Не мог.
Суррогат не воспринимал.
День за днем, месяц за месяцем – не вытравливалась из нутра СВОЯ. Шпарила под ребрами дробью. Прочно сидела в мыслях. И снилась. Как по заказу, блядь. Каждую, сука, ночь.
Только скинул шмот, к берегу подтянулась делегация деревенских девок. Работяги. Притащили на стирку ковры. Вроде все такие скромные – в платках да юбках длинных, а зырить в мою сторону и хихикать не стеснялись. Черт бы их побрал. Как обычно, в три секунды развели балаган.
– Эй, солдатик, не рано ли ты для невест разделся?
– Нас-то много. Гляди, не сгуляйся!
– Хоть бы штаны оставил… Всю же скотину нам перепугает!
– Скотина скотиной, а вода холодная! Побеспокоился бы, боец, о своем хозяйстве!
– Береги добро, красавец!
– Ой, не жених он, девки… Обручалка на цепочке болтается, гляньте!
– Тю, когда успел?
– Такой бы не успел… Небось и ребятенок уже есть… Эх…
Скромные, но на язык, пиздец, острые. Каждый раз охуевал. И с рожей кирпичом прикидывался, блядь, глухонемым.
Зашел в воду, нырнул и поплыл, разгоняя свои собственные, порядком запаренные мысли. Шум на берегу не стихал. Около получаса купался, а, один хер, под те же шуточки выходил.
Пока одевался, самая смелая сунулась с корзиной.
– Держи, боец. Поешь. Тут свежий хлебушек, печеный картофель, брынза и виноград.
– Спасибо. Не голодаю, – бросил я хмуро.
И ушел.
Если честно, кормили в части посредственно. Но такой уж у меня характер – с рук не жру.
Давал слабину, только когда приходила посылка от СВОЕЙ. Не ждал же, сука, ничего. А она стабильно раз в месяц отправляла.
Черт знает, зачем.
Предположил бы, что тупо стыдно не отмечаться на фоне других жен, так ведь видно было, что не для галочки старается.
Домашняя тушенка, копченая колбаса, чесночное сало, бастурма, таранька, соленья, пирожки, пироги, булочки, вафли, пряники, конфеты, кофе, чай, обнова по одежде, сигареты и самогон на вишне под видом компота с наклейкой «Любимому зятю от тещи».
Люкс, блядь.
Всем звеном обсуждалось. Всем звеном ждалось.
А у меня, мать вашу, руки тряслись каждый раз, когда вскрывал. Будто внутри не хавка и пойло, а весточка из поднебесной. Кусок той жизни, что я, ослиная морда, потерял.
Первым делом не жрачку вытаскивал. А вещи – они, ебаный ад, так домом пахли, что меня аж плющило. Рвало изнутри, как суку.
Но это, как оказалось, только цветочки лезли.
Ягодки пошли, когда СВОЯ прислала письмо. Увидел его и от щенячьей радости чуть не обоссался. Схватил, сука, в зубы. Забился в укромный угол, чтобы не видел никто. Осторожно вспорол. И, на хуй, чуть не разрыдался, когда из конверта посыпались фотки «Добрыни». Сжимал челюсти, но чертовы губы все равно выворачивало и херачило косой дрожью. Да что там? В сердце же лом воткнули! Чеканило тряской по всем лицевым мускулам. Глаза просто затопило. Аж нос забило.
Привет.
У Севы уже четыре зуба. Последние два лезли тяжело – с температурой и общим недомоганием. Гостили в этот период у твоих родителей, потому как я боялась оставаться одна. Несколько ночей подряд Светлана Борисовна вынуждена была колоть жаропонижающее.
Сейчас уже полегче. Мы дома.
Севушка замечательно кушает. Ввели практически все овощи, гречневую, овсяную, кукурузную и рисовые кашки, кефир и творожок, курицу и индейку, яблочко, грушу и банан. Но больше всего, как настоящий мужичок, любит борщик или супчик с мяском. Я все перебиваю в пюре. Так ему вкусно, аж ножками сучит. Приходится притормаживать, чтобы ненароком не подавился.
Воду и компот пьет только из поильника – сам держит и ничего не проливает. Ты бы видел, какой он в этот момент гордый! Я бутылочки уже даже не достаю.
Спит, если ничего не беспокоит, почти всю ночь. Думали ли мы, что это время когда-то настанет? Только под утро ищет грудь. Я, может, к концу года отлучать буду, потому что он о ней вспоминает, только когда сонный. Или когда расстроен – требует, чтобы пожевать и успокоиться.
Днем – по-разному. Чаще всего дважды спит. Но бывает, что разгуляется, и первый сон выпадает. Педиатр говорит, что для его возраста это нормально. Она в принципе Севушку очень хвалит. Говорит, что он опережает сверстников и по физическому развитию, и по сообразительности, и по навыкам.
Сынок и правда все-все понимает. Когда говорю, внимательно слушает. Все мои просьбы выполняет. С базовыми задачами справляется на ура! Только когда запрещаю что-то, упирается. Ползает как метеор! Встает у опоры. Везде порядки свои наводит. Все приходится прятать. Даже ручки на шкафчиках завязываю. А то он недавно полез в один и прищемил дверцами палец. Да так, что ноготь сошел.
В июле, августе и сентябре проводили по паре недель на даче. Приучала сына к большой воде. Он, знаешь ли, теперь без ума от моря!
Вот такие у нас новости. Подумала, тебе интересно будет почитать.
Надеюсь, все живы-здоровы.
Береги себя.
