Каждый ее вздох – удар в кадык. До пролома.
Каждый стон – залп по коже. Наголо.
Каждый всхлип – зачищенные лезвием нервы.
И когда Люда потекла так, что бороду залило, мне не то что похуй было… Я, блядь, озверел от кайфа. И срать, что о таком даже говорить западло. Я никому рассказывать и не собирался. А повторять – да.
Вот это тема, когда есть СВОЯ. Огонь.
И поцелуй от нее… Когда сама потянулась… Сука, ну просто убил. Окислил остатки стали. Толкнул в коррозию. Хули? Столько трястись и обливаться потом.
Она сосала мне язык, я чуть не кончил. Потребность влить в нее семя снова забила все клетки. Мозга в том числе. Контроль расфигачило в щепки. И костяк вывернуло до судорог.
Моя. Моя. Прописался, блядь.
Но в душе не тронул. Видел, что Люда смотрела на заряженный боевым духом член, как на вражеский томагавк. Стыдилась наготы. И того, что я с наскока взялся ее мыть.
Перетерпел. Сжал зубы и перетерпел.
Но воли хватило ненадолго.
И сейчас, глядя на жену в полумраке этой чертовой комнаты, снова хотел ее до потери ебаной памяти. Животным инстинктом. Тупо нутром.
Что это? Привязанность?
Дикая.
Нащупал над изголовьем презерватив.
– Мало резины взял, – процедил, разрывая упаковку.
– Не рассчитал? – прошелестела Люда.
Усмехаясь, кивнул.
– Счетчик сбился.
– Мм…
– Батя всегда говорил, что на свежем воздухе повышается аппетит. Забыл, – нашел себе оправдание. – Тупанул, че уж.
– Руслан… – выдохнула СВОЯ, обнимая.
А мне в принципе не до веселья стало. Только вонзился в ее податливое тело членом, раздал хрипами в воздух. Хоть, сука, кляп в рот пихай. Не мог молчать. Так и давил сквозь зубы.
Не гнал. Не рвал. Растягивал.
На первых выпадах член уже привычно застревал, настолько туго СВОЯ принимала. От этого рвало, хер ли. До ебаных прострелов в позвоночнике. Но я держался. Гладил ее всю, пока толчки не пошли плавнее. По смягчившейся нежности. До дна.
Люда, естественно, тоже тишину не сохраняла. Сдавленно, но постанывала.
– М-мм… М-мм…
Я вжимался в ее бедра и неспешно набирал ритм.
Кровать пошла в сопротивление и ударилась в скрип.
Застыли. Прислушались. Дыхание вкупе с сопутствующими звуками рвалось из горла обрывками.
– Русик, не надо… Услышат…
Но… Блядь… Как?!
Внутри нее уже масло. Взбил и довел до кипения.
– Хочу, – хрипнул в искусанные губы.
Вцепился крепче и начал вкладываться, как в последний раз. Без размаха, но от всей души.
На разрыв. На выживание.
Сердце ухало где угодно, но не в груди: то под самой черепушкой, то на кончике бушующего члена.
Было тесно, было душно… Блядь, все показатели бились за пределами нормы. Да и похуй. Готов был сдохнуть, но кончить.
СВОЯ больше не возражала. Только губы грызла. И откликалась так, что я охреневал.
Ебать…
Вот это я понимаю – ночная зачистка.
Трахал жестко и быстро. В какой-то момент показалось: даже если кровать выдержит, пол под ней точно треснет. Как объясняться с батей потом? Сука, да похрен! Сейчас не о том.
Вспоминал баню… Как лизал, как липло все от ее вкуса, как прошило, на хрен, мозги. И сейчас хотел – без остатка.
Втерся пахом, грудью, лицом.
– Моя, – дыхнул паром ей в висок.
Членом бил в ту точку, которая не оставит СВОЕЙ шансов. Шкурой чуял, куда толкаться. Приглядывался. Прислушивался. Тактильно ловил. И валил до упора.
Один. Два. Три. Четыре… И СВОЯ заскребла меня ногтями. Вонзилась судорожно. Вдохнула, как перед смертью. Сжалась. А потом, напротив, выгнулась. Пустилась вокруг моего члена лихорадочным пульсом и добавочной влагой. Рассыпалась, шатая воздух теми мягкими и нежными стонами, которые я считал самой ебуче-возбуждающей песней на свете.
Сорвался следом. И разнесся внутри нее взрывом. С тяжелым хрипом не тупо сперму выпрыснул. Мать вашу, казалось, что провел и подал в ее тело ток. Двести двадцать, сука, вольт.
И нас закоротило в связке. До полного, блядь, замыкания.
Я даже вес не удержал. В какой-то момент вжался так, что Люда пискнула. Но уже через секунду сама притянула, позволив выдавить в свое хрупкое тело остатки моей силы.
Моя. На хрен. Навсегда моя.
***
Утром Люда все стеснялась спускаться.
– Вдруг кто-то слышал?.. – шептала, краснея.
Базара ноль, слышали многие. Но никто слова не скажет. Зачем ее парить?
– Да хрен там. Изоляция норм.
– Точно?
– Угу. Пошли давай, – с этими словами забрал у нее Севу и, улыбаясь беззубому, понес его из комнаты. Она, естественно, потянулась за мной. – Я позавтракаю и сгоняю в магаз, – предупредил на ходу.
– А зачем?
– Потом расскажу. Точнее, покажу.
До вечера не дотянул. Показал новую ленту «боеприпасов», когда катались смотреть стройку. Поймал в одной из комнат, пристроил в дыре будущего окна, с выходом на горный массив, и показал.
