Вся она была передо мной. Для меня.
Не пряталась. Не убегала. Не норовила оттолкнуть.
Как тут не рехнуться?
Да, краснела. Да, тряслась. Но взгляд мой держала.
И мне было похуй на все, кроме одного: быть в ней. Сейчас. Целиком.
Стиснул зубы. Заскрипел. Потому что от одной мысли, что войду – до конца – чуть не вздернулся. Тащил себя из последних жил. Дышал, как подстреленный. И все равно валил напролом.
Делал что должен. И, сука, что мог. Вот целовать СВОЮ больше не мог. Пытался ласкать – она не захотела. Захотела больше. Глубже. Жестче. Смотрела в самую черную зону моей души. И не уводила взгляда, пока не начал готовить, растягивая.
Раньше думал: дело плевое.
Сейчас же – с нервов шкуру сняло. Тело ее – хрупкое, мягкое, дрожащее – выдрало из меня остатки самообладания.
Я, блядь, подготовленный, уставной, выдрессированный – универсальный солдат. А СВОЕЙ стонов хватило, чтобы пустить меня по лоскутам.
Вжал в нее лоб. Вдохнул. Пахло женщиной. Домом. Всем моим.
– Откроешь глаза? – толкнул, не узнавая своего голоса.
Она открыла глаза. И я в них осел. Как в омут.
Ждать больше не было сил. И я пошел на штурм. Со всей, мать вашу, осторожностью, на которую только был способен мой «Зенит».
Нутро жгло похлеще, чем на передовой.
Казалось бы, точка входа видна, разведка пальцами проведена… Все понятно. Да ни хуя. Шелковая – вот какая СВОЯ после родов. Член это чувствовал даже через резину. Мать вашу, даже под натиском, который выдавали на стрессе ее мышцы.
Шелковая. Моя.
Горячая. Скользкая. Открытая.
Я контролировал угол. Входил не абы как – с вывером, с вычетом. Сука, только бы не ранить. Не спугнуть. Я, блядь, вел себя как сапер, зная – не в ту точку нажму, рванет по живому обоих. Давил по миллиметру. Поступательно. А она втягивала. Зажимала.
Работал тазом плавно. С упором на глубину.
Не ебал. Настраивал.
До определенного момента.
Издав тихий всхлип, СВОЯ вздрогнула и вдруг качнулась навстречу, выдав четкие волны запредельного кайфа. Тут меня и ебануло. Кто-то дернул чеку, и я рванул. Вмазался в СВОЮ как танк, не видя запрещающих знаков. Зарычал. В нее. Сжал. Захапал. И, полностью снимаясь с тормоза, начал трахать. С боевым напором. Без осечек. Одурелыми выпадами. Каждое движение – отбойный молоток по ее и моим нервам. Подача из таза, с того места, где горит поясница. Толчки с перегрузкой.
А она приняла. Как принимают своих. До конца. Без остатка. Не по долгу. Не по принуждению. По собственному, блядь, желанию.
В этой темноте, в ее громких стонах, в моих диких поцелуях и в наших слипшихся телах – я потерял ориентир. Одним махом вышибло. И ушло все в нее. Раскурочило, на хрен.
Пот тек с меня, как на полосе препятствий в сорокаградусную жару. Спину ломило. Челюсти сводило. Грудь и живот полосовало. Но я держал темп.
Пока не почувствовал ту самую судорожную пульсацию плоти.
Кончает. Со мной.
И судя по глазам, даже не понимает, что происходит.
Первый подрыв? Серьезно?
Я тут же решил, что каждый последующий будет тоже со мной. Я, блядь, поклялся, что будет именно так. Только так.
И не вывез больше ни секунды.
Хуяривший по мне, сука, ток самый мощный заряд вогнал в череп. Отключив все лишнее, центр отправил усиленные волны по подвластной ему сетке. И тогда сдетонировало сразу все – мозг, сердце, половая система. Оргазм не прокатился по венам. Он, блядь, пробил, как артобстрел. И в конце концов вызвал такой взрыв, что меня тряхнуло.
Я не стонал. Я никогда не стону.
Я, мать вашу, взревел. Глухо. Грозно. И, сука, с надрывом.
Тело скрутило так, что все мышцы в ебаный тонус пришли.
Пульсация по члену шла не просто зверская. Чудовищная. С выбросом через край.
И я расплескался.
С хрипами выдирая самое ценное, подспудно жалел, что в презервативе. Потому как инстинкт, падла, орал о потребности оставить след в каждой клетке тела СВОЕЙ.
А потом наступила тишина. Ровная, как в казарме после отбоя.
Тело еще сводило, но я уже не чувствовал. Слышал только сердце, которое долбило, не понимая, что не в броню на атаке херачит. А в меня.
И хрен знает…
После такого выживают?
Глава 32. И забилось сердце быстро
– Спасибо, что помог, Жень… – протянула немного задушенно. – Ты, наверное, спешишь… Устал после работы, голодный – я понимаю… Беги…
Поправив чехол на люльке, чтобы Севушке не задувало, слегка нажала на ручку и направила коляску к аллее, по которой чаще всего гуляли. Без каких-либо заминок пошла вперед, надеясь, что Косыгин внимет моим словам и отправится домой.
Не тут-то было. Увязался следом.
– Да не особо, – отозвался, с улыбкой поправляя фуражку и бодро подстраиваясь под мой темп. – Погода хорошая. И ваша с Всеволодом компания мне по душе. Почему бы не прогуляться?
