Просить ее подождать? Тупо. Отворачиваться к стене – еще тупее.
– Входи.
Сразу не зашла. Верняк, с духом собиралась, прежде чем открыть дверь. Увидев меня, тут же запнулась. Застыла на пороге, словно на растяжку наткнулась.
Глаза – на все лицо.
Взглядом упала вниз. Судорожно втянула воздух. Рывком поднялась.
Когда снова глазами встретились, дернулась, словно шарахнуло током.
Я невольно почувствовал то же – резануло разрядом по натянутым мышцам. Горячая кожа загрубела, стала плотнее и тверже. За грудину будто что-то постороннее попало – разбухло, впилось и, выкручивая нутро, сжалось.
Двинулся, стянул со змеевика полотенце. Начал вытираться.
Люда еще пару секунд стояла. Только потом, шумно выдохнув, прошла к шкафчику.
Натирал череп, когда что-то упало. Нехило у нее руки дрожали.
Глянул, пуская полотенце ниже. Заметил, какая красная стала. Вспомнил, как Косыгин ржал: «На щеках Ильиной в полевых условиях яйца жарить можно». Сейчас бы любые яйца выгорели, на хрен, в угли.
По полу снова что-то покатилось.
Библиотека нагнулась. Без всяких афер. Просто тактическая ошибка.
Халат задрался. Ноги вытянулись, напряглись. Задница приподнялась, странным сердечком очертилась – только на прицел и брать.
Твою мать.
Под таким углом даже опытный боец дал бы слабину. А уж я… Треснула броня. Сначала глухо, где-то в недрах выдержки. Потом ударной волной разнесло дальше. Горячим импульсом рвануло вниз. По стволу на подъем ушло.
В ноздри ударило жаром. Глубже затянул – в агрессивное движение пришли.
Щелкнул зубами. Стиснул челюсти. Скрипнул кулаками.
На «Зенит» кинул полотенце. Перехватил плотно по бедрам. Зафиксировал, аж в глазах потемнело.
Не сразу понял, что за ор… В спальне надрывался «Добрыня».
Библиотека так стремительно выпрямилась, что потеряла равновесие. На автомате придержал за локоть. Пальцы жесткие, как наждак, но при контакте с ее кожей вдруг провели прямое электричество.
Резануло напряжением. Трухануло. Шандарахнуло по сухожилиям. Колами в суставы вошло.
Тепло, нежность, хрупкость – все под хватом. На грани.
Глянул в лицо.
Зрачки во всю радужку. Ресницы дрожат. Губы приоткрыты. Дыхание сбито.
Почувствовал себя, как на боевом задании, когда врываешься в помещение после взрыва – там дым, нулевая видимость, сдвинуты от грохота мозги, и ты весь на адреналине. Только вместо взрыва у меня Библиотека. Вместо гари – ее запах.
Снова День Победы.
– Сева… – шепнула Библиотека порывисто.
А это уже последствия Дня Победы.
Дошло.
Ослабил хват. Она сразу же метнулась в сторону. Вылетела из ванной, будто из-под обстрела.
Я рвано выдохнул. Уперся ладонями в раковину. Голова сама собой наклонилась. Нахохлился, как после ебанутого спарринга. Пропитанная паром ванная зашаталась. А может, в башке качнуло. Хуй знает. Мышцы до сих пор в боевом режиме оставались. И «Зенит», хер ли, тоже.
Не то чтобы я горел желанием общаться, но то, что Ильина шарахалась после дачи, напрягало.
В коридоре сворачивала раньше, чем на квадратном метре пересечемся. В столовой уходила за дальний стол. На лекциях ни разу взглядом не довела до упора.
Какого хрена?
Не пытался конкретно вникнуть, но чем дольше это длилось, тем сильнее рос накал. Пойдя против своих принципов, перехватил ее все-таки на разговор. На полигоне, отсекая от толпы, отвел в сторону.
Спокойно. Без спешки. Без напряга.
Она не дергалась. Когда остановились, застыла, будто минами обложил. Взгляда не поднимала. Мозолила по нашивке, словно только таким путем могла убедиться, что перед ней действительно я.
– Ты вызова на беседу боишься? – выдал ровно. Она сглотнула, и на этом все. – Ничего не будет. Я взял всю ответственность на себя.
Грудь у нее поднималась быстро, но дыхание каким-то чудом оставалось тихим. Куда загоняла волнение – загадка, которую я, глядя сверху вниз, пытался просчитать.
– Ильина?
Поймав пальцами края рукавов, сжала кулаки. Качнулась, вытягиваясь, словно я ее в строй вернул.
Странная, пиздец.
В груди что-то сдавило. Остаточный эффект.
Размыкая контакт, перевел взгляд в сторону.
– Никто тебя не тронет, – еще раз повторил.
Она резко вдохнула. Зашевелив губами, не сразу говорить начала. Но в какой-то момент все же выдала:
– Что… Что значит «взял всю ответственность на себя»?
– Значит, что для тебя вопрос закрыт.
– Подполковник… Отец наказал тебя?.. Как?
– Не сдохну.
Заметив, что она порывается поднять взгляд, задержал дыхание. Но тревога оказалась ложной. Так и не посмотрела.
Резко развернулся и зашагал прочь.
Не анализировал. Выжег из мыслей и не возвращался, пока отец не сообщил радостную весть. Да и потом – по факту, не углубляясь.
Только во время родов накрыло.
Грудь ходила, будто отжал три сотни от пола. Перестроился, стабилизируя. Рывком выпрямился. Пока одевался, в голове гудело. Но покидал ванную уже на других оборотах.
