– Ну что, по домам, доктор Холмс?
– Неужели раскрыли дело?
– Ну, не совсем, конечно. Но подозреваемый признался, дружок его убил Сысоева. Дружок уже в поезде, в Сочи едет. Там его и встретят. Но без нас… Или в Сочи махнем?
– В Сочи? Со старым занудой? – усмехнулся Холмский.
– Действительно, что мне там со старым занудой делать? – тем же ответила Парфентьева.
Она привезла его домой, он открыл дверь, собираясь выходить.
– Позвоните мне минут через двадцать, – зевая, сказала она.
– Зачем? – сначала спросил, затем уже догадался Холмский.
И ровно через двадцать минут позвонил, чтобы спросить, как она доехала. Проявил заботу о ней, как она того и хотела. Парфентьева ответила сухим сообщением, доехала нормально, все в порядке.
Скорую вызвали полицейские. В квартире прозвучали выстрелы, наряд прибыл на место, дверь оказалась открытой. Мужчина с простреленной головой сидел на стуле и конвульсивно дергал ногой. Полицейские решили, что несчастный жив, позвонили на «сто три». И снова, в который уже раз, Холмскому выпала почетная обязанность констатировать смерть потерпевшего. Сипайлова Петра Константиновича, восемьдесят первого года рождения.
Многоэтажный дом, двухкомнатная квартира, на столике в прихожей два не скрепленных листа, анкета-опрос для жителей дома, адрес не указан, фамилия не вписана. Мужчина сидел в кресле, правая рука опущена, пальцы разжаты, на полу пистолет. Пуля вошла в горло под самым подбородком, выходное отверстие в основании черепа, кровью и прочим физиологическим веществом заляпана верхняя часть спинки кресла и стена за ней. Стреляли два раза, в том числе в телевизор, о чем свидетельствовала сквозная пулевая пробоина в экране. Гильзы лежали по разные стороны от трупа, что в общем-то правильно.
В прихожей Холмский заметил закрытый чемодан, в спальне на заправленной кровати стояла дорожная сумка, практически заполненная одеждой. Но открытая. На стуле ждала своего часа новая одежда, поло, джинсы. Дверца шкафа приоткрыта. Поверх аккуратно сложенных купальных шорт лежала нераспечатанная упаковка презервативов. Рядом с сумкой ждал своей очереди сложенный стопкой хлопчатобумажный спортивный костюм. Презервативы Холмский заметил и в тумбочке, на открытой полке – из картонной упаковки выглядывала пара соединенных между собой квадратиков, третий уже использовали. Возле тумбочки валялась прозрачная пленка, снятая с этой упаковки. Значит, презервативом пользовались совсем недавно.
Спальня представляла собой гнездо помешанного на бабах одинокого самца. Не кровать, а самый настоящий траходром, прочный каркас, никакой тряской не расшатать, высокий жесткий матрас, спинка кровати из массива дуба с планкой из металла, к которой пристегивались наручники. Вряд ли это задумка дизайнера, но владелец кровати, похоже, приспособил эти особенности конструкции под свои нужды. На деревянной спинке угадывались следы от частого соприкосновения с металлом наручников. Напротив кровати – телевизор, музыкальный центр, набор дисков с порнофильмами отсутствовал, его заменял подключенный интернет. И видеокамера, объектив которой смотрел точно на кровать, возможно, Сипайлов сохранял свои похождения для истории. Камера небольшая, в глаза не бросалась, женщины могли и не замечать светящуюся лампочку.
Холмский не удержался, открыл ящик тумбочки, в котором лежали презервативы, как чувствовал, что там бюро забытых вещей, лифчики, трусики, колготки. Все это Сипайлов не выбрасывал, хранил как память о своей все никак не заканчивающейся молодости. Лет сорок мужчине, а все нагуляться не может.
Женской руки в доме не чувствовалось, женщины приходили сюда вовсе не для того, чтобы наводить порядок, пол здесь давно не мыли, пыль протирали кое-как. Зато за собой хозяин квартиры следил тщательно, целая выставка мужских одеколонов и кремов на трюмо в спальне, и это после того, как часть коллекции уже собрали в дорогу. Здесь же на трюмо лежал профессиональный фен, машинка для стрижки бороды, триммер для ушей и носа, педикюрные кусачки, пилочка. Впрочем, достаточно было глянуть на покойника, чтобы понять, как он относился к своей внешности. При жизни. Это сейчас ему все равно, как он выглядит. А выглядел он, кстати сказать, неважно, шорты, больше похожие на трусы, домашняя футболка. В таком виде уважающие себя люди не стреляются.
На кухне пахло газом. На плите стояла кастрюлька с вареными яйцами, вода закипела, конфорку залило, но газ кто-то перекрыл, видимо, полицейские. Колбаса на разделочной доске на кружочки порезана, хлеб еще только ждал своей очереди, когда произошло страшное. Холмский, пользуясь случаем, заглянул в мусорку, ничего необычного не нашел, если не считать такого же опросника, какой лежал в прихожей. Смятого и выброшенного в ведро.
Дознаватель Пивнева не заставила себя ждать. Грузная женщина с усталыми глазами осмотрела труп, походила по квартире. Холмский еще только заканчивал заполнять бумаги, а она уже приняла решение. И вежливо попросила Холмского увезти труп в морг. Если можно, добавила она.
