Ебануло знатно. Весь торговый качнуло, даже перекрытия повело.
С первого раздались крики гражданских.
Мы ускорились.
Слетели на пролет ниже. Поймали момент, когда несколько бородачей выбежали в коридор, и саданули газом. А сверху светошум – трижды, короткими сериями.
– ЗАХОД! – рванув с лестницы, первым в зону зачистки ворвался. Остальная часть тройки без заминок следом пошла. А за ними – вся группа. – НА ПОЛ, СУКА! РАБОТАЕТ СОБР!
Укладывать тварей – задачи не стояло. Накрывал голосом с прессингом, чтоб уже расшатанная ориентация рассыпалась к хуям.
И попер по сектору не как человек. Как бетонный каток.
Не мигая. Зрачки в одном положении.
Пролом. Скан. Цель. Очередь. Контроль.
Зона за зоной.
Гнал без остановок. Мать вашу, без необходимости в них. Без гребаных сбоев.
Сжавшихся за стеклами гражданских воспринимал отстраненно.
Было только четыре «минуса». Не замогилим всю группу, отвлекаться нельзя. Держал это на подкорке, пока периметр, который я на взводе преодолевал, не прорезал вопль.
Женский. Разрывной.
Я еще не узнал. Меня, сука, просто выключило.
Выключило до того, как я понял, что за тумблер щелкнул.
Горы. Лагерь. Звонок. Роды. Лязги инструментов. Крики МОЕЙ Библиотеки.
Тот самый ужас и сраное чувство абсолютной беспомощности – вот он, мать вашу, ПТСР. В чистом виде.
Накрыло. Увело. Просто на звук.
Хоть под обстрелы. Хоть под пытки. В любую адскую гущу.
Сам не осознал, как, сука, сошел с линии. С линии, как с ума.
Высадил дверь и застыл, потому что ебаный мир рухнул.
Какого хера??? Что ты, мать твою, тут делаешь?!
В крови. В руках ублюдка.
Тело полностью из режима вышибло. Сначала садануло жаром в районе седьмого позвонка. Затем всей тушей в пекло вывернуло. Под напором воспламеняющих веществ сгустилось давление, и кровь погнала с такой силой, будто часть вен тупо лопнула от перегруза. Кожу смяло и хлестнуло током. Накатывало и накатывало, пока за грудиной не рвануло. Все, сука, верно: сердце не екнуло, оно взорвалось, как загнанная под бронник граната. Хуй с тем, что плиты удержали. Нутро – в клочья.
И все вокруг по-другому стало. Как в аквариуме – замедленно, приглушенно.
Автомат потяжелел. Прицел замылило. По вискам, под шлемом, ручьями стекал пот.
Не существовало ни устава, ни тактики.
Я забыл, что я боец. В тот момент был только муж, который должен защитить. Любой ценой.
Мозг взревел от ярости. Челюсти стиснулись, но сквозь зубы, один хер, прошло рычание.
Я поджал пресс. Двинул плечами. Поймал вес. И ушел в сторону, как лапа циркуля, в попытке вытащить чистую линию прицела. Но шакал вращался следом и тянул за собой Люду.
Я моргнул. С шумом перевел дыхание.
И посмотрел на нее.
Через стекло, но пересеклись. То, что я увидел в ее глазах, чуть не снесло меня лавиной. Суть не в страхе. И даже не в боли. А в том, как она держалась. Зная, кто перед ней. Доверяя до талого. И дожидаясь команды.
Потому что мы связка.
Ебаную грудную клетку вновь повело изнутри.
– Дай мне поле, – хрипнул четко.
На отработку.
СВОЯ отмерла, резко вмазала бородатому по перевязке и, выкрутившись, отскочила вбок.
Он падал. Я дулом ловил.
Гортань. Прицел. Минус.
То, что все длилось чертовы секунды, понял, когда в помещение ворвалась моя «двойка». Пока Бастрыкин проверял углы, меня ударило: я в ходу. Сука, штурм в самом разгаре. Вернулся. Собрался. Обратно бездушной боевой машиной стал.
– Выведи ее, – рванул «третьему».
– Этот был восьмым. Я увидела его после того, как передала информацию, – заговорила Люда на выдохе. Вцепившись в уводящего ее бойца руками, а в меня – глазами. – Учитывайте.
Я кивнул. И вышел, чтобы пробить дорогу до лестницы.
– Пожалуйста, будь осторожен, – последнее, что услышал, прежде чем они поднялись на пролет.
Сжав кулак, поднял в воздух. И вернулся в пекло.
«Значит, она. Сигнал – от нее», – выжгло изнутри, пока шлифовал путь.
Почему не предупредили?
А если бы сказали и, к херам, отстранили? Я бы сдох.
Даже сейчас, когда только думал об этом, накрывало. И я давил агрессивнее. Яростнее. Сука, выбиваясь из сил.
Последняя гнида выдернула чеку. Троих наших задело. Пострадали, увы, и гражданские, потому как накрывать и давить пришлось, когда он ввалился в одну из точек. Без права на выстрел. Повалили, отбили, скрутили и вынесли.
Еще какое-то время ждали, пока саперы «разобрали» главный вход. Начали выводить мирных. Раненым – первая очередь. Затем остальные.
Я шел последним.
Трясло, сука. Аж гудел.
А на площадке еще сновали спасенные, репортеры, обычные зеваки.
Шлем снял, но балаклаву не тронул. Автомат прижимал к боку.
И тут…
Блядь.
В грудь вжарило – так влетела СВОЯ. Я замкнул, обхватывая руками.
