Именно на пике наивысшего крика мамы мы с Севой и появились. Появились и застыли, потому как, стоило лишь увидеть Руслана, тело мое взбесилось. Сердце, дыхание, мозг… Все системы вышли из-под контроля. Внутри будто случился тотальный переворот. С уничтожением привычного порядка. С бурной внутренней перестройкой. С такими всплесками, что казалось, меня заново пересобрало из частиц, которые напрочь отвязаны от главного центра управления. Мои органы не принимали, даже не слышали… Только действовали. Действовали агрессивно и деструктивно, погружая всю мою суть в хаос.
Господи…
Вот он... Он…
Обожженный солнцем. Осушенный ветрами. Прокопченный огнем. Иссеченный боевыми столкновениями. Возмужавший. Загрубевший. Потяжелевший.
Но все такой же… Любимый. Родной. Красивый. Необходимый.
Мой.
До боли. До безумия. До истончения собственных границ.
Руслан взгляда не поднимал.
Пока я, накладывая на его лицо трафарет своей одержимой памяти, сравнила, насколько ожесточились его черты, он, сминая потрескавшиеся губы, раздувая ноздри и слегка подрагивая обгоревшими ресницами, смотрел в пол.
Нашего с Севой присутствия не распознать не мог.
А значит…
Он собирался. Собирался, чтобы выдержать полное энергетическое воздействие. Собирался, чтобы не сгореть.
«Нет. Нет, не может быть. Это ведь Руслан…» – задыхаясь, пыталась вернуться к трезвым рассуждениям.
Все оборвалось, когда Чернов поднял веки и ударил меня взглядом.
Ударил в самую душу.
Нет, не намеренно. Он действовал точно и хладнокровно, как боец спецназа. Это я со своей уязвимой отзывчивостью среагировала так, словно он ввалил в меня обойму за обоймой. Только я.
– Здравствуй, – прошелестела, не зная, как сдерживать слезы.
Там, где заканчивалась гортань, под напором дрожи до жути хлестко дребезжала заслонка, которой я разделяла внешнее и внутреннее.
Руслан не ответил. И не подошел. Только шапку стянул. Сглотнул и, хмурясь, будто арканом на себя потянул.
Но я не могла пойти навстречу. Просто не могла.
В теле такой перегруз ощущался, что добавлять хоть что-то поверх было бы опрометчиво.
Но тут, как водится, вмешалась моя вездесущая мама.
– Людка, ну че ты встала? Иди, обнимай мужа! Что вы, как чужие, в самом деле? Отвыкли, что ли?! Ну-ка, шагом марш, обратно привыкать! Ребенок, вон, чует все, сейчас опять расплачется… – тарахтела, на эмоциях всхлипывая.
В порыве буквально силой меня к Чернову дотолкала.
Руслан не сдвинулся. Ни на миллиметр. Сохраняя абсолютную статичность, исподлобья смотрел мне в лицо, пока нас с сыном не прибило к нему, как к скале. Я, Боже мой, держала