– Ни хрена себе голосина, – протянул, покосившись на Библиотеку. – Че эт он?
Она, по ходу, тоже не особо разбиралась. Вид был, будто вот-вот разрыдается.
– Наверное, кушать хочет… – предположила неуверенно. – Присмотри, пока я вымою и согрею руки.
И метнулась из спальни.
А я застыл, глядя на то, как малой надрывается. Из-за бесконечного рева мозги соображали туго, но в какой-то момент все же допер скинуть куртку и размотать кочан.
Сразу взять «Добрыню» на руки не смог. Растерялся. Без одеяла он оказался неожиданно мелким.
– Ты че, боец? – пробормотал хрипло, склоняясь над ним. – Да ты лютый, базара ноль, – выдал после того, как молодой скособочил лицо, зло фыркнул и поддал мощности в голосину. – Греет мать твою еду. Че ты орешь? Быстрее не будет, – пытался объяснить. Был ли эффект? Как холостыми стрелять. – Блядь… – сунул одну ладонь под затылок, другую – под спину. Двигался осторожно, будто разминировал фугас. В руках малой ощущался живым, теплым и пиздец каким хрупким. Весил, так по правде, меньше, чем мой разгруз. Как не навредить? От напряжения кинуло в пот. И сжалось все узлами. Сходу захотелось отложить, но заставил себя действовать. На морально-волевых. – Все, хорош. Свои, – просипел, прижимая к груди.
Дернув ногами, «Добрыня» резко скрутился в непонятный комок, чем напугал меня до усрачки.
Мать твою… Не упустить бы. И не сломать.
Распластав пятерню, которая заняла едва ли не всю площадь его спины, чуть крепче прижал. Чувствуя себя полным профаном, качнул.
И это, сука, сработало. Закончились и рев, и беспокойное ерзанье.
Но только я замер, слушая, как дыхание Всеволода становится тише, он вцепился пальцами в воротник моей рубашки, туда же ткнулся носом, поелозил губами, закряхтел и снова выдал такой силы ор, что я аж прикусил язык.
За грудиной щелкнуло. Встало наискось, как патрон при неудачной перезарядке. Заклинило намертво. Хоть бей, хоть зубами рви – хрен сдвинешь.
Я выдохнул. Перехватил. Снова качать стал. На этот раз без толку. Разогнал «Добрыня» голосину – не успокоить.
Спасение пришло в виде Библиотеки.
Она влетела в комнату, глянула на охуевшего меня и, расширив глаза, залепетала:
– Все… Давай мне…
Я еще не понимал, как с моей стороны должна выглядеть безопасная передача, поэтому порадовался, что сама забрала. Прижала к груди, села в кресло и начала что-то нашептывать, отключая сирену.
Я застыл как баран.
Но понял это, только когда Библиотека снова обратилась:
– Мне кормить нужно. Выйдешь?
Еще секунды две тупил, не догоняя, с какого хера мне выходить. А когда допер-таки, по телу, как по минному полю, где сработал один из снарядов, покатилась дрожь.
– Не вопрос, – прохрипел на пониженных. Прежде чем окончательно сдать пост, добавил: – Зови, если что.
И покинул спальню, закрывая за собой дверь.
Она позвала, когда захотела в душ.
Я замер. Почти не дышал. Но злой гном засек. Распахнул глаза, едва мать закрылась в ванной.
Взял его. Начал наматывать круги по комнате, будто на посту в ночном дозоре.
Сосать. Не унимался.
Еще и отрыгнул мне че-то на плечо. Никакого, блядь, уважения.
Я скрипнул зубами. Мрачно зыркнул на «Добрыню».
– Это что сейчас было? – спросил хмуро.
А он вдруг затих. Уставился на меня, явно врубаясь в ситуацию меньше моего.
– Ик… – звук и характерное дерганье повторялись с такой точностью, будто он по секундомеру работал.
Я выдохнул, замедляя покачивания.
– Пережрал, значит, – констатировал, глядя на мелкого диверсанта чуть мягче. – Ну ты, котяра, кадр.
Посмотрел на него внимательнее.
Почему мама сказала, что на меня похож? Где, блядь, общее?
Нет, ну если только методом исключения, потому как на Библиотеку он еще меньше похож.
Красный. Сморщенный. Злющий. Кулаки сжал, будто сходу по печени втащить готов. Чисто мобилизованный из утробы.
Мозг не воспринимал, что вот это мелкое чудище – мой сын. Моя кровь. Моя ДНК.
Пока я переваривал, «Добрыня», как ни странно, уснул.
Ночью операция «Вам пизда, салаги» не только продолжилась, но и перешла в активную фазу боевых действий.
Мы с Библиотекой пробовали все, что мать по телефону советовала. Хер нам. Он тупо орал. Орал до рассвета.
Так повторялось каждую ночь.
Часов с десяти – начало атак. К полуночи – эскалация конфликта. К трем – полномасштабная война, без права на переговоры. К пяти – изматывающий финальный штурм. Только в шесть-семь часов Всеволод выдыхался, еще немного пыхтел, словно убеждаясь, что миссия выполнена, и отрубался.
Все бы ничего. По факту мы с Библиотекой выносливые, держали нагрузку. Но она – после полостной операции, а у меня – служба. Спать по два часа в сутки, а потом ехать в отряд, где от скорости твоих реакций зависит не только твоя жизнь, но и жизнь товарищей – мягко говоря, херовая затея. Когда выпадали ночные, было чуть легче мне и гораздо хуже Библиотеке.