М. Ч.
Интересно ли мне было? Я перечитал это чертово письмо тысячи раз. Я его, сука, наизусть выучил. Каждую долбаную букву пальцем обвел. Особенно инициалы – М. Ч. Кусая губы в кровь, затер до дыр.
Держал вместе с фотографиями Севы, как самое ценное, под подушкой. Вытаскивал, только если один оставался. Ну, или после отбоя. Потому что реакциями своими ни хрена не владел.
Перечитывал и перечитывал. Тупо мусолил, ковыряя по ранам.
И ни строчки в ответ не вымучил.
Таких паскуд на весь взвод больше не было. Все исправно шкрябали депеши домой. Даже Володин своим папуасским кучерявым, попыхивая под деревом самокруткой, что-то там вертел.
Я смотрел на них, будто сам выше этого. А внутри горел.
В моем-то письме речь исключительно о сыне шла. На фотках тоже он один. От Милки – разве что структура мысли, почерк и «М.Ч.».
Все логично. С хуя ли ей мне о себе рассказывать? Мы не вместе.
Я бы мог ей что-то такое же обтекаемое наебашить, но у меня тут «Добрыни» не было. О чем рассказывать? Не засаживать же в обиход: «Спасибо любимой теще за самогон! Глушат даже те, у кого аллергия на вишню!»
Уверен, о том, что в банке не компот, Милка даже не догадывалась. Сука, как есть контрабанда. Теща в теме. Вне закона. На опыте. Милка бы ей за эти финты голову без разговоров оторвала.
Придется нести с собой в могилу.
Потому что жена у меня, может, и почти бывшая, а у тещи статус пожизненный. И дело не в самогоне. Я-то не особо по синьке. Просто новый комплект искать не планировал. Ну на хуй.
– Ты пока не вдупляешь, да? Что золото нарыл, ни черта не выгребаешь? – щелкнул меня как-то Бастрыкин, когда посреди дня вдруг дали связь, и все адекватные рванули звонить по хатам. – Смотри, молодой, довыебываешься – потеряешь.
«Уже», – отмахнулся я мысленно.
Но ни одной живой душе так и не выдал, что, когда уезжал, «золото» мне в лоб про развод зарядила. Я это «золото», конечно, на ее же принципы посадил – мол, с бумагами по возвращении разберемся. Помнил, как гнула: типа, пока в браке, с кем-то другим – харам. Бесчеловечно.
Окей.
Так хоть не дергался. Спокойно истончал привязку.
Блядь.
Кому я втюхиваю?
Четыре месяца отлистало, а моя тяга не снижала градус. Напротив. От голодухи все внутри воспалилось. Гноем, сука, пошло. Жгло из глубин, как ебучий нарыв. Пиздовало болью по нервам.
Когда же пресловутое время выскоблит из меня эту срань?
Господи…
Я, как последняя мразота, томился тоской и гонял ебаные сопли.
По СВОЕЙ.
Потому что чужой она так и не стала.
Пока.
Глава 68. Без тебя мне мира мало, ночью не до сна
Был среди нас один мужик. Фамилии не помню. Все звали Дедом. И суть не в сединах. Смотрел он так, словно само твое существование ему поперек глотки стояло.
Часто так случалось, что нас с этим Дедом кидали в общий патруль. Как правило, одна такая группа насчитывала от трех до пяти рыл. По обстоятельствам. Но в случае с Дедом количество вот ни хрена роли не играло. Если в другом составе бойцы, когда спокойно все, от скуки разгоняли цирк, то в этом все так или иначе скатывались в молчанку.
Меня это устраивало. Я же тоже пиздеть не любил. По месяцам службы между «Черным», «Молодым», «Тараном» нередко и «Немой» слышал.
В один из таких обходов нас накрыло. Плотно. Без каких-либо раскатов и предупреждающего гула. Я, вроде, не тормоз. На реакции не жаловался. Но в тот миг ни хуя понять не успел. Тупо по факту принял, когда справа, из-под ног товарища, выхуярило фугасом. Мало того, что оглушило, снижая концентрацию. Еще и почвой вперемешку с мясными ошметками закидало. Вдохнув запах смерти, с ревом в башке рванул к земле.
Сверху летело, как в ебучем кино. Только без музыки.
Не было никаких чертовых шансов на отстрел. Хуй там. Не та позиция. Да и шили слишком щедрой очередью.
В ушах звенело. Перед глазами плыло. Все тело ощущалось тяжелым и неконтролируемым. Но я вцепился в автомат с четким намерением подняться. Пусть в последний раз. Кого-то да заберу с собой.
Дед не дал.
Схватил за шкирку и без церемоний потащил по кочкам. Выволок за буерак – в ложбинку, под откос. Там встали, нашли позиции и отбились подчистую.
Когда все стихло, Дед впервые со мной заговорил.
– Слишком ты прямой, молодой. Резкий, – выдал посаженным голосом. – Крепко же за тебя дома молятся, раз до сих пор жив.
Я, еще погуливая от адреналина, буркнул:
– При чем тут молитвы?
Дед будто сквозь меня посмотрел. На всех тех, кого уже нет рядом.
– А ты что, думал, здесь счастливым везет? Ни хрена. Тем, за кого молятся до хрипоты. Кого крайне сильно, до судорог в сердце, ждут.
Я больше не встревал. Его вера – его дело.
Но ночью, когда все спали, вспомнил о тех майках, что в посылках из дома шли. В каждую из них была вшита тканевая иконка. Я значения не придавал. Есть и есть. После слов Деда задумался.