступили трупные пятна, видно, что тела пролежали в комнате всю ночь. На полу тарелки, ножи-вилки, блюдо с мясом, ваза с салатом, апельсины. Пятница вчера была, люди решили культурно отдохнуть, накрыли стол, сели перед телевизором. И вдруг яд… Бокал для вина вопросов не вызывал, но почему под виски валяются два стакана? Был кто-то третий?
В комнату Холмский не входил, хотя эксперты здесь уже поработали. Не входил, потому что голова туго соображала, не увидит он ничего, можно и не напрягаться.
– Включайся давай и говори.
– А что говорить? Ну, трупные пятна розовато-вишневого оттенка, на лицо… на лице признаки отравления цианидами.
– Еще что?
– Ну что…
Холмский посмотрел на один стакан, на другой. Ковер светлый, хорошо виден коричневый оттенок пролитой жидкости. Вокруг одного стакана. А вокруг второго чисто. Но на самом стакане едва заметный известковый налет. Видно, воду в нем держали с повышенным содержанием солей кальция или магния. Или раствор соды в стакане был, может, кого-то изжога мучила. Понятное дело, сода не лучшее лекарство, даже не безопасное, но ею до сих пор лечатся.
– Что пили – виски, белое вино?
– И то и другое.
– А почему только бутылки на экспертизу взяли? Почему стаканы валяются и бокал?
– Думаешь, цианид мог быть в бокалах и стаканах? А смысл? Если бы кто-то хотел отравить кого-то и остаться вне подозрений, тогда понятно. А так оба погибли, муж и жена.
– Ну да, муж и жена.
Только сейчас Холмский заметил обручальные кольца: одно на пальце у мужчины, другое у женщины. Впрочем, Парфентьева могла установить родство и по документам.
– Оба погибли, третьего здесь не было.
– А второй стакан?
– В стакане была вода. Обычная вода. Виски иногда пьют с водой.
– Виски пьют со льдом, – усмехнулся Холмский.
Про лед он подумал только сейчас.
– Да? – нахмурилась Парфеньева. И ехидно глянув на него, скривила губы. – Ну, тебе видней.
– Возможно, в стакане был лед.
– И что? Яд находился в кубиках льда?
– Я этого не говорил.
– Но подумал. И я подумала. Что куда легче подмешать яд в виски и вино.
– Кому легче?
– Вот и я думаю, кому. Оба умерли…
– Значит, был кто-то третий. Кто хотел отравить обоих.
– Нет следов постороннего присутствия… Хозяйка заходила, дверь, говорит, была открыта, зашла, смотрит, трупы…
– Хозяйка, – кивнул Холмский.
Дом одноэтажный, но достаточно большой, чтобы его спокойно разделить на две части и сделать два отдельных входа. Видно, владелица дома сдавала вторую половину квартирантам.
– В грязной обуви зашла, – продолжала Парфентьева. – Погода, сам знаешь, какая, дожди…
– Дожди.
– В комнату не заходила, не натоптала. Увидела покойников и вызвала скорую.
– А разуться она не могла?
– Зачем ей разуваться, когда в доме трупы?
– Ну, может, она… Ну да…
Холмский отмахнулся от своих мыслей. Если хозяйка отравила своих постояльцев, забрать ядовитый лед она уже не могла. Потому что стол уже перевернули. В доме тепло, просыпавшиеся на пол кубики растаяли быстро, отравленную воду нужно выносить вместе с ковром, а это глупо… Хотя, конечно, можно было убрать стакан с отравленным льдом вместе с вопросами, которые могут возникнуть. Не будет вопросов, и ковер на наличие яда исследовать не станут… И вообще, с чего это хозяйке травить своих постояльцев?
– Что такое? – косо глянула Парфентьева.
– Голова чугунная. И пустая. Как чугунный колокол.
– Гудит?
– От каждого удара мысли. Думать не хочется… А что это? – Холмский указал на люк в потолке в дальнем углу гостиной.
– Выход на чердак, – нахмурилась Парфентьева.
– Лестницы нет.
– А зачем? Чердак хозяйский.
– Ну да… Даже смешно, что хозяйка могла проникнуть на половину к своим квартирантам через чердак.
– Не вижу смысла. Да и не смогла бы она. Еле ходит, за бок держится… Но врать умеет! – хлестко заключила Лида. – И врет!
– Это ты о чем?
– Внимательней надо быть!
Парфентьева улыбалась, как мэр города перед тем, как перерезать церемониальную ленточку. И торжествующе указала на входную дверь.
– Доводчик видишь?
– Доводчик вижу.
– И механизм работает!
Она открыла дверь, отпустила руку, пружина сработала четко.
– А говорит, что дверь открыта была, заходи кто хочешь.
– Соврала?
– Саенков тоже на мелочах врал, и чем все это закончилось?
Холмский кивнул, соглашаясь. Его предположение оказалось верным, бегунок на календаре передвинул именно Саенков. Сделал это механически, даже не подумал, что оставил отпечатки пальцев на полипропиленовом окошке пластикового курсора. И Веперев не сообразил, что нужно снять отпечатки.
Саенков отпирался, изворачивался, сказал, что все-таки виделся с женой накануне убийства, приходил к ней, тогда и сдвинул бегунок. Просто так сдвинул, без какой-либо цели, намного вперед настоящего времени. Саенкову не поверили, уголовный розыск плотно взялся за него и смог доказать, что убил он не только свою жену, но и спустя время ее любовника. Парфентьева записала на себя раскрытие двойного убийства, совершенного в условиях дремучей неочевидности.
– Так, мне нужно снова допросить старушку!.. Ты со мной? – уже на ходу и на всякий случай спросила Лида.
– Ну, если мне дадут стакан воды… С аспирином, – немного подумав, прописал себе Холмский.
Дверь им открыла пожилая женщина лет шестидесяти, среднего роста, сухенькая. На лбу, вокруг глаз морщины, но назвать ее старушкой язык не повернется. И в глазах жизненная сила чувствуется, и в движениях, кожа лица в тонусе, как будто омолаживающим кремом по три раза на дню пользовалась. А может, и ботоксом кололась, кто его знает. Но свою энергичность женщина не выказывала, выражение лица кислое, она открыла дверь, скривилась, как будто сизифов камень с места сдвинула. Сгорбилась, голову вжала в плечи, халат на ней байковый, шерстяные гамаши, такие же старушечьи, все новое, как будто специально надела.
– Варвара Антоновна, у вас есть аспирин? – спросила Парфентьева.
– Каких только лекарств у меня нет… – вздохнула Майкова. Голос кряхтящий, обессиленный, и вдруг бодро: – А зачем?
– Коллеге моему плохо, голова болит.
– А-а, голова!.. Подождите, сейчас принесу!