Ветер затрепал натянутый между палатками брезент. Один засмеялся. Не мой. Мой встал – я среагировал, поднимая прицел следом за ним. Наблюдал, как он, прикрывая руками сигарету, подкуривает. Огонек блеснул, освещая лицо бородача, когда затрещала помехами рация.
– Работаем.
Я выстрелил первым. Следом понеслась очередь остальных. Но я ее не слушал. Отследил, как моя цель дернулась, пошатнулась и рухнула в пыхнувший искрами костер. И повел прицелом дальше по ущелью. Реагируя на движение, вновь открыл огонь. Менял цель за целью, не давая шайке сориентироваться.
Крики, шум, беготня, разрывной грохот выстрелов.
Гремело в ответку – пули чиркали по камням, поднимали пыль, с глухим звуком били в землю.
– Уходящий, двадцать метров, левее склона, – проинформировал командир.
Я метнулся, выхватил, отработал.
Чуть позже, когда основная часть была разбита, по команде того же командира спустились в ближний бой и зачистили гнездо. Разнесли схрон, проверили тела, собрали оружие, документы, технику. Упаковали уцелевших. Погрузили своих раненых.
К рассвету по старому маршруту двинулись в лагерь.
Горы оставались такими же темными, даже когда небо серело, но больше не представляли опасности.
Последняя точка. Задача выполнена. Операция закрыта.
– Приказ поступил! Возвращаемся! – заорал кто-то уже в лагере.
Я, не скидывая ни шлем, ни бронежилет, ни разгрузку, проверил первым делом телефон и обнаружил с десяток пропущенных от Библиотеки.
Блядь.
Под передней частью бронника пронеслась судорога. Затем, со сходящим с переполненной тревогой башки потом, дрожью пробило спину и окаменевший пресс.
Набрал.
Вслушиваясь в рваную цепь гудков, сцепив зубы, сложил короткий матерный запрос в пустоту, чтобы гребаный сигнал дал связаться.
Один, два, три… На четвертом гудке – резкий щелчок и тяжелый выдох в динамик.
– Алло, – трубку сняла мать.
Ее взвинченный, явно запыханный голос заставил меня уже серьезно напрячься.
– Что там? – отбил сухо, без запинки.
– Рожаем, – сообщила мама.
И будто в подтверждение на фоне зазвучали лязг металлических инструментов, очевидная суета и нетипичные моему мозгу команды.
– Давай, давай, давай… Тужься, Милочка… Еще… Еще тужься… Еще немножечко, девочка… Со всех сил, родная!
Натужное и сдавленное мычание. А следом за ним крик. Долгий, адски болезненный, переходящий в мучительный стон.
Меня, блядь, пробрало новой волной дрожи. До свежего пота. Мокрыми стали даже пальцы, которыми стискивал мобильник.
– Я не могу… Не могу… Не получается… – услышал лепетание Библиотеки, и по полной, на хрен, заколотило.
– Потуги идут уже тридцать минут. Плод крупный. Не получается вытолкнуть, – скороговоркой доложила мама. – Ты когда будешь? Мила переживает, что ты не успеешь к выписке.
Еще один крик. Громче. Острее.
Я сжал переносицу и шагнул в сторону, словно это могло отдалить доносящиеся сигналы.
– Успею, – выдал исключительно ровно.
– Руслан?! Алло! Ты слышишь меня?!
Слышал. Слишком хорошо слышал.
Библиотека снова голосила, выдавая нечеловеческие усилия, и захлебывалась воздухом вперемешку с рыданиями.
С трудом переведя дыхание, я покрепче сжал мобильник.
– Слышу. Успею, говорю. Приказ пришел. Вылеты начнутся после обеда. Буду проситься в первую группу.
– Отлично… Головка большая…
– Что?
– Головка у ребенка, говорю, большая, – прорвалась мама сквозь шум помех.
Я неосознанно зашагал по времянке. Уже без остановок.
Просто, блядь, понять пытался, почему этого головастика, которому спокойно не сиделось в животе на протяжении беременности, не могли теперь оттуда выпереть.
– Мила… – мать осеклась. – Боже мой…
И в этот момент заорал кто-то другой:
– Операционную! Срочно!
Рация на груди хрипнула, но я, блядь, не слышал. Мозг заклинило на одном – операционная. Внутри все сжалось и волоком запросилось наружу.
– Мама? – выдохнул отрывисто.
Но она не отозвалась. Не улавливал и ее дыхания. Телефон, очевидно, был резко отброшен в сторону.
– Готовьте наркоз!
– Она в сознании, говорите с ней!
– Мила, ты слышишь меня? – мамин голос дрожал. – Держись, моя хорошая… Держись, умничка…
Вальнувшая по моей спине обжигающая волна, избрав какую-то странную диверсионную тактику, вернулась обратно и ударила жаром не только затылок, но и часть рожи. Да с такой силой, что застучало в висках.
– Больно… – голос Библиотеки был таким слабым, будто умирающим.
Когда я это осознал, меня закидало гребаными мурашками и по итогу всего сотрясло.
Писк. И связь оборвалась.
Я отложил телефон и, не меняя позиции, на том же месте тяжело опустился на пол.
Глава 12. Расстреляли рассветами память
Вылеты задержали. Застряли в горном лагере на неопределенный срок. Самое хреновое – связь напрочь легла. Глушили, ясное дело, прицельно. Не новость. И ни хрена не попишешь.
Проверял гребаный телефон раз триста. Хоть бы эсэмэска прорвалась! Хуй там. Ни строчки.
Обратился к старшему по операции. Прямо. Не до бюрократии.