Волей-неволей пришлось подключать родственников. Почти месяц у нас то теща кантовалась, то моя мама. Перекрывали посменно. Потом, когда более-менее влились в ритм, снова на автономку перебросили.
***
Последняя смена в отряде ебанула по всем фронтам – и по телу, и по психике. Мало того, что всю ночь на выезде работали, так еще и двухсотого привезли.
Припарковался во дворе. Заглушил мотор. Еще минут пять в торпеду тупил, чтобы отпустить все.
Вдохнул. Выдохнул.
Выбрался из машины. Двинул к подъезду.
Мозг на автомате выцепил женское тело. Взбодрился. Послал по организму ток. Только когда шухер довел до полного боевого, увидел коляску. Потом и Библиотеку узнал.
Что с башкой?
Сжав челюсти, направился к жене. Она как раз обернулась, заметила меня. Держал себя, глядя на нее, но по критическим уже раздуло пульсом.
– Только не говори, что сама коляску вниз волокла, – кинул с глухим нажимом, как только оказался рядом.
Она опустила глаза и покраснела.
– Не сама. Женьку просила.
У виска дернуло жестче.
Щелчок.
Пауза.
Вдохнул. Замер.
Кровь полетела агрессивнее. Забурлила в груди, словно там скрутился раскаленный сплав из труб.
Выдохнул.
Заглянул в люльку. Батон спал и мирно жевал свои губы.
– Опять всю ночь орал? – прохрипел очевидное. Понял по красным глазам Библиотеки, едва подошел. Но она не подтвердила. – Че молчишь?
– Потому что не хочу жаловаться. Он ведь не просто так плачет, – шепнула то ли раздраженно, то ли прям обиженно.
А может, с банальной усталостью.
Никогда ее не понимал.
Посмотрел в лицо. Невольно задержался.
Острым жаром дало о себе знать то, что загорелось, когда она рожала. Никак не удавалось загасить. Вину, что ли, тащил. Как не гляну, кислород заканчивается.
– Давай погуляю с ним, а ты иди поспи, – бросил сухо.
– Ну что ты! – выдохнула почти с возмущением. – Сам с работы…
– Да я на бодряке еще полдня буду. Тем более, следующая смена только утром.
Библиотека подняла глаза. Заскользила по моему лицу с инспекцией, которую обычно перед выездом проводит командир. Только под его напором я не реагирую. А под ее – дрогнула кожа. И выступили пики повсеместно, будто мороз на адреналин лег.
– Так ты же голодный. Я там укутала плов…
– Не голодный, – отбил коротко. И без лишних слов забрал коляску. – Иди, спи.
Заметив, как она разомкнула губы, собираясь еще что-то сказать, двинул в сторону парка, тем самым тупо лишив ее этой возможности.
Ночью – броня, автомат и штурм. Днем – коляска, сопящий «Добрыня» и укачивания. Разящий контраст.
Делал все, чтобы мелкий партизан не заметил отсутствия матери. Потому что если он поднимет вой, наряд вызовут на меня.
Благо, смена поста прошла без тревоги. Часа три катались.
Едва вошли в квартиру, Библиотека подскочила. Сонная, растрепанная, встревоженная – выбежала в коридор.
– Все в порядке? – спросила нервно.
– Ясное дело, – выдал, фиксируя взглядом беспокойно ходившую из стороны в сторону коляску. – Принимай бойца. Трапезничать желает.
Она сразу нырнула в люльку. Голосом в тот специфический шепот, который только для «Добрыни», ушла.
Я стряхнул озноб, сбросил кроссовки, стянул куртку и покинул территорию.
Выкупался. Побрился. Сделал все дела, включая ручное техобслуживание. Натянул штаны и футболку, которые Библиотека всегда подкладывала в ванную, чтобы не разгуливал по квартире в трусах.
Дисциплина, хули. Все по схеме.
Отправился искать свой плов.
Глава 16. Спи, мой сын…
– Людка, раздетой на балкон не бегай! Ни в коем случае, Люда! У тебя грудь, Люда!Застудить никак нельзя! – кричала в трубку мама. – Одевайся, как на улицу! А лучше еще и шерстяным платком под курткой повязывай! И на прогулку тоже платок вяжи! Люда! А?
– Да я поняла, мам, поняла… – выдохнула я, перекидывая нагревшийся телефон на второе ухо. В процессе разговора держать его приходилось плечом, потому что обе руки занимал Всеволод. – Я одеваюсь, мам.
Качая сына, приглядывала за картошкой, которая тушилась на плите. Зыркнув в очередной раз в казан, осторожно прикрутила газ и кинула сверху на крышку, как делала мама, сложенное вчетверо полотенце. Пусть томится до готовности.
– Хочешь, я приеду?
Услышав это, я чуть не расплакалась. Грудь, горло – все сдавило. Скривилась так, что губы вывернуло. Задрожала, чувствуя, как стремительно заполнялись слезами глаза.
Потому что… Было тяжело. Очень.
Грудь задрожала, когда носом сделала вдох. С трудом ведь сдержалась.
Кто бы раньше сказал, что отреагирую так на мамино, обычно воспринимающееся навязчивым и раздражающим, желание помогать… Все бы отдала, чтобы она сейчас рядом была. Но это ведь не дело. Я должна учиться справляться самостоятельно.
– Нет, мам. Мы как-нибудь сами… Все, давай. Забот много. Завтра наберу, – выдала с показной бравадой, спешно прощаясь, чтобы не разрыдаться.