тот самый зверь. Брал больше, чем должен. Больше, чем сам способен вытянуть.
Мать вашу…
Я просто не мог иначе. Не мог, блядь, надышаться перед смертью.
За каждую стопку по палке.
Ради четвертой я незапланированно оказался на супружеском ложе. Видел, что Милка пытается уснуть. Один хуй, полез. Сверху. Накрывая всем телом, ловил ее тремор. И вдавливал до растерзанных стонов. Мозги не думали. Работали тело и стоящий колом член. На грани четвертого взрыва чуть душа не покинула. Но я добил.
Перекурил и приперся на пятый заход.
Все ждал, когда же Милка пошлет. Уверен был, что уже замучил. Но она не отвергала. Так что разошелся нехило. То ли конина догнала, то ли чересчур много выдал, долго не кончал. И все равно Милке покоя не давал. Просто потому что сам был спокоен, только когда находился внутри нее.
И даже когда с остановками в сердце дошел до предельного рубежа, не смог отпустить. Понимая, что полный пиздец раскручиваю, прижал к груди. Лишь после этого сознание схлопнулось. А я забылся страшным, блядь, сном.
Глава 66. Прорастая в тебе навек любовью
Я не сомкнула глаз.
Не из-за боли в теле – к ней адаптировалась. Не из-за мыслей – их давно перемолола и разложила по полкам.
Из-за сердца.
Оно отчаянно било тревогу. Оно не отпускало. Оно не давало Руслану уйти. Оно рвалось за ним, наперекор телу.
Приходилось едва ли не вручную контролировать работу, которой положено быть автоматизированной – каждое сжатие, каждое замирание, каждый новый удар.
Успокаивала сердце, рассматривая спящего рядом Чернова. Да не просто рассматривая… Впечатывая в себя каждую черточку. Именно последние минуты этой близости ощущались невыносимо ценными.
Он спал, как обычно, на спине, заняв почти весь диван. Мне всегда казалось, что тот слишком мал для парня с такой мощной комплектацией. Сейчас же… Тихо радовалась этой тесноте. Раскинувшись вдоль и вширь, он прижимал меня к своему обнаженному боку. И этим, как мужчина, давал самую весомую привилегию – быть ближе всех. Лежать на его плече. Слышать, как он дышит. И чувствовать безусловную защиту.
Я за пять дней так истосковалась по этим ощущениям.
А впереди… Не просто полгода.
Неизвестность.
Он ведь – гордый, уязвленный и нерушимый – поставил точку. Что бы не чувствовал, слишком волевой, чтобы терпеть, когда ему перечат. Тем более публично. У меня не было ни единого шанса на дальнейшее оспаривание конфликта. Второй раз Чернов меня к своему сердцу не подпустит.
«Я туда, откуда меня вышвырнули, не возвращаюсь. Не та натура. Сдохну, но не приползу!»
Я знала. Душой чуяла, сдержит слово. Так устроен. Если бы пришлось прогнуться, он бы мне этого не простил. Жить с этим не смог бы. Он бы нас в какой-то момент уничтожил.
То, что было ночью… Это не срыв. Ни в коем случае. Он просто выжег нас дотла. Спалил. Мы восстанем, без сомнений. Но уже в статусе чужих друг другу людей.
Потому я и не могла им насытиться. Понимала ведь, что это край.
В мельчайших деталях прочно вшивала в свою память мужчину, который, несмотря ни на что, останется родным и любимым. До конца моих дней.
Горло саднило. Глубже, чем обычно поражает простудой. Там, где остались все невысказанные слова. Было так много того, что уже не озвучишь. И слезы… Даже их уже не позволить. Нужно было оставаться не просто сильной. Спокойной. И суть не в гордости. Суть в том, чтобы не расшатывать Чернова. Там, куда он едет, лишние переживания ни к чему.
Когда Севушка заплакал, взяла его к нам в постель. Кормила лежа, пока не уснул. Так и оставила. Между нами. Рядом с отцом. Рус хоть и крепко спал, но все же… Пыталась урвать еще немного близости для него и для Севы.
Ближе к утру, когда малыш снова зашевелился, Чернов, будто вынырнув из глубокого забытия, среагировал, прежде чем это успела сделать я. Резко дернувшись, не открывая глаз, подался в поисках по дивану. Нащупав пятерней Севушку, притянул его к тому месту, у которого до этого лежала я – к сердцу.
– Ну че ты, боец?.. Че кряхтишь?.. – зашептал с паузами сипло.
Как-то так тепло и по-мужски ласково.
Господи…
Я вся покрылась мурашками и с трудом сдержала судорожный вздох.
Устроившись у отца на груди, сын поднял головку и бодро загулил. Звал, добиваясь внимания, пока Руслан не приоткрыл глаза.
– Подъем, да? – хрипнул, поглаживая разулыбавшегося Севу. И сам приподнял уголки губ. Подтянув сына выше, поцеловал его в висок. Так и застыл. Удерживая этот контакт, тем самым показал, как много он для него значит. – Остаешься за старшего, сына. Береги мать, договорились? – пробил внушительно, но с еще более ощутимой нутряной нежностью. – Совсем без выкрутасов, ясен хрен, не получится. Но давай уж как-то дозированно. Ты же мужик. Знай меру. Мать у нас одна.
Я молчала. Не шевелилась. Стараясь себя никак не выдать, наблюдала за мужем и сыном, что называется, из-под ресниц. Потому что… Эти слова, интонации, их сакральная связь – все вместе казалось таинством. Вмешиваться в него даже фактом своего осознанного присутствия было бы неправильно. Непростительно.
