Чтобы наверняка. Тра-та-та-та, и я, блядь, сложился.
– Для меня тоже.
Если она шептала, то я шипел. С нажимом. Почти свирепо.
– Знаю, Руслан.
– Когда вернусь, делить придется. Учти, – предупредил заранее.
– Учту. Возвращайся.
Я застыл.
Вперился было ей в глаза, но сам же и не выдержал. Спустился к губам. Анализировал вышедшее из них, словно мог таким, блядь, образом поймать посыл.
Глаза. Губы. Глаза. Губы.
Внутри схлестнулось две твари.
Первая парила: «Че ты телишься, как сопля? Срывай! Сейчас!». Вторая стояла на чести, которая превыше всего.
Глаза. Губы. Глаза. Губы.
Продолжал, пока не зарезало в легких. Это сказалось, мать вашу, на дыхании. Все мог контролировать, но захват кислорода и его распад на угар, боль и ярость – никак.
Глаза. Губы. Глаза. Губы.
В груди, мать вашу, плело метастазами. Именно раковой опухолью я считал свои чувства к Милке. Ужасной, блядь. Прогрессирующей. Вросшейся в позвоночник, нервные узлы, кровоток, кости, мозг. Жрущей меня изнутри.
– Еще претензии? – толкнул, как провокацию.
С таких фраз обычно быковала конченая гопота.
На характере я, сука, до сих пор был уверен, будто с моей стороны все косяки – не стоящая внимания хуета. Будто расстаемся мы только из-за Милки. Будто проблема только в том, что она не смогла прогнуться под мужика. Но, блядь… Что-то под ним требовало и требовало каких-то ебучих ответов.
– Я все сказала, – вжарила она. – Пора спать.
Извернулась, взяла бутылку и, пихнув меня в плечо, попыталась пройти с ней к мойке.
Я отступил и отпустил. Но лишь для того, чтобы увеличить радиус захвата. Не успела Милка прочувствовать всю прелесть своей свободы, обнял поперек тела и рванул на себя с такой силой, что на моменте столкновения шатнуло бесами. Бутылка выскользнула из ее рук, ударилась о плитку и разлетелась вдребезги. Я только и подумал: как легко, оказывается, раскалывается гора.
Шарахнул Милку задницей на стол. Вклинился бедрами между ног. Поймал пятерней затылок. И придвинулся, пока между нашими лицами осталось не больше пары сантиметров.
Мозги не плыли. Они стояли на дыбах. И не из-за конины. Из-за нее. СВОЕЙ. Я, хоть убей, все понимал. Ясность не канула. Откинулась выдержка. И в зону зачистки, как на амбразуру, бросился варварски скрещенный с яростью голод. Именно второй первую силой поимел. А потом – она его. Мне всего-то приходилось выгребать выхлоп. Ебаный ад… Прожигало этим психотропом до тех же костей.
– А я не все сказал, – зарядил, фиксируя ее взбаламученный взгляд. – Ты первую брачную ночь помнишь?
Смотрел в глаза и ждал, когда просядет и отвернется.
Но Милка тянула.
Тянула. Из меня. Душу.
– Не особо, – шепнула задушенно.
– Я тоже. Хули. Ты мне ее должна. Забираю.
Дал себе выход. Совершил рывок и взял цель.
Глава 65. Гори, гори, гори, моя Звезда
Похоть. Голод. Ярость. Адреналин. Чувство потери.
Все кипело. Я был охвачен своим личным адом. Напрочь, сука, поглощен.
Шкура горела. Рвало жилы. И так люто тянуло мясо, словно все те метастазы, которыми оно было прошито, подверглись прямому и агрессивному выкорчевыванию. Без анестезии. Все наживую.
Забрало падало, но я до последнего держал пусть и в щель, но поднятым. От глаз Милки не мог отстегнуться. В них же, синих-синих, мать вашу, поднимался шторм.
Что, если никогда больше ее не увижу?
Ни этих глаз. Ни этих губ. Ни этих искр. Ни влекущей, как чертов дурман, немой отзывчивости. Ни чисто физической, хер знает, чем обусловленной, мягкой покорности.
Потревоженные метастазы в ярости кидали новые побеги. В тысячи… Нет, блядь. В миллионы раз больше.
Как не убило? Почему, к хуям, не убило?
Каждый миллиметр преодоления я, по сути, через свой же гребаный характер продирался. Продирался и ждал, когда СВОЯ начнет вырываться.
В ту затяжную, полыхающую агонией секунду мне без разницы было, кого подавлять придется.
Себя. Или все же Милку.
Шел на ее шторм штурмом. Брал то, что, несмотря на уязвленную гордость, до сих пор своим считал. Действовал в кровном, основополагающем и неистребимом стремлении вернуть себе контроль, главенство, факт обладания и тот чертов момент, когда она любила.
Сука…
Зачем я вспомнил ее слова?! Зарядило в затылок с такой силой, что спину сломило. Плечи искривило. Подкосились ноги. И да, я просел, увязая по самое, хрен бы с ним, не могу.
Будь я проклят, но это наше последнее «до».
Когда расстояние стерлось, а веки все-таки упали, грубо врезался губами ей в губы. И в тот же миг нас обоюдно ебнуло взрывной волной. СВОЯ вскинулась, простонала мне в рот и врубила четкую, как гудящие вибрации, дрожь. Мою же гремучую натуру стянуло до бешеных ударов сердца, распадающихся вокруг него клеток и рвущих брюшину спазмов.
Мать вашу…
Я был то выжившим, то двухсотым. Гребаная жизнь то била в моем зазверевшем организме ударными ключами, то ускользала к сатане. А моя Милка… Без каких-либо переключений, подавшись к краю стола, как с обрыва, сорвалась мне в руки.
Обняла всем своим существом. Прижалась так, что по факту впаялась под кожу. Пустила в свой рот.
Я потерял ориентир. Сбился, как зеленый.
Аж отлепился, чтобы в глаза глянуть.
И тут же снова завладел, потому как там, по синему, полыхало согласием.
«Порядок. Доступ есть», – анализировал и не верил.
Почему? После всего? Как так?
Вцепился с захватом. Целовал и будто пил из СВОЕЙ ток. Через язык, глотку, нутро так резало, что все летело в крошку.
Но я не тормозил. Дальше маршрут прокладывал. С напором, как по выжженой земле шел. Сам подыхал и Милке выжить не давал.
Пока я рвал, она, чисто по-Библиотечному, глухо и мягко стонала.
И где тут ментура? Где та, что влепила мне по лицу? Та, что на принципах отпустила?!
Она была моей. МОЕЙ, сука. В плотском режиме никакие гнилые вопросы вообще не стояли. Мне не нужно было ничего ей доказывать.
А себе?
Психика в разладе так жестко трещала, что голову кругами вело.
Не прекращая нападки на рот Милки, расшатывая чертов стол, стянул с нее платье, а за ним и тот самый купальник.
Ебаный ад.
Нас раздавило дежавю.
А ведь сейчас на него, ко всему прочему, накладывалась убойная тонна чувств.
– Руслан… – шепнула СВОЯ, ускоряя приход полного, мать вашу, безумия.
– Не дергайся, – выдохнул ей в губы. – Поздно.
Все ощущалось настолько остро, что даже с полуопущенными шорами, когда стащил шорты и вставил в нее свой самый мощный патрон, все органы восприятия враз выдали перегруз.
Я вскинулся. Выгнулся. Зарычал.
И еще ближе на СВОЮ пошел. Упираясь ладонями в стол, буквально навалился. Мы держались на ее хребте. Потому как она, вытянувшись в струну, не ломалась. Обнимала меня, вжималась и терпела удары.
Да, блядь… Я не понял, когда начал трахать.
В тот момент с отрубленной, к херам, человечностью это было голым инстинктом. Ясен черт, что, провалившись в бездну долгожданного и, ну надо же, ебана мать, глушащего боль и тревогу удовольствия, я ни реакции, ни звуки никак не контролировал. Мои дикие стоны, жесткие хрипы и натужные вздохи разве что гулкая долбежка стола в стену разбавляла.
Я не трогал Милку руками, не целовал. Только трахал, работая в бешеном темпе бедрами. И меня, один хуй, раскидывало на атомы. В этом горючем кайфе я, блядь, все силы положил на закрепление. Хотел бы остаться. Остаться в ней навсегда. Но как бы глубоко я сам ни вкапывался, как бы ни вгрызалась в меня СВОЯ, с вальнувшей по всем синопсисам высоковольтной разрядкой, нас снова разнесло по разные стороны баррикад.
Я вынужден был выдернуть из нее бьющийся под напором семени член. Конина кониной, а из моего шланга, после пяти дней в затворе, хлестало, как из срезанного саблей горла бутылки шампанского. Под давлением. С гулом. И с пеной. Отдал столько, что аж замутило и потемнело в глазах. Замерев в низком рыке у плеча СВОЕЙ, я все так же держался ладонями за стол и тупо заливал ее спермой.
– Тебя накрыло?
Знал все без вопросов. Чувствовал.
Было важно, чтобы подтвердила вслух.
– Да.
Секундная вспышка эйфории – чисто метеор, и пошло обнуление. Вжарила и сгорела.
Контакт? Связь? Духовная близость? Все вырубило.
И вот уже, как по тревоге, в атаку ломанулись старые демоны.
Боль.
Тоска.
Обида.
Злость.
Страхи.
А за ними, в довесок, как бомба отложенного действия, рванула та самая падаль, которая уже не единожды сносила мне голову – гонимая ревность.
Что, если кто-то с Милкой вот так же?.. Не сейчас, так потом…
Даже это призрачное «потом» не давало, мать вашу, возможности жить.
Мозг делился на полюсы. Один продолжал утверждать, что за полгода вывезет. Второй истерично орал, что ни в какие сроки с этой хуйней не справится. Сердце и вовсе на гребаные клоны множилось. Каждая из этих копий была еще более феерической подставой для моего организма. Носилась, сука, шаровой молнией.
– Мне нужно в ванную.
Я пытался ее выпустить. Но снова проебался.
– Стой. Еще не все.
СВОЯ не отталкивала.
Знала, что завтра такого не будет. Что завтра я буду трезвый. Я, бля, буду стальной. Без торгов.
Помимо этого, хер в курсе, чем мы думали. Все было в сперме, когда я прижал ее к столу и снова ввел. Ввел до дна. С разрывной силой, будто бы бросая все тело на абордаж.
Все хуевое тут же померкло.
Милка вскрикнула и задушенно откинулась. Я вцепился зубами ей в шею. Без какой-либо сдержанности оказал внимание и распухшим губам, и роскошным сиськам. Ненароком даже «Добрыниного» молока напился. Похуй. Трахал, как в последний, мать его, раз.
Но и он не был последним.
Когда СВОЯ ушла в ванную, не выжидал. Почти сразу же за ней двинул. Она стояла возле раковины и снимала с себя с помощью небольшого полотенца остатки спермы. На меня взглянула мельком. Я ступил в душевую кабину. Включил воду. И затянул ее. Она дрожала, но смотрела в глаза. Даже каскад не смывал отдачу, на фоне которой у меня образовалась маниакальная зависимость. Вжался. Смял губы. И снова с размаху взял, будто иначе все рухнет. Овладел, как