– Вы ничего не докажете! – Образцова шарила глазами по полу, определяя размер площади, нуждающейся в срочной и качественной уборке.
– Я и не собираюсь ничего доказывать. И даже вашему мужу ничего не скажу. Не говоря уже о полиции. Если вы сейчас позвоните своему знакомому и потребуете вернуть статуэтку.
– Вы сумасшедший!
– Ну что ж, тогда ждем, когда подъедет полиция. Я покажу место, которое нужно будет сохранить в неприкосновенности – до прибытия эксперта… Время идет!
От сильного волнения Образцова укусила нижнюю губу, но скривилась она не от боли, а от злости на врача, который лез не в свое дело.
– Подумайте о своем муже, с его сердцем ему нужны только положительные эмоции… Можете сказать ему, что знаете, кто мог взять статуэтку.
– Кто мог взять?
– Не знаю. Что-нибудь придумайте. Объяснитесь с мужем, пока не подъехала полиция. Объяснитесь, успокойте его, а подъедет полиция, скажите, что ошиблись, что статуэтка нашлась в другом месте. А я скажу, что у вас была достаточно уважительная причина для такой ошибки.
– А отпечатки пальчиков точно есть? – обреченно спросила Образцова, продолжая кусать губы.
– И на ларчике, и на крышке от него, – локтем закрывая дверь шкафа, кивнул Холмский.
Ларчик Образцова держала в руках, могла стереть отпечатки, а крышку надо бы сберечь. На случай, если женщина не осознает всю глубину своего падения.
– А что мне оставалось делать? Жора чем старей, тем жадней, раньше я как-то терпела, а сейчас просто невыносимо!..
– Время идет.
– Ну хорошо, ваша взяла!.. Я позвоню… – Образцова запнулась.
– Сейчас лето, перчатки на руках могут вызвать подозрение. Я так думаю, ваш сообщник надел спецовку.
– И вошел в роль, дверь вынес, придурок… – подтвердила женщина. Она нервничала, спешила. – Я пойду?
Образцова смогла объясниться с мужем и успокоить его. И сообщнику успела позвонить, а когда подъехала полиция, заявила об ошибке. Похититель действительно страдал малодушием, получив возможность исправить ошибку без катастрофических для себя последствий, он доставил статуэтку на дом со скоростью развозчика пиццы.
Ночь, как обычно, прошла, как линия жизни на медицинском мониторе – сплошные всплески и никакого затишья. Стабильное бурление жизни. Усталости Холмский не чувствовал. Обошлось без летальных исходов, из криминала только случай с гражданкой Образцовой. Словом, он мог с легкой душой вернуться домой, привести в порядок дела, напариться в баньке и принять на грудь законную норму. А завтра приедет старший сын с женой и детьми, да и в любом случае в день перед сменой – сухой закон.
– Я вас вчера ждала, гражданин Холмский!
Парфентьева хмурила брови, изображая неприступную крепость, непонятно только, кто собирался ее брать.
– В следующий раз позвоните на «сто три», объявите приступ аппендицита. Я поверю. Приеду. И вырежу. Не дожидаясь перитонита.
– Вам смешно?
– Давайте под протокол. Если вам есть что сказать. А если нет, мне домой надо.
– Мы нашли труп незнакомой девушки.
– Даже не знаю, что сказать.
– Тело уже собирались вывозить, погрузили в машину, еще бы немного, и мы бы не успели.
– Но вы же успели.
– Почему вы сразу не сказали о трупе?
– Где протокол? Или опять из пустого в порожнее?
– Все случилось именно так, как вы говорили. Маркушин дружил с Ларисой Ядрышевой. Маркушин действительно вступал в половые отношения с Ядрышевой – назло Лаверову. Лаверов вступил в отношения с Маркушиной. Маркушина это разозлило. Он ударил Лаверова, Лаверов ответил, Ядрышева стала их разнимать. Маркушина могла его ударить. Бутылкой от шампанского… Откуда вы это знали?
– Ядрышева во сне приходила, рассказывала.
На глупый вопрос нужно давать такой же глупый ответ, причем с самым серьезным видом.
– Маркушин действительно мог шантажировать Лаверова липовой уликой. Заставил его разбить бутылку из-под шампанского и забрал горлышко с отпечатками его пальцев. Сразу спрятать эту липовую улику почему-то не успел.
– А это Лаверов мне расскажет. Во сне. Если вы отпустите меня спать, – зевнул в ладонь Холмский.
Он действительно хотел спать, но будет бодрствовать, пока наконец-то не настанет долгожданный миг. Пельменей не осталось, но есть свежее сало, положишь на язык, само растает. А потом спать, и никто ему в этой жизни больше не нужен. Кроме Риты. Но с ней он может встречаться только во снах.
– Лаверов ничего не сможет рассказать. Ни вам, ни мне, никому. Если вы заметили, о Маркушиных я говорила в сослагательном наклонении. Маркушина могла ударить. Ядрышеву. Маркушин мог шантажировать Лаверова. Но было ли это на самом деле, я не могу утверждать. – Парфентьева коварно улыбалась, изобличительно глядя на Холмского.
Надо же, он такой наблюдательный, а на нюансы в общении внимания не обратил.
– Я заметил, но вы же следователь, вам выяснять, кто что мог, кто что не смог. Труп вы нашли, от него и начинайте расследование. А я всего лишь врач скорой помощи.
– Труп мы нашли. Но в самый последний момент. А если бы увезли труп?
– Надеюсь, вы склоняете меня сослагательно, – усмехнулся Холмский. – Могли бы, но не накажете, да?
