Дальше… Сам не понял, как это случилось. Разжав кулак, зачем-то зацепил руку СВОЕЙ пальцем. Казалось бы, слегонца, а шандарахнуло с голодухи так, что чуть сажей не покрылся. А может, и покрылся. В глазах поплыло. Остались только звуки. Ну и… Запах, которым меня, конечно же, крыло, аж по мозгам хуячило.
Милка тоже дернулась. Не выдержала строй.
Корежило, когда она в кителе была. Но при всем при этом только прорезалось зрение, снова ее ладонь тронул.
Сука, как пятиклассник на линейке. Позорище.
На хуй все.
Мне дико, до чертового удушья, хотелось обнять СВОЮ. Тяга была настолько сильной, что когда задавил, по первой даже окреп духом. Дескать, вот он я – железный. Но после… Спустя три секунды эгоцентричной гордыни стало еще хуже. Заломило за грудиной, аж скрип пошел.
Раздул ноздри. Проморгался. Грубо прочистил горло от слизи.
И, включив зверюгу, подумал: «Даже если бы Милка дала сейчас отклик, игнорировал бы».
Себе назло.
Ну и в воспитательных целях.
Хер с тем, что от одной мысли про отклик на кожу легла стекловата. Сцепил бы зубы и терпел. Пусть бы резала, не дрогнул бы.
Гимн закончился. Дали вольную. Я голову вернул на место, но плечи не ослабил. Щеки зажгло, когда понял, что Милка стреляет взглядами. Ну кинул один в ответ. Так чисто, чтобы не думала, что не заметил. Боец, блядь. Чуть не довелось отхаркивать рванувшую по грудине гарь.
Она еще и… потянулась. Я сдвинул брови так, что одним видом должен был спугнуть. Внутри же сражался, сука, с паникой – такая разбалансировка пошла, будто садануло разновольтными зарядами. Успокоил гнойник, когда допер, что Милка просто поправляет воротник.
Сначала взбеленился: трепала, блядь, как пистолета[1]. На той же, мать вашу, линейке. Позже дотумкал, что следит за этой ерундой, потому что считает своим.
Пять дней друг от друга отворачивались.
А тут…
Взял ее взглядом, и болт на все принципы.
Скопилось столько энергии, что поперло через глаза. Выдал, блядь, больше, чем мог бы отвесить телом или словами.
Она задержалась. Однозначно.
Из-за этого факта в сердце шмальнуло дробью. Мелкой, но разрывной. Такой, что хуй достанешь, хоть сутки под наркозом лежи.
Вернулась Милка в строй, когда на сцене закончилась возня. Наш хмурый батя хрипнул в микрофон и на правах зама по воспитательной приступил к основной части торжественного сборища.
– Сегодня вы покидаете академию, в стенах которой прошли путь, требующий мужества. Путь от курсанта до офицера, – двинул в своей манере. – Служите закону. Помните, что честь не в погонах, а в поступках. Пусть каждый ваш день – не только на службе, но и на гражданке – будет достойным присяги, которую вы дали.
«Красные» первыми пошли.
– Чернова Людмила Сергеевна!
В этом плане с ней не мерялся. Когда мою подрихтованную под женский род фамилию в склейке с ее именем жахнули, пусть не шкерился, как батя, но определенно гордился.
Что нам марш? Проходка за дипломом и вкладышем не была бы такой впечатляющей без орущей из чинной толпы тещи.
– Людка! Лю-да! Мама с тобой! – горланила Лариса Аркадьевна, пока Милка поднималась на сцену. – Это моя! Моя! – всем показывала и била себя в грудь.
За моей защемило, потому как… Сам бы хотел так же уверенно заявлять.
– Ах! Красава! Молодца! – выдавала теща дальше. С хриплым смехом еще и руками размахивала. – Видели? Видели? Какую я дочь вырастила!!! Офицер! Профессионал! Умница, Людка! Ум-ни-ца!!!
После свадьбы и выписки из роддома всех кого могли, уже травмировали. Даже генерал-майор и тот только усмехнулся. Батя аплодировал, а мама подкидывала на радостях Севу.
Когда пришла моя очередь, теща со своим сиплым смехом, естественно, тоже прилично пошумела. Настолько прилично, чтобы даже соседские собаки прознали, что я женат. Прознали и раздали дальше. Экспрессия. Все дела. Я на миг про смуту забыл.
Когда снова в строй встал, яснее дошло.
Ну короче… Конец.
Под ребрами снова запылало.
На переходе из актового зала в фуршетный приняли поздравления от родни, забрали у матери Севу. Я нес. Милка, как обычно, что-то поправляла. На нем. Потом на мне.
Тормознули перед списками с распределением. Ее имя было рядом с моим – строчкой ниже. Но я, блядь, боялся туда смотреть.
Застыл, как на минном поле.
Если была здесь после меня… Если изменила… Если предала… Должен буду самовыпилиться.
Собирался с силами так долго, что толпу сдуло.
Втроем остались, когда глянул.
Чернова Людмила Сергеевна – академия МВД, кафедра уголовного права и процесса, преподавательская деятельность.
Броня, которую таскал неизменно как панцирь, сместилась, чтобы стать шире. Я на хрипе вернул обратно, аж дыхание выбило.
Не зря.
Стоило взглянуть на СВОЮ, получил корректировку:
– Я не стала ничего менять сейчас, чтобы не подставлять тебя. Но позже, когда придет время выходить из декрета, я запрошу место в отделе.