Штаны болтались на лодыжках, бедра четко били ритмы, когда сзади раздалось потрясенное:
– Ой, Господи!
И тарабанящие шаги на обратку. Почему в эту сторону ничего не слышали – понятное дело.
СВОЯ вскрикнула, стиснула меня стенками, бедрами, руками и стыдливо вжалась лицом в грудь.
Я же на нервах хохотнул.
– Забей, – успокаивал позже. – Это тетя Таня, батина сестра. Ей сто лет. Да у нее последний секс был примерно в те годы, когда Брежнев еще внятно разговаривал – вот и шуганулась, ясен хрен. Но она не из болтливых. Лишнего не скажет. И не осудит.
– Можно мне не навещать тетю Таню? – все, что выдавила Люда.
Мы еще курсировали по стройке, так что мой хохот, отбиваясь от коробки, вторичным эхом полетел.
– Ок. Не в эти выходные. Сам к ней заеду, – пообещал все, что мог, в который раз позволяя ей спрятать лицо на своих доспехах. Прижался губами к волосам. – Я серьезно. Не накручивай себя. Ерунда все. Житейское дело. Поняла?
– Поняла.
Глава 39. Нельзя свернуть, нельзя шагнуть…
Вместе с тем, как изменилась наша семья, изменилась и я сама.
Когда смотрела на себя в зеркало, замечала и блеск в глазах, и сияющую здоровьем кожу, и силу в волосах. Дело было не только в том, что ушли послеродовые тусклость и слабость. Я совсем другой стала. Ярче, чем была до беременности. И, что удивляло больше всего, мне теперь хотелось быть еще женственнее. Только бы Руслан и дальше смотрел с тем же огнем в глазах.
Сам Чернов, с этой своей брутальной, чисто мужской красотой, умноженной на военную выправку, где бы мы ни появлялись, моментально собирал все внимание. Прямой взгляд, резковатые и при этом точные движения, уверенность в каждом действии – все это выделяло его из толпы, внушало уважение и вызывало тот самый трепет. Не раз замечала, как дамочки разных возрастов при виде Руслана жеманно поправляли прически, ровняли спинки, показательно оттопыривали филейные части своих тел, начинали с излишним усердием улыбаться… Это послужило дополнительным фактором, чтобы преобразиться.
В один день я извлекла из глубин шкафа нашитые мамой вещи. Разгладила, примерила и… поняла, что мне нравится. Нравится быть женщиной.
Вот и решила очередной мамин визит использовать не на стирку, не на уборку, не на догонку по курсовой, и даже не на сон. А на свою привлекательность.
Проводив Русика на работу, передала Севушку бабуле и отправилась в ванную. Провела там не меньше часа – приняла душ, сделала маску для лица, уложила волосы и подкрасилась. Когда, вернувшись в комнату, начала одеваться, мама, не скрывая удивления, взялась комментировать.
– А я че-то не понимаю… – протянула с характерным базарным наездом, пока я, поправляя серое облегающее платье, крутилась перед зеркалом. Трикотаж был плотным, как будто вытертым, но садился идеально: мягко обволакивал грудь, подчеркивал талию и не перетягивал бедра. Ну, мама ведь шила – все эти выточки, подгибы и остальная геометрия на месте. – В стране, что, запретили бесформенное барахло? – продолжала с прищуром. – Ах, еще и пиджачок сверху! Батюшки! – прижав ладонь к груди, с совершенно обалделым видом захлопала ресницами. – У нас что, выборы?
– Мам, – буркнула, вспыхивая. – Смотри, вон, за ребенком! – взволнованно указала на лежащего на диване сынишку.
– Не, ну я только уточняю… Может, министр какой приезжает? Ась?
– Он сейчас салфетку съест, мама!
– Ай, Боже ты мой! – встрепенулась, наконец. Стремительно крутанувшись на пятках, склонилась над Севой. – Только отвернулась же – уже шуршит! – ворчала, отбирая ту самую салфетку.
– Так все убирать надо, мам! Еще бы газету ему почитать дала и возмущалась! Господи, как я с тобой выжила?!
– Да прям уж! – фыркнула с обидой. Но после вздоха, как всегда, миролюбиво добавила: – Ладно, командирша, не ругайся. Буду внимательней. Клянусь, – последнее выдала, поймав мой уже полный сомнений взгляд. – Езжай уже… Куда там собралась?
– В магазин, – призналась неохотно. – Точнее, в торговую галерею.
– Та-а-ак… И что там?
– Хочу белье купить, – пробормотала, конечно же, скомканно.
Взрослая, а чувствовала себя неловко, словно несмышленая школьница.
– Я ж тебе навезла молдавской хэбэшки.
– Это все не то, мам, – огрызнулась нервно. – У меня бюстгальтеры для кормления, трусы для удобства. А я хочу что-то красивое! Так понятно?
– Так бы сразу и сказала… – маслянисто разулыбалась мама. И тут же, со своеобразной заботой, выдала практичные советы: – Смотри только: никакого пушапа – у тебя своя грудь шикарная, нечего ее мять. И кружево не бери – колоться будет.
Варианты с пушапом я, конечно, и сама не рассматривала. А вот у кружева задержалась. Не наперекор маминым словам, конечно. Просто… оно меня заворожило. Своей деликатной, буквально изысканной красотой. Сердце дрогнуло и ускорилось, стоило лишь коснуться тонкой как паутинка ткани пальцами. А когда волнующий нежно-розовый цвет заиграл в свете ламп невидимыми ранее блестками, в груди и вовсе тесно стало.