Вот черт…
Вежливо кивнула сокурснику, в то время как внутри начинало разрастаться беспокойство. Заметила ведь, что Руслану не нравится, когда нас с Косыгиным видят вместе. Старалась его больше своими заботами не нагружать. Но он все равно – нет-нет, да заглядывал. Или вот, как сегодня, зная распорядок дня, ловил на выходе из квартиры, чтобы помочь с коляской.
– Подрос малышарик, – заметил Женя, кидая подбородком в сторону Севы.
Я посмотрела на сына и тут же растянула губы в улыбке. Пухлые щечки так очаровательно растягивали тоненькую трикотажную шапочку, что даже чрезвычайно серьезный вид не спасал маленького генерала от материнского любования.
– Есть такое, – согласилась, в очередной раз отмечая, как меняется голос, когда говорю о Севушке. – Опять меняем гардероб. Все маленьким стало.
Косыгин, впечатленный, выпятив губы, качнул головой.
– Ничего себе… – пробормотал глухо. А потом, явно не сдержавшись, выдал: – Бля… Так на Руса похож. Ты будто в создании и не участвовала.
Я слегка сбилась в шаге и, хмурясь, прикусила изнутри щеку.
К чему это он? Куда клонит? Чего ждет, глядя мне в лицо?
В груди будто замок щелкнул, закрывая ту часть жизни, которая касалась семьи.
– Жень… – прошептала отрывисто. И сама на себя разозлилась. Так что, прочистив горло, добавила более решительно: – Что за шутки? Мне такое слышать неприятно.
Улыбка Косыгина оставалась все такой же добродушной, какой я привыкла ее видеть за прошедший год, но отчего-то совсем уж безобидной не воспринималась. Я сглотнула, отвела взгляд и, сжав покрепче ручку коляски, прибавила шаг.
Женька недолго отставал. Почти сразу же нас догнал.
– Да ты не обижайся, Люд… – зачастил как-то взбудораженно. Сняв фуражку, завертел ее в руках. – Я же… эт самое… Прости, в общем…
– Я не обижаюсь, – высекла я не менее взволнованно, чем он. – Просто не люблю, когда лезут в личное.
Косыгин как будто подобрался весь. Но промолчал. Тишина висела еще секунд десять. И все это время он продолжал нервно перебирать пальцами головной убор.
– Ты как будто снова другой стала, – заметил с интонациями, которые указывали на то, что его это расстраивает. – Светишься, что ли…
У меня сердце ухнуло. Резко. Гулко. Тяжело. Упало, будто с огромной высоты и просто в воду. В животе затеплилось, забурлило, замотало… Но все эти реакции были вызваны отнюдь не Косыгиным. А тем, кто появился в парке.
Сначала почувствовала. А потом увидела.
Чернов.
Высокий. Крепкий. Суровый.
Мой.
Фигура, шаг – все ровно, четко, выдержано. Но… Выраженная дубовая линия плеч, каменное лицо, убийственный взгляд – выдавали напряжение. Казалось бы, в гражданке – джинсы, футболка, кожанка, а от него прям веяло спецназом. Потому как в случае с Черновым суть проявлялась не формальностями, а внутренним содержанием.
Он не просто шел к нам. Он оценивал территорию и анализировал обстановку.
Когда смотрел на Косыгина, лицо практически не менялось. И все же… Ноздри едва заметно дрогнули. Челюсти сжались. А в глубине глаз блеснул тот самый холодный импульс, от которого у всех без исключения тревожно сосет под ложечкой.
– Привет, – растерянно поздоровался Женька.
Руслан сухо кивнул.
И выдал:
– Отойдем.
Женька кривовато усмехнулся и поднял руки в мирном жесте. Но Чернов уже не смотрел. Не дожидаясь никаких реакций, он двигался вглубь парка. Косыгину ничего не оставалось, как пойти за ним.
Отошли на приличное расстояние. Далеко за пределы моей слышимости. Но я по-прежнему могла их видеть. Сжимая вспотевшими ладонями ручку коляски, наблюдала, как Руслан шагнул к Жене и жестко, будто даже агрессивно, подавшись лицом, что-то коротко сказал. Внимательно изучающий его Косыгин толкнул столь же емкий ответ. Чернов без пауз накрыл его своим.
Мне стало жарко и зябко. Одновременно.
Все из-за вины, которая буквально захлестнула. Хотя, за что? Я ведь ничего дурного не делала. Ни одному из них.
На очередной фразе Руслана Женька вздернул брови и странно, будто сердито, задрожал губами. Но смолчал. Не прощаясь, пошел прочь.
Чернов еще какое-то время смотрел ему вслед.
А потом… Повернулся и зашагал обратно.
Скользнул собственническим взглядом. Сверху вниз. Боже, будто цепями сковал. И внутри меня зажужжало. Проснулся тот самый рой, что ночью выворачивал изнутри. И разом полетел к груди, горлу, животу, бедрам – ужалил множественной атакой. Ударил по каждой пульсирующей точке. По каждому нерву пробил. Так что вскоре моя плоть болезненно загудела.
И я внутренне осела.
Проснулись ведь все рецепторы, стоило только вспомнить, как Руслан целовал, касался, ласкал, входил и двигался… Как задрожал на последнем выдохе и не сдержал стона.
Боже…
Меня накрыло ощущениями повышенной тяжести.
Вмиг собравшаяся между ног влажность зазвенела, словно к ней ток провели. Кожу стянуло одуряющим жаром. А болтыхающееся в животе сердце вдруг подпрыгнуло вверх и застряло, безразмерное и несчастное, где-то под ключицей, вырывая из моего нутра остатки сил.