– А как же осмотр места преступления?
Удивляла просьба, но не само решение. Если прибыл дознаватель, а не следователь, значит, труп изначально списали на суицид. Холмский даже успел позвонить Парфентьевой и поделиться своими соображениями.
– Преступление?!. Ну да, преступление перед природой. Человек не должен убивать самого себя… – устало кивнула капитан Пивнева. – Я понимаю, вы не совсем спецмашина, но у вас же случается, что люди умирают по дороге в больницу.
– И труп в морг мы можем доставить. Но здесь убийство… Вас не смущает открытая дверь?
– И пулевое отверстие в телевизоре не смущает. Сипайлов выстрелил в телевизор, чтобы проверить пистолет. Вдруг он не стреляет, зачем же тогда самого себя пугать. Логично?.. Ну да, вы же врач, откуда вам? – снисходительно усмехнулась дознаватель.
– В телевизор стрелял убийца. С руки Сипайлова. Чтобы на руке покойника остались следы пороховых газов.
– Да неужели! – Пивнева нахохлилась, принимая вызов.
– Видимо, убийца имел весьма смутное представление о работе правоохранительных органов. Убийца думал, что вы будете проводить экспертизу. Поэтому стремился к реализму. Зря старался, да?
– Что вы конкретно можете сказать? Как врач! Открытые двери и все прочее оставьте специалистам!
– Как врач, я скажу вам, что Сипайлов в себя не стрелял. Стреляли в Сипайлова. Когда человек сам в себя стреляет в том положении, в котором находился Сипайлов, пуля выходит в районе макушки. А его силой усаживали в кресло. С силой давили пистолетом на горло. Под давлением и выстрелили. Пуля прошла под основанием черепа, думаю, даже мозжечок не задела. Люди так не стреляются… Тем более в трусах!
– В шортах!
– Вы бы стали стреляться в шортах! Я думаю, вы бы надели свое лучшее платье.
– Не убедили!
– Я готов дать официальное заключение!
– У вас нет на это права!
– Сегодня нет, завтра будет. Тут главное, захотеть.
– А вы считаете, что произошло убийство?
Открылась входная дверь, в прихожей появилась Парфентьева. Холмский удивленно повел бровью, не ожидал он от нее такой оперативности.
– Да, я считаю, что произошло убийство.
– Я бы прислушалась к мнению доктора Холмского, – обращаясь к Пивневой, сказала Парфентьева.
Она осматривала прихожую, но на опросник, лежащий на высоком столике под зеркалом, почему-то не обратила внимания.
– Да тут и не надо прислушиваться, просто нужно посмотреть, во что собирался одеться Сипайлов. Новые джинсы, новое поло, в прихожей новые кроссовки. Чемодан собран, в дорожной сумке пляжные шорты и презервативы, на кухне сварились яйца в дорогу. Сипайлов собирался в отпуск, зачем ему стреляться? Билеты дорогие, легче застрелиться, но так он их уже купил, какой смысл стреляться?
– Смешно, конечно. Но ваши шуточки к делу не пришьешь. На лицо факт самоубийства! – Пивнева не сдавалась даже перед лицом следственного комитета.
– Ну да, Сипайлов хотел запутать следствие. Поэтому стрелялся с правой руки, хотя был левшой.
– С чего вы это взяли?
– А вы сходите на кухню, посмотрите, как лежит колбаса и нож, вы сразу поймете, что колбасу резали левой рукой.
– А если Сипайлов действительно хотел запутать следствие?.. – начала, но сумела остановиться Пивнева.
Парфентьева сходила на кухню, всем видом давая понять, что готова верить Холмскому, но не на слово.
– Если вы такой умный, может, вы скажете, чей пистолет? – ехидно спросила Пивнева.
– На скамью подсудимых садится не пистолет, на скамью подсудимых должен сесть убийца. А он где-то рядом. Думаю, это кто-то из соседей Сипайлова.
– С чего вы это взяли?
– На улице с утра прошел дождь, ваши сотрудники натоптали, но у них форменная обувь, практически одинаковый протектор, я видел только их следы. Следов ног преступника я не видел. Он, конечно, мог разуться, но вы видите, полы здесь грязные, тапочки не подают. Гость мог быть в своих домашних тапочках.
– Мог быть, а мог и не быть. Жиденько, товарищ доктор, очень жиденько.
– А то, что Сипайлов спокойно впустил гостя в дом, вас не смущает?
– Уже теплей, – сказала Парфентьева, хотя Холмский обращался не к ней.
– Я даже скажу больше – у гостя имелся предлог, чтобы зайти к Сипайлову, общий, так сказать, интерес. Там в прихожей лежит опросник, получить такую анкету мог только житель из одного с Сипайловым дома. Потому что у Сипайлова в мусорном ведре лежит точно такая же анкета. Вопрос плевый, Сипайлов даже заморачиваться не стал, выбросил опросник. А его сосед спокойно забыл о нем, оставил у Сипайлова…
– Или соседка, – усмехнулась Парфентьева.
Она стояла у открытой двери в спальню и смотрела на кровать.
– Я так думаю, Сипайлов жил здесь весело.
– Если приходила соседка, то мог появиться и ее муж, тоже сосед… А приходила она недавно, скорее всего, до того, как Сипайлов стал собираться в дорогу.