Разбился и вспыхнул за гребаные секунды.
– Это че, жалость? На хрен такие подачки?!
– Прекрати, – шикнула Милка. – Не здесь.
И с форсом ушла в зал.
Стиснув зубы, глянул на Севу. Тот, вестимо, ничего толкового пока подсказать не мог. Гукнув на своем, замахал матери в спину.
Что значит «…придет время, запрошу место…»? Куда это, мать вашу? В какие, сука, ворота? Ей похер? На все? Теперь мы до окончания декрета вместе? Или как? Что, блядь, дальше?!
Я кипел, аж пуговицы на кителе тянуло, но выбора не было.
Потащился следом.
Вошел в чертово помещение злой как черт, одним своим видом расталкивая толпу. «Добрыня» сглаживал проходку, потому как, несмотря на грозную тряску кулаками, пока еще выглядел достаточно мило.
Замерев у стола, с агрессивным видом следил, чтобы долбаный улыбальщик Косыгин держал свое уебалище подальше от моей пока еще жены.
Тут и отец… Решил эффектно закрыть торжество.
– И в завершение, – сделав паузу, важно покряхтел. – Чтобы поставить красивую точку… Приглашаю на вальс семью Черновых. Первую семью курса, – ударил так, словно год назад не он про опороченную честь орал. – Покажите пример! – приказал с легкой руки и дал отмашку оркестру.
Тот самый, мать вашу. Амурские волны.
Мы с Милкой друг на друга смотреть не могли, а батя со своими «точками». Сука, будто специально паяльником по месиву пронеся.
Что, если это и правда финал?
Отдав сына теще, взял СВОЮ в оборот так крепко… Ну да, шандарахнуло. Раскатами. С повторами. Но я прижал, насколько мог. И похер на этот китель. Я его своими ладонями чуть не сжег.
Год назад, на свадьбе, еще мог прикидываться. Перед собой в том числе. Сегодня дыхание срывалось. Она чувствовала. По ее виску палил. Отзывалась еще более рваными ожогами – по моему подбородку, шее.
«Моя. Не отпущу!» – трубил мысленно.
И жесткими прикосновениями об этом же кричал.
Милка понимала. Из-за этого дрожала. Едва губами мазнул по лбу, звук какой-то выдала. Он утонул. И даже не в вальсе. Прорвав мембраны, внутрь меня ушел.
Батя акцентировал на чести. Я лицо держал. Но смотрел на СВОЮ – так зверски, так ласково, что в воздухе невольно гремели те самые немецкие страсти. Если пока еще жене кожу не опалил, то себе слизистую – стопудово. Когда в такой контакт задействовались третьи лица, получалось порно. Но, блядь… Перекрыть этот поток был неспособен.
– Подними глаза, – рубанул с гребаной нуждой.
Милка царапнула мой китель ногтями, смяла его пальцами... Облизала, мать вашу, губы.
И еле слышно выдохнула:
– Сейчас… не могу…
Я по-бычьи втянул воздух, недовольно двинул челюстями и, пользуясь ударными в вальсе, надавливая зазнобе на поясницу, резко дернул на себя.
Она задохнулась, выгнулась, вскинулась и вжарила своими безбрежными синими. До нутра.
– Ты любишь?.. Меня? – рванул жесткими, рваными и охуеть какими неожиданными нотами.
На простреле в сердце стопорнулся и окостенел.
СВОЯ тоже, расширяя свои безбрежные, синие…
Глава 59. Сердце теряла, шла за любовью
Я всегда думала, что скандалы – удел маргиналов. Что человек с развитым умом способен доносить свои мысли без криков и резких выплесков.
Чернов, естественно, своими понятиями жил. Но из моих личных наблюдений за пять лет вытекало, что он в таких замесах тоже никогда не участвовал. В принципе любое проявление эмоций считал чем-то недопустимым. Ниже собственного достоинства. Что бы вокруг ни происходило, он держался, будто железный.
Как же так получилось, что два человека, которых так трудно выбить из равновесия, столкнулись и взорвались?
После всего, что вывалили, было и больно, и обидно, и, конечно же, страшно. Но я старалась глушить тот поверхностный шум, который создавали эмоции. Пыталась анализировать. И в своем анализе опускалась на такие глубины, на которые прежде не доводилось сходить.
Первое. Я не хотела рушить семью.
Второе. Чернов этого тоже не хотел.
Иначе бы не было столько эмоций. Не те характеры. Без чувств мы бы просто разошлись. Как верно заметил Руслан: срок отмотали, долг выполнен.
Но вместо этого – пусть с матами – он столько подсознательного выдал… Того, с чем не мог совладать в одиночку. Господи, да он с этими своими чисто мужланскими ультиматумами половину нутра выгреб! Даже там, где чуть больше владея собой, приглушал голос, звериные ноты не перекрывал.
О чем это говорило?
Он тоже боялся. По-своему, но боялся. Сдать позиции и потерять свою власть. Для такого, как он, быть в своем доме на вторых ролях – хуже неволи.
Я не собиралась с ним сражаться, пытаться как-то влиять, требовать от него изменений… Это глупость. Зачем мне его ломать? Чтобы он потом, в конфликте с самим собой, шел доказывать свою мужественность, важность и вес в контакте с другой? Нет, такого мне точно не надо.
Быть услышанной – все, что я хотела сейчас.
Но кричать, когда человек выставил блоки по всем фронтам, бесполезно.