– Руслан… – выдохнула, сжимая мое лицо ладонями и неосознанно сдвигая защиту.
– Ушатанный. По уши, – пробил сдержанно, притискивая при этом так, что заиграл бронник.
А если начистоту, то, сука, не бронник. То, что под ним.
– Мне все равно, – шепнула едва слышно.
Телом все цеплялась. Лезла ближе. Ко мне. В меня.
И я прекратил рыскать глазами по толпе.
Поймал взгляд СВОЕЙ.
Она смотрела. Мать вашу, я так боялся, что не сможет.
Поплыла вся привычная сухость. Расплескалась синева. Эмоции, чувства – все слезами полилось.
Я стиснул зубы. Сглотнул. И наклонился. Иначе не мог. Нашел губы. Выдохнул с надрывом все пекло.
И, мать вашу, только тогда понял, что закрепился.
Глава 43. Неизвестно, что будет с нами…Вышла из резерва, как только покинула здание торгового центра. Тело вмиг налилось тяжестью. Настолько непослушным стало, что трудно было просто находиться в прямом положении. Колени подгибались, шаги замедлялись – едва волочила ноги.
Разболелось сердце.
Никогда не чувствовала эту мышцу. А тут прям так кололо, будто выменяла мотор на игольчатый шар. И давили эти иголки не только наружу, но и внутрь самого органа.
Функционировать… Да просто существовать! Господи, жить невозможно, пока Руслан оставался внутри.
Не понимала, что должна делать.
Ехать домой? Там ведь Сева. И грудь уже ныла от распирающего потока молока.
Но как, скажите, мне уйти?! Как не ждать?!
Он же там. В этом аду. В опасности.
Сбросила заляпанный пиджак, позволила медикам провести осмотр, обтерлась от крови, присела на бортик фонтана и написала маме.
Я:
Все хорошо. Я вышла. Но люди еще в здании. И Руслан. Он там с группой. Я буду его ждать. Как Сева? Поел?
Телефон сразу же зазвонил.
Но я не смогла принять вызов. Просто не смогла.
Мама:
Слава тебе, Господи!
Людка! Я поседела!
С Севушкой все нормально. Немного плакал, но сейчас спит. Ел. Я бы голодным не оставила!
Чем ты там занята? Позвони!!! Я за зятя тоже переживаю! Ой, Господи… Пусть Бог бережет!
Меня скривило так, что аж губы вывернуло. Затрясло с подрывом из самой глубины – грудной клетки, где и банковал игольчатый шар.
Не знаю, как сдержалась.
Я:
Не могу, мам. Расплачусь.
Наверное, впервые так откровенно о своих чувствах заявила.
На данный момент это был максимум.
Мама:
Ой, Людка… А я тут плачу! Генеральша ты наша! Все в себе да в себе! Так нельзя!
Я посидела тихо. Без движения. Кусая губы.
Думала. Не о себе. О Руслане.
И молилась. Молилась отчаянно.
Только бы вышел. Сам.
На счету заканчивались деньги, а искать пополняшку не было сил. Отправила еще несколько сообщений на последние.
Я:
Мам…
Спасибо тебе за то, что ты тогда поверила мне и выставила этого человека из нашей жизни.
И… То, что ты больше не пыталась устроить свою жизнь, оберегая меня – я тоже понимаю. И ценю. Наверное, так не должно быть. Но я ценю.
Я люблю тебя, мама. Очень.
Выразила то, что пришло в критический момент. То, что боялась не успеть сказать.
Мама:
Ой, Людка… Людочка моя… Ты сейчас такое написала… У меня аж сердце закололо! Ну доведешь ведь мать до приступа! Не надо ждать беды, чтобы говорить. Господи, как же я тебя люблю! Какая ты у меня сильная. Смелая. Добрая. Самоотверженная. Я горжусь тобой, дочь! И за зятя молюсь, как за родного сына. Ты там встречай его, слышишь? Сразу обними! Ничего не бойся! И не надо стесняться! Мы все переживем. Главное – вместе.
Мама редко выдавала что-то подобное. Словом не владела, сама об этом говорила не раз. Отличалась практичностью. Мы не сходились во мнениях. Все мировоззрение вразрез шло. Чаще всего мама жестко раздражала своими хабалистыми и, как мне казалось, пустыми репликами. Но, несмотря на это, всю жизнь, ровно как в детстве, упав на коленки, подхватывалась и бежала к ней. Пусть бесит своими фразами, душой я ощущала любовь и поддержку. Она же за мной носилась… Делала все, что только могла!
И вот еще слышала когда-то высказывание одного военного, мол, умирая, никто не вспоминает Бога. Все маму зовут. Даже самые сильные. Сегодня поняла, что правда в этом есть.
А Богу я бы молилась за Руса, за Севочку.
С этими размышлениями так накрыло, что почувствовала: больше не выдержу – разревусь.
Выдернул оклик.
– Мила! – прозвучало так пронзительно, что вздрогнула.
Светлана Борисовна бежала, протягивая на ходу руки. Я машинально встала и шагнула навстречу.
– Господи, Люда… – выдохнула, сгребая меня в объятия.
Втянула аромат ее духов, и на душе стало безумно тепло. Обняла в ответ.
– Ты в порядке? Как вышла? – зачастила свекровь, отстраняясь.
Я замечала, как вглядывается. Не только в лицо. С головы до ног смерила. А задержалась по итогу на глазах.
– Меня вывели через крышу, – прошептала тихо.
В этот момент как раз и Владимир Александрович подоспел.