Два экипажа на один вызов – явление вполне объяснимое, а порой и необходимое. Но если одна машина скорой врезается в другую – это уже ЧП федерального масштаба. К счастью, Олег Валерьевич успел нажать на тормоз, и его дружок Палыч успел проскочить у него под носом.
Но тряхнуло Холмского знатно, а Лия так и вовсе слетела со своего сиденья – прямо к нему в объятия. И ненадолго, но задержалась. Не извинилась, но слегка покраснела.
Палыч включил сирену, и бригада Шаронова умчалась – по направлению к больнице. А Холмский вышел возле двадцать шестого дома по улице Ивана Болотникова. И отметиться на месте надо бы, и узнать, что там делает микроавтобус следственно-оперативной группы. И автомобиль ныне товарища майора юстиции Парфентьевой. Если гражданку Белозолову пытались убить, тогда все понятно.
Звонить Шаронову не пришлось, он сам вышел на связь.
– Холмский, ты чего под колеса бросаешься?
– Больше не буду… Какой случай ты там увозишь, Иван Андреевич?
– Похоже на алкогольную кому. Хозяин дома уверяет, что Белозолова выпила немного, не больше других… Мужа ее в чужой спальне нашли, что-то там у него с кем-то было, может, он снотворным жену опоил. Чтобы под ногами не путалась. А ты знаешь, что такое снотворное под алкоголем!
– И зачем нам полиция, если мы сами с усами?
– И не говори!
У ворот стоял сержант патрульно-постовой службы, но Холмского он пропустил без вопросов. Дом большой, богатый, отделка травертином, во дворе дорогие машины. На крыльце курил Веперев.
– Опоздал ты, Илья Геннадьевич! – издалека выпустив в сторону Холмского дым, с усмешкой сказал он.
– Установили уже? Что это муж жену отравил!
– Увезли жену, нечего тебе здесь делать!
– Сказала бы я, кому здесь нечего делать!
Из дома вышла Парфентьева – во всеоружии своей красоты. И очередного звания. Майорские звезды на погонах. Мундир отглажен, перышки начищены, как будто всю ночь глянец наводила. А время для этого у нее имелось. Позавчера она не приходила, Холмский даже напиться не успел до того, как понял, что ее не будет. Потому и голова вчера не трещала с бодуна. А сегодня Парфентьева не позвонила, не сказала, что у нее убийство. Вроде как дежурство у него, но, возможно, на самом деле она просто не хочет ему звонить. Она молодая успешная женщина, он старый врач скорой помощи. Можно сказать, врач на побегушках. Он-то другой работы для себя не видит, но у Лиды свои взгляды на жизнь. И в этом, что ни говори, их мнения с Ритой совпадают.
– Тебя тоже вызвали? – спросила она, рассеянно глядя на Холмского.
В мыслях она была где-то далеко, но в пределах дома, где произошла попытка убийства.
– Муж признался? – спросил Холмский.
– Какой муж? В чем признался? – не поняла Лида.
– Или потерпевшая сама снотворного наглоталась?
– Муж потерпевшей убит.
– Задушен. Подушкой, – уверенно сказал Веперев.
– Фрагменты пуха в носу?
– Какой пух? Подушка силиконовая… Преступник наволочку надорвал, когда душил. Так, слегка, но настоящие мастера своего дела, Холмский, все замечают! – гордо вскинулся Веперев.
– Глянуть можно? – спросил Холмский.
– Врач уже смотрел. Смерть наступила три-четыре часа назад, трупные пятна интенсивного фиолетового цвета, признак смерти от асфиксии, – в раздумье проговорила Парфентьева. – Точечные кровоизлияния в оболочки век, непроизвольное выделение мочи, повреждение слизистой рта о зубы… Хватит?
– Хватит. Я могу ехать?
– Ну, если очень спешишь.
– Скорая должна спешить! Или она не скорая! – глумился Веперев.
– А вам заняться нечем, Юрий Сергеевич?.. Потожировые с подушки сняли?
– Сейчас перекурю.
– И что там за липкие пятна на волосах, на шее, надо разобраться.
– Да иду-иду!
Веперев ушел, оставив Парфентьеву наедине с Холмским.
– Что за пятна? – спросил он.
– Не знаю, похоже на коктейль с ирландским сливочным ликером. Я, конечно, не уверена, но мне кажется, что да, сливочный ликер…
– Я так понял, мужа в чужой спальне нашли?
– Ну, как в чужой… Свободная спальня, в мансарде… Жену усыпил, а сам с кем-то переночевал.
– С кем?
– Три семьи здесь. Хозяина семья и его друзей с женами… Друг с кем-то гульнул, и кто-то его за это убил.
– Узнайте, с кем гульнул. Это же несложно.
– Публика, знаешь ли, серьезная. Депутат городской думы, начальник управления городской администрации, они волоску с головы жены упасть не дадут, а ты мазок брать предлагаешь…
– Я не предлагаю.
– Я и так их на кухне держу, не даю по комнатам расходиться.
– От кого-нибудь сливочным ликером пахнет?
– Думаешь, не принюхивалась?
– А собака?
– Что собака? Там все запахи перемешались. Позавчера день рождения был, вчера опохмелялись, вчера спать рано разошлись. Хозяин говорит, что спал как убитый… Пойду, похожу, принюхаюсь. У меня на сливочный ликер хороший нюх, – улыбнулась Парфентьева.