– Наказывать я вас не стану, но вы сейчас подробно в письменной форме изложите все ваши наблюдения… Выводы я буду делать сама! – немного подумав, добавила Парфентьева.
– Не колются Маркушины? На Лаверова все валят?
– Напрасно иронизируете. У них есть все шансы выкрутиться.
– И фамилия у этого шанса есть? – усмехнулся Холмский.
Фемида – девка слепая, но свободных нравов, если даже лифчика не носит. При наличии серьезного покровителя Маркушины действительно имели все шансы выйти сухими из воды. Брат мог отделаться минимальным, если не условным сроком, а сестра и вовсе избежать ответственности.
Рассказ о подробностях отнял у Холмского почти два часа. Наконец, он смог попрощаться с Парфентьевой и пообещать ей, что больше никогда не будет скрывать свои наблюдения от следствия.
А с трупом действительно нехорошо получилось. Тело несчастной девушки могли перезахоронить, не оставив о ней светлой памяти. На подземную стоянку под торговым центром Холмский заезжал, испытывая чувство вины. И заметив лежащего на земле мужчину, тут же нажал на педаль тормоза.
Мужчина лежал в позе человека, пытающегося избавиться от захвата сзади. Кто-то напал на него со спины, набросив удавку на шею, он пытался оттянуть ее, но преступник оказался сильней. Повалил жертву, довел начатое до конца и убрался, оставив после себя мертвое тело. Или не совсем еще мертвое?
Пульс отсутствовал, дыхание не угадывалось, но еще не расширились зрачки, возможно, не все потеряно. Поднимать ноги вверх, натирать уши уже поздно, нужен непрямой массаж сердца, но у пострадавшего запал язык, закупорив дыхательные пути. К счастью, челюсти разжались довольно легко, а как вытаскивать язык, Холмский знал. И непрямой массаж сердца проводить умел, и пластиковый переходник «рот в рот» у него имелся, до машины рукой подать. Открыл багажник, достал аптечку, а заодно потребовал вызвать скорую помощь и полицию. Мужчина какой-то к месту подтянулся с телефоном в руке, женщина за ним шла, собираются зеваки. С одной стороны, хорошо, а если затопчут следы преступника, пусть это остается на их совести.
Опускаясь на колени перед пострадавшим, Холмский еще раз подумал о следах преступления. Мужчину явно душили, вряд ли шнурком или тонкой веревкой, скорее всего, поясным ремнем. Удавки нигде не видно, но под внедорожным «Фольксвагеном», руку протяни, валяется свежий огрызок яблока. Даже не огрызок, а просто надкушенный плод. Следы от зубов заметны, но с этим яблоком пусть работают криминалисты. Если вдруг огрызок оставил преступник.
Холмский вставил в рот потерпевшего переходник, задрал нос и с силой вдохнул воздух. Дальше непрямой массаж, руки вместе, основание нижней ладони с силой давит на грудную клетку, на четыре качка один глубокий вдох. Помощника у Холмского не было, приходилось качать самому, и ему повезло, пострадавший наконец задышал. Но в себя не приходил. Холмский достал из аптечки нашатырь, увы, это не помогло. Мозг не хотел включаться, но дыхание усиливалось, это уже хорошо.
Холмский поднялся, от резкого движения кровь хлынула вверх, закружилась голова.
– Вам плохо?
Мужчина с утиным носом взял его за руку и зачем-то сдвинул к лежащему на земле человеку. И задом стал к «Фольксвагену», под которым валялся огрызок. А у самого левый нижний карман жилетки оттопыривается. Или яблоко в нем, или что-то другое. А правый нижний карман надорван, и в нем пусто. Холмский насчитал восемь карманов на одной жилетке, но основных из них два. И оба косые, под прямыми накладными. Один из этих косых карманов и надорван, кто-то запустил в него руку и с силой потянул на себя.
– Все в порядке! Отойдите, пожалуйста! Нельзя здесь находиться!
Холмский сам взял мужчину за руку, потянул в сторону от «Фольксвагена», но тот все-таки умудрился незаметно пнуть огрызок яблока, затолкав его вглубь под машину. Пнул незаметно для зевак, но не для Холмского.
– А ты из полиции? – резко спросил утконосый.
– Я врач, а полиция сейчас подъедет.
– Я тоже врач, и что?
Мужчина отошел в сторонку, но уходить не спешил. Повернулся к Холмскому, упер руки в бока, при этом распахнув полы жилетки.
Джинсы у него без ремня, на поясе держались за счет подходящего размера. Чистые джинсы, только что после стирки, еще не успели растянуться. Чистые джинсы, только одна штанина испачкана, сбоку, на уровне коленки, грязь совсем свежая. Позавчера весь день шел дождь, машина, возле которой душили человека, стояла немытая.
– Не врач ты! – глядя на утконосого, качнул головой Холмский.
– А кто я?
Холмский покачал головой. Не самое сейчас подходящее время, чтобы задаваться вопросом, почему под левым глазом у мужчины больше морщин, чем под правым. Может, потому что он чаще щурит левый глаз, чем правый. И эта жилетка со множеством карманов, какая обычно бывает на вооружении у профессионального фотографа, для множества мелочей, которые приходится таскать с собой. И еще взгляд у мужчины быстрый, оценивающий, запоминающий. Фотограф искал ракурсы, а нашел надкушенное яблоко. Затолкал его под машину и обрел душевное равновесие. Но нервы все еще зудят, душа требует конфликта, но ничего не будет. Не станет утконосый обострять ситуацию, понимает, что нужно держаться в тени.