– Товарищ полковник, мне срочно домой надо, – отрапортовал после стандартного расшаркивания. – Выделите транспорт. Я ждать не могу.
Трегубов не сразу оторвал взгляд от карты.
– С хера ли? – буркнул устало.
– Жена рожает. Были сложности. Перед тем как пропала связь, экстренно готовили к операции.
Главный вскинул голову. По глазам было видно – смягчился.
Но тон не сбавил.
– Ты мне сопли тут не разматывай. Там ты точно ничем не поможешь.
Я посмотрел на него, как на мудака. Не сдержав злого выдоха через ноздри.
Грудь сковало. В зажатых кулаках скрипнули пальцы.
– Мне бы связаться, – метнул я и, сжав челюсти, снова сфокусировался на стене над головой полковника.
Периферийно видел, как он щелкнул зажигалкой и прикурил.
– Все подразделение ждет эвакуации и выхода на связь, – вдолбил то, что я и так знал.
– Но рожает только моя жена.
Трегубов сдвинул брови. Выдохнул дым. Потер пальцами переносицу.
– Разрешите выйти самому, товарищ полковник?
– Каким, мать твою, образом? На горном козле? Или, может, на ишаке?
Я двинул челюстями.
И отчеканил:
– Пешком. Спущусь вниз. Выйду на дорогу. Поймаю попутку и доеду до ближайшего населенного пункта.
Трегубов хмыкнул.
– Ты, блядь, соображаешь, что несешь? – голос так резво рванул вверх, что стоящий на столе стакан зазвенел. – В горах растяжки! Мины! Погода портится! Ты со своим «самому» домой либо в цинковом гробу поедешь, либо через неделю, провалявшись напоследок в яме! – закончив горланить, тяжело выдохнул. – Ну нет у меня транспорта, Чернов! Ты русский язык понимаешь?! Или забывать стал?
– Понимаю, товарищ полковник, – отбил я.
Пауза.
– Первый борт на рассвете, – пробубнил Трегубов в итоге. – Будешь в нем.
Я коротко кивнул.
– Спасибо, товарищ полковник.
Развернулся и ушел.
Время потянулось, как снятый с гнойной раны бинт. Медленно, сука. С мерзким холодком по коже.
Я не сторонник загоняться, но в этот раз башку клинило капитально. То и дело возвращался в тот момент, когда оборвался звонок.
Операционная! Срочно!
Что там могло случиться?
Выкурил все сигареты. Легкие саднило. Доходило до кашля.
Ждать – самое паршивое. Особенно, когда нет, мать вашу, элементарного понимания.
Живы?
Мышцы косило судорогами, стоило только задаться этим вопросом. И с каждой новой попыткой острота не притуплялась. Напротив, вмещала в себя все больше хренового надлома.
Выбрался на улицу. Накинул капюшон. Увязая в ебаном снежно-глиняном дерьме, двинулся к точке, где обычно куковал, глядя на сползающую с гор слякоть.
Сел на валун. Водрузил предплечья на колени. Бесцельно зачиркал спичками – одна вспыхнула, но тут же сдохла, вторая сломалась, третья даже не загорелась.
Зябко. Но это могло быть и не от холода.
Грудь высоко вздымалась. Сердце в нагрузку шло. Глухо. Туго. На убой. Нервы тросами напряглись. Дерни хоть одну – сорвет чеку.
Живы? Все, что я, блядь, хотел знать.
– Сигарета есть? – спросил проходившего мимо бойца.
Тот молча кивнул и сунул мне в ладонь помятую пачку с остатками роскоши в количестве двух штук. Достал одну, кое-как прикурил. В горле сходу заскребло, будто наждаком прошлись. Затянулся глубже и задержал дым, пока не зажгло слизистые.
Планомерно выдохнул.
Ветер выдрал дым из легких, будто куском мяса взял. И загнал за воротник мокрые лапти снега.
Где-то вдалеке хлопнуло – может, склад догорал, а может, зверь на мину напоролся. Нутро среагировало рефлекторно – сжалось, как перед атакой. Секунда. Две. С горячей судорогой отпустило.
Снова затянулся, глядя в пустоту.
Смолил быстро, не чувствуя ни вкуса, ни тепла. Только едкую горечь на языке и тяжесть в груди.
Прищурился, глянул в мутное небо. Сизые тучи напоминали мои прокуренные легкие.
Выдохнул сквозь зубы.
На кой-то хер вспомнил то, что всегда топил поглубже.
Вытащил, блядь.
Когда попали на дачу, ни Библиотека, ни Мышь употреблять не захотели. Ну и хуй с ними. Уговаривать никто не собирался. Попросили только соорудить пожрать. Но Ильина и тут в глухой отказ ушла. Пока Маринина не взялась за сковородку и не испоганила десяток яиц.
Вонь в кухне повисла, будто на полигоне маскхалат сожгли.
Пришлось открыть все окна и двери. Настежь.
– Ой, Люд, ну приготовь ты что-то этим бегемотам, – заканючила Маринина, не чувствуя себя ни хрена виноватой. – Ты же умеешь!
Библиотека сидела, вжимаясь в спинку кухонного уголка, будто ее в любой момент на штык поднимут.
Она одна даже в душ не пошла. Не знаю, чего конкретно боялась. Косыгин, скалясь, предположил, что подглядывания. Вполне вероятно. Она же и в сухие вещи переодеться отказалась. Только олимпийку поверх своего несчастного купальника натянула. Так с залипшими песком волосами-сосульками и осталась. Еще и в длинные рукава кофты, как в ремень парашюта, вцепилась.