Но на Холмского глянула пресно, никакой загадочности во взгляде. Как будто и не собиралась с ним больше пить. Он-то удерживать ее не собирается, и даже не обидно, если с нею больше ничего не будет, но все равно на душе неспокойно.
Лида отправилась на кухню, откуда уже пахло жареным мясом. Дом большой, богатый, кухня совмещена со столовой, плавно переходящей в гостиную. Гости, они же подозреваемые, сидели за большим столом, на стульях с красивой шелковой обивкой. Две женщины, одной под сорок, другой слегка за тридцать, девочка лет десяти с косичками. Двое холеных мужчин, один худощавый, астенического типа, следы недавних пиршеств едва угадываются, другой крупный, щекастый, руки сильные, у этого явные признаки сильного похмелья. Но и худощавый не производил впечатления физически слабого человека, он тоже мог давить на подушку с такой силой, чтобы надорвать наволочку и не позволить человеку вырваться из объятий смерти.
Семью Белозоловых поселили в спальне на первом этаже. Комната большая, с отдельным санузлом, простыня на кровати смята только с одной стороны, там, где лежала женщина. Видно, муж с вечера даже не ложился. Зато в кресле сидел, было дело, за маленьким круглым столиком, бутылка рома на геридоне и только один бокал. Или Белозолов выпивал в одиночку, или второй бокал забрали на экспертизу. А почему не оба? И почему на оставшемся бокале едва заметные следы губной помады?.. Возможно, пила только жена, пока муж где-то шлялся.
Холмский заглянул в шкаф, плащ там брезентовый, отнюдь не новая кожаная куртка, ветровка, все примерно одного размера. Осень достаточно теплая для того, чтобы, отправляясь в гости, Белозолов брал с собой такие вещи, тем более ношеные. Значит, это вещи хозяина, девать их некуда, вот и висят в гостевой. А вещей Белозоловых не видно, на трюмо цветы пластиковые в вазе, какая-то пастораль в рамке с подставкой, часы. Из косметики только губная помада такого же темно-розового цвета и пудреница. За трюмо полный открытый саквояж с вещами. Возможно, Белозолова знала блудный нрав мужа, поэтому рвалась как можно скорее уехать отсюда. Но Белозолов ее успокоил, возможно, в бокале следы снотворного, экспертиза еще до него доберется.
И еще на трюмо стояла бутылка мятного ликера. Холмский понюхал бокал, пахло не ромом, а сливочным ликером, о котором и говорила Парфентьева. Но где же бутылка с «Бейлисом»? И куда делся бокал, из которого пил Белозолов. Может, он, усыпив жену, ушел с этим бокалом? На встречу с такой же, как и он, ветреной гостьей. И сливочный ликер с собой прихватил.
Холмский поднялся на второй этаж, просторный холл, подвесные потолки, красивая хрустальная люстра, два больших белых кресла, стол-геридон на одной ножке. На столике едва видимый налет пыли, окружающей место, где совсем недавно стояла ваза. Видимо, кого-то занесло, сначала сдвинулся стул, затем столик, ваза упала, разбилась, вернее, развалилась на куски. Крупные осколки собрали, остался один относительно маленький, он лежал у плинтуса. Все, больше ничего Холмский не нашел.
А занести человека могло при спуске по лестнице – с третьего на второй этаж. Возможно, это убийца так торопился поскорее убраться с места преступления. Но почему он убрал разбитую вазу? Труп не убрал, а осколки собрал? Как будто ничего и не было.
Две из четырех спален на втором этаже занимали хозяин со своей женой и семья друзей. Двери закрыты, заглядывать Холмский не решился. Но вышел на общий балкон. Его внимание привлекли сдвинутая занавеска и приоткрытая дверь. А еще он заметил пчелу, которая при его появлении слетела с наличника.
На месте, откуда поднялась пчела, Холмский заметил след высохшей жидкости, тронул пальцем, поверхность липкая. Запах сливочного ликера. Попробовал на язык – сладковатая.
Здесь же на балконе лежал бокал, вернее, то, что осталось от него. Упал, разбился, но после того как кто-то выплеснул из него содержимое, часть из которого попала на стекло. Стекло никто не убирал, даже не пытался, и криминалист не обратил внимания на осколки. Чуть в стороне Холмский заметил сломанную ракушку с дырочкой под ожерелье, но ее мог обронить и обитатель спальни, дверь которой выходила на этот же балкон.
По лестнице кто-то поднялся, шаг легкий и быстрый. Холмский вышел в холл, когда дверь уже закрылась. Он успел заметить, что закрылась дверь в спальню, окна которой не выходили на балкон.
Холмский держал курс на третий этаж, но по лестнице поднималась Парфентьева. Заметив его, она приложила палец к губам. Подошла к двери, решительно открыла ее, зашла.
– Инна Вадимовна, ну что же вы! Сказано же, руки не мыть, не умываться!
– А если у меня глаза уже склеиваются?
– От сливочного ликера?
Холмский вошел в спальню и увидел молодую женщину на фоне открытой двери в ванной. И лицо у нее мокрое, и частично волосы, в руках полотенце. Смазливая с хорошей фигурой шатеночка, на губах свежая помада. Подкраситься с утра успела, платье свежее надела, но не умылась. Или умылась, но плохо, второпях.