Выверенно. Слаженно.
Пройдя по коридору, без заминок вошел в спальню.
– Что с температурой?
Люда встрепенулась. Краснея, прошила взглядом.
Сердце толкнулось в ребра, но не застучало. Сжалось, как тварь. Дало заднюю. Вовнутрь съебалось, разверзая вокруг себя такую воронку, что засквозило.
Секунду не дышал. Не шевелился.
– Тридцать шесть и девять, – прошелестела вымученно. – Но это немного. Мама говорит, что от долгого крика такое тоже может быть.
– То есть?.. И что делать?
Повисла пауза. Ни я, ни она не понимали, как ее разбавить. «Добрыня» разбил.Крутанулся на руках у Библиотеки, с дребезгом завел голосину.
– Я уже не знаю, что делать… – протянула, как никогда расстроенно. – Он кричит и кричит…
Я тоже не знал.
– Кормила?
– Да…
– Может, ему жарко, если тебе показалось, что горячий?
Шагнул ближе. Без слов забрал мелкого. Положил на пеленальный столик. Оперативно раздел, оставив в распашонке и подгузнике. Провел ладонью по животу. Он задрыгал ногами, замахал руками и свернул ор.
– Вот и весь диагноз, – заключил я.
Библиотека улыбнулась. Вроде как. С трудом сфокусировался на ее лице. В голове зашумело.
– Ой… Посидишь с ним? – обратилась на радостях. – А то у меня мясо разморожено… Готовить надо. Да и стирку загрузить не помешало бы.
– Давай, – выдохнул всухую.
Она тут же убежала.
Понял, что быть прижатым ладонью к пеленальному столику сыну не нравится, когда он начал кряхтеть и выкатывать губы.
Поднял. Сел в руки уже как влитой.
– Ну и что ты хочешь, «Добрыня»? – буркнул глухо.
Ответа, естественно, не последовало. Вместо него мелкий выдал громкий вздох.
– Без вопросов, ты молодчага, – усмехнулся я. – Нервы матери вымотал. Теперь давай в строй, – скомандовал, вытягивая ногу. – Запевай, – пристроил борзого на плечо вместо автомата. Он ткнулся слюнявыми губами мне в шею и по-солдатски замер. Я пошел – четко, как на плацу. В такт выдавал то, что знал лучше всего: – Славны были наши деды, закаленные в боях. – Шаг. – И парил орел победы на полтавских на полях. – Шаг. Сын выдохнул и вдруг затянул в такт. Не словами, конечно. Какими-то протяжными звуками.Будто загудел. Я подобного еще не слышал. Но не остановился. – Били турка, били шведа под знаменами Петра! – Шаг. – Раздавался гром победы, и кричали мы: «Ура!». – Шаг. – Ура! – Шаг. – Ура!
Шаг.
Когда марш закончился, сын заворочался. Повторил круг. И еще раз. И еще. До тех пор, пока Сева не перестал «подпевать». Скользнув щекой по моему плечу, прижался, вздохнул… и вырубился.
Я остановился. Качнул. Реакции ноль. Полный отбой.
Победа.
Ура.
Развернулся. В дверях Люда. Смотрит, будто я Берлин взял.
– Уснул?
– Так точно.
– Обалдеть… Вот это метод… Гулил, слышал? Это первый раз!
– Ну так… Подпевал же.
Она, сверкнув глазами, улыбнулась.
– Клади, – шепнув, кивнула на кроватку.
И тихо вышла.
Я не положил. Замер. Потому что улыбка эта вынесла мощнее, чем все, что было до нее.
Глава 18. Море волнуется три
– Встречай гостей, Людмила! Сейчас все будет! И провизия, и помощь, и матерая соляга! – прогремел Женька с ухмылкой, едва я открыла дверь.
– Доброе утро, – улыбнулась я.
Мама заскочила первой. Расцеловала в обе щеки. Обняла так крепко, что хрустнули кости и сжалось нутро. А после, отодвинув на расстояние вытянутых рук, критически осмотрела.
– Худющая – страх! – вынесла свой бесцеремонный вердикт.
– Мам… – выдохнула я, мгновенно перестав по ней скучать.
– Что? – уперев руки в бока, явно приготовилась отстаивать свое мнение.
– Да входи уже… – махнула, пропуская.
Женька ввалился, едва в прихожей освободилось место для него и десятка баулов.
– Что ты опять навезла? – крикнула я в сторону ванной, где мама мыла с дороги руки. – Я же просила…
– Все, что было, то и навезла! – пропела она, просачиваясь мимо нас в спальню. – Сладулик… Бабулин лучший пирожок… – заворковала спустя секунду.
– Мам, ну он же спит! – возмутилась я.
– Уже нет, – выдала та не менее радостно.
И что ты ей сделаешь?
Поджав губы, вернулась к Косыгину.
– Спасибо, что встретил, Жень… Я, честно, не думала, что она снова столько сумок притарабанит…
– Да ладно, – хмыкнул, оглядывая весь этот гуманитарный груз. – Не пешком же пер! Покормишь, и будем в расчете.
– Конечно. Раздевайся, проходи.
Косыгин в еще более широкой улыбке расплылся. Мигом сбросил куртку, стянул ботинки, пнул их ногой к полке и уверенно шагнул вглубь квартиры.
Только успела закрыть дверь, он уже из кухни кричал:
– Рус до восьми сегодня?
Одно упоминание Чернова, и по телу резко побежала дрожь. На затылок надавило, словно агрессивным солнцем пригрело. Потяжелело в груди.