Но сердце мое… разрывалось… на сотни частиц…
Боже мой… Как же это было больно…
Еще несколько секунд Руслан, как мне казалось, бесцельно перебирал пальцами темный пушок на головке Севушки. А потом вдруг… Вглядываясь в личико сына почти с той же невыразимой тоской, которую проживала последние часы я, едва шевельнув губами, беззвучно толкнул то, что никогда прежде не говорил.
– Я тебя люблю.
Без надрыва. По факту. Как часть прощания.
Не знаю, как я выдержала… Разбилась ведь вся на кусочечки. Свое привыкла терпеть. Но за Руслана, за сына… Хотелось орать в голосину.
Сохраняла, конечно, и тишину, и неподвижность.
Однако… Именно в тот момент что-то во мне умерло.
Я не могла… Долгое время не могла себя собрать.
Чернов сменил Севе подгузник, переодел его в чистую одежду и занимал, таская по квартире, пока тот не начал требовать пропитание.
– Милка… – шепнул раз. – Милка… – шепнул два.
Голос срывался.
Падал до таких частот, что казалось, способен своей шероховатостью стереть меня до основания.
– Милка… – третий раз выдавил, прикасаясь к моей щеке подушечками двух пальцев. Когда я дернулась и резко распахнула глаза, с хмурым видом ткнул мне сына под бок. – На, корми. А то он, блядь, кулаки сгрызет.
И сразу же вышел.
Я вздохнула, достала грудь и подтянула Севушку. Сынок тотчас поймал сосок. Жадно зачмокав, на эмоциях, как это часто бывало, замахал ручками и затарабанил пяточками. Прижала его крепче и… почувствовала, как по виску скатываются и падают на подушку слезы.
На балконе хлопнула дверь.
Еще через пару секунд мой обостренный слух уловил чирканье зажигалки. А после с напряжением я поймала и запах курева.
«Терпи», – вбивала себе.
Но понимание, что скоро всего этого не будет, приводило в такое тяжелое отчаяние… Не было сил все это переживать.
Не было.
Но как иначе? Другого выбора мне не давали.
К тому моменту, как Рус после бритья и душа вновь появился в комнате, собралась с духом.
– Я положила трусы, носки, термобелье, несколько брюк, пять футболок, спортивные штаны, мастерку, темно-синий свитер, пару баек, перчатки, шапку, – докладывала, стараясь не смотреть в его сторону. Потому как он в мою отчего-то смотрел непрерывно. Чувствовала это, даже когда поворачивалась спиной. А уж боком так разило, что просыпались осы. Мурашки и вовсе караулили бессменно. – Чай, кофе, сахар, сигареты, конфеты, алюминиевую кружку, ложку и вилку, складной нож, фонарик и зажигалку. Аптечку отдельно собрала: бинты, вата, перекись, пластырь, йод, жаропонижающее, обезболивающее. В круглой железной коробочке нитка с иголкой… Мало ли… Что еще надо?
Чернов стоял молча. Слушал, не перебивая. Когда закончила, буркнул:
– Мыло, зубную щетку, бритву…
– Точно, – выдохнула я.
Проверила, все ли в порядке с играющим на коврике Севушкой, и выбежала из комнаты.
Пока укладывала туалетные принадлежности в органайзер, Руслан оделся.
Полностью.
Сердце защемило, когда увидела эту готовность.
Все. Время истекло.
Оставались жалкие минуты.
А ему хоть бы что… Молча принял несессер, положил его в сумку, закрыл все змейки, легко подхватил и, как говорится, двинул с вещами на выход.
Меня уже нещадно трясло, но я подняла Севу на руки и поспешила следом – провожать.
Руслан обулся, выпрямился и раскатал меня взглядом. Тем самым, в котором читались сила, стойкость… И никаких чувств.
Руку протянул не ко мне. К сыну.
Потрепав по волосикам, он ровным тоном вытянул:
– Все. Давай, боец. Держи тут порядок. Я на тебя рассчитываю.
Я сцепила зубы. Сглотнула. На миг зажмурилась. Перевела дыхание.
– Насчет развода… – выпалила, чтобы обозначить, что мне он по-прежнему не нужен.
Но Рус не дал договорить.
– Решим с бумагами, когда вернусь. Сама не ходи. Вдруг что – выплаты получишь.
Сказав это, резко покинул квартиру.
Я стояла с сыном на руках. Смотрела на закрывшуюся за мужем дверь. Слушала, как его шаги стихают на лестнице. И медленно, до визга в клетках, распадалась от боли.
Глава 67. Повторится все много раз, только ты – никогда
Жара на этом краю страны была чем-то аномальным. И, без преувеличений, круглосуточным – июль-август-сентябрь, уж точно. Душило вне зависимости от положения солнца. В октябре чуть легче стало. Шпарило по большей части днем. Но мы, один хер, продолжали ходить к речке, как только выпадал просвет между дежурствами.
Сегодня границу гасили с рассвета до зенита. Сначала отстреливались, потом латали позиции и укреплялись. К речке выбрался ближе к вечеру.
Рядом с частью, в которой базировались, находилось село. Необремененные по паспорту или просто без крепкой тяги к дому периодически там шарились. Более взыскательные мотались в город. Я – ни туда, ни туда не таскался. Хоть и понимал, что с Милкой точка.