Я убеждала себя, что все волнения из-за песен военной тематики, из-за формы Чернова, из-за того, что он был в опасности, из-за того, как рвался домой, когда узнал, что я рожаю… Но… Было еще что-то. Что-то старое. Глубоко спрятанное. Именно оно делало сердце сдавленным, взгляд воспаленным, дыхание сорванным, кожу оголенной, мышцы дрожащими, а движения дергаными.
Напоминала себе, что танцую с офицером. С жестким бойцом. С отцом моего сына. Но сознание воспринимало Чернова исключительно как мужчину, от которого горит все тело.
Он держал прочно, с четкой фиксацией. Вел уверенно, не торопясь. И смотрел не отрываясь. Этим взглядом прожимал на что-то большее. Я боялась распознавать, отзываться, принимать… Но глаза сами собой шли навстречу.
Возбуждение, которое я ловила в его зрачках, в сдобренном алкоголем и табаком, несколько ускоренном и чуть отрывистом дыхании, в чрезмерном давлении на бедре, в требовательных касаниях, в густой энергетике Чернова, в повышенном жаре его тела – шокировало больше, чем год назад. Шокировало и обжигало, поражая ЦНС тем самым страхом с привкусом острого желания.
Такого не должно было быть. Не могло.
Не здесь. Не сейчас. Не после всего.
Очевидно, что алкоголь пагубно действовал на Руслана. Я же трезвая. Помню, чем подобное заканчивается. Осознаю последствия.
Но…
Уйти в глухую оборону, как раньше, не получалось. Что за беда? Даже взгляд спрятать не могла. Что-то внутри не позволяло. И не слабость это, чтобы иметь возможность взять под контроль. Какая-то необъяснимая, неудержимая и совершенно нестерпимая тяга. Она. Она влекла смотреть на Чернова. Принимать его взгляд. Дышать им. Прикасаться. Перестать дрожать перед его силой. Быть той, с кем он может ослабить хватку… Отдушиной. Домом. Надежным тылом, которому можно доверить спину.
И не желания это… Ошеломляющая потребность.
Никогда ведь не рассматривала мужчин. В МВД шла, чтобы посвятить себя закону. А с Русланом вылезло какое-то древнее женское служение. Не системе. Ему.
Глаза расширились, когда все это осознала.
Грудь так разобрало эмоциями, что воздуха вмиг не стало. Спину ударил озноб. Ладони Чернова, будто ощутив это, задвигались. Поднялись вверх, разделяя лопатки. Надавили. И пустились вниз – туда, где кожа сильнее всего горела. Там задержались. Ресницы Руслана при этом дрогнули, веки хищно упали, делая взгляд еще более обостренным, нацеленным, перегретым.
Под этим натиском внутри меня ожили совсем уж дикие реакции.
Как на открытую угрозу. Как на полыхающий огонь. Как на того, кому можно все.
Затряслась в его руках. Вся. Сумасшедшей вибрацией столь рьяно пошла, что показалось – взорвусь сейчас.
Но напугал не взрыв.
А понимание, что еще чуть-чуть, и больше не смогу делать вид, что ничего нет.
Слава Богу, Маршал закончил со своим пеплом. Только это и выдернуло. Спасло. Дало шанс выскользнуть и отвести взгляд. Сделать вдох, наконец. С горем пополам собраться.
Вернулись за стол. Я – спешно. Он – бесшумно, с выверенной точностью движений. Не задавая лишних вопросов, налил мне сока. Сам, под тост командира, взялся за стопку. Откинув голову, выпил.
Подали горячее – фаршированный перец. Зная, что Руслан любит, положила один ему в тарелку. Без слов. Как жена. Ничего с собой поделать не могла.
Встретились глазами, в груди полыхнуло. Где-то в солнечном сплетении особенно ярко зажгло. В животе на каких-то контрастах защекотало. А по рукам и ногам чистым холодом засквозило, стягивая армию мурашек.
– Вкусно? – спросила, когда Чернов отрезал кусок и прожевал.
– У тебя лучше, – выдал хмуро.
В первый момент растерялась. Вдруг услышит кто-то? Но уже через мгновение эта грубоватая похвала шибанула удовольствием. И я не смогла сдержать улыбку.
Руслан застыл. Взглядом на моих губах.
Я тут же смутилась. Подумала, что что-то прилипло. Бросилась вслепую вытирать. Ничего не было, но он продолжал смотреть, напряженно двигая челюстями и слегка раздувая на вдохах ноздри.
Поняла. С заминкой. Внутри все сжалось и сразу же обмякло. Растеклось. И странно заплескалось.
Отняла руку от губ. Затем отвела взгляд. Повернулась корпусом к столу. И замерла.
– Что-то ты бледная, Люд, – склонилась ко мне Таня. – За Севу переживаешь?
Я поспешно кивнула.
– Так у вас бабушка с опытом, – заметила Маша. – Мало того что военный врач, так еще трех сыновей вырастила.
– И четверых внуков, – вставил хорошо знающий семью Черновых полковник Сарматский. – Сын Руслана – пятый.
– Верно, – подтвердила я без особой на то надобности.
Просто нервничала и не могла с этим ничего поделать.
Сарматский же откинулся на спинку стула, скрестил на груди руки и, сощурившись, выдал:
– Черновы даже плодятся дисциплинированно. По уставу.
Естественно, все прыснули смехом. Только мне не до веселья было. Ну, может, еще Руслану… Но на него я смотреть не могла. Так смутилась, что вся вспыхнула.
«Сын Руслана… Чернов… Его… Мой… Наш… Плодятся…» – мысли сбились, будто переваренные макароны.
– Наблюдал я за вами, пока танцевали, – продолжил Сарматский, к моему ужасу. – Вот это я понимаю боевой настрой. С таким накалом даже в засаде не замерзнуть.
И снова хохот. Я аж поежилась. Больше от неловкости, чем от неприятия, конечно. Но все же. Не понимала таких шуток. Покосилась на Руслана, не удержалась. Он как раз вскинул на Сарматского взгляд – жесткий, с холодком. Успела испугаться, что толкнет что-то резкое.
Но он отбил вполне сдержанно:
– Готовность номер один, товарищ полковник.
Сарматский хмыкнул, мотнул головой и разразился смехом. Остальные за ним.
Следом прогремел веселый тост Бастрыкина:
– Чтобы мы все были как автоматы: исправны, собраны и выносливы!
– Главное – без осечек! – подхватил Долженко.
– Ага, и чтобы дамы при нас были в той же готовности! – добавил Савин.
– Это уже как постараешься! – вставил Володин.
Каждую из этих реплик перемежевал смех. Вроде не так все откровенно и не о нас с Русланом, хвала Богу, а я все равно продолжала краснеть.
– Я сбегаю, позвоню… – шепнула всем сразу.
Но Чернов, придержав за руку, не дал подняться. Кожа под его ладонью вспыхнула. Секунда, и повело жаром до самого плеча. Грудная клетка отозвалась пульсацией. А сердце под ней… Пошло в разнос.
– Сейчас уже домой поедем, – выдал Руслан глухо.
Домой.
Вместе.
Как будто между нами все по-настоящему.
Я не ответила. Не пошевелилась. Застыла, будто он пригвоздил.
Пока Чернов не убрал руку.
– Товарищ полковник, – обратился к Сарматскому, поднявшись. – С вашего разрешения, мы с женой будем выдвигаться. Шутки шутками, а мелкому нужна мать.
Вот уж точно «шутки шутками»… А я почувствовала резкий прилив молока, едва Руслан это сказал. Грудь молниеносно заныла.
– Конечно, Чернов, езжайте. Ребенок важнее всего, – кивнул Сарматский.
Я встала. Взяла сумку.
– Володин, что ты молчишь? – толкнула мужа Маша.
– Ждем вас с мелким на майский сбор, – тут же напомнил он. – И без отговорок.
Мы с Русланом кивнули, пожелали всем приятного вечера и, попрощавшись, пошли на выход. И чем ближе была дверь, тем яснее я чувствовала, как нарастает напряжение.
Шаг за шагом. Взгляд за взглядом. Вдох за вдохом.
Глава 25. Вот она любовь окаянная
– Это необязательно, – убеждала Чернова, собирая Севу в больницу. Он в этот момент тоже одевался. Точнее – переодевался. Совсем близко. Но я больше не смотрела. Прятала глаза старательнее, чем когда-либо. – Ты ведь только с ночной. Зачем тебе ехать с нами? Это всего-навсего плановый прием. Поешь, поспи… Я сама справлюсь. На крайний случай Женька обратно заберет. Его спокойно отпускают на час-два, когда сильно надо.
– И что же он, интересно, говорит начальству? Куда ему так «сильно надо»? – выдал не только грубо, но и жестко. И тут же в более привычной манере отрезал: – Не обсуждается. – Пока я растерянно пыталась проанализировать сказанное, уже совсем ровно толкнул: – Где моя черная толстовка?
Со вздохом подошла к шкафу. Поглядывая на лежащего на пеленальном столике сына, осторожно зашерстила по полкам. Когда сама складываю вещи, знаю, что где лежит. Но вчера приезжала мама и внесла свою, несомненно, бесценную лепту. Все у нее просто: сунула толстовки Руслана за мои свитера, тогда как я сто раз просила класть на разные полки... Еле нашла.
Необходимость подойти к Чернову ощущалась чем-то непосильным. Он еще, как назло, стоял возле Севы. Голый по пояс. Не удержавшись, мазнула по рельефному торсу взглядом, едва остановилась рядом. Показалось, что обожглась. Сердце вмиг заколотилось. Нервно ткнула все еще аккуратно сложенную толстовку ему в руки. Он взял, но с места не сдвинулся.
– Снова шарахаешься? – толкнул глухо.
Я вздрогнула, вспыхнула и невольно вскинула взгляд. Не ожидала такого, вот и вытаращила глаза.
– В чем дело? Что не так? – затерзал дополнительными вопросами.
Я не имела права даже на обиду. Не то что на претензии. По документам – да, жена. А по факту? Кто я ему, чтобы что-то предъявлять? Молчала, как делала всегда, когда не было ни сил, ни смелости на какую-то защиту, но сердце болело с той самой ночи после праздника, когда он ушел провожать маму и не вернулся.
«На даче останусь», – такое сообщение прислал.
Сухо. Без уточнений.
Зачем ему там оставаться?
Я ведь понимала, чего Чернов в ту ночь хотел… А еще понимала, что он без проблем мог закрыть эту потребность.
Появилось желание – ушел, удовлетворил. С другой.
Как будто все, что было в зале, за столом, в коридоре, на танцполе и потом в такси… В его взгляде, в каждом прикосновении… Как будто мне все это почудилось.
Молча сели в такси.
Вздрогнула, когда Чернов захлопнул дверь. За ребрами столь же громко отозвалось – бахнуло. И с дребезгом замкнуло.
– Гагарина, рядом с Фрунзе, – скомандовал коротко, пока я силилась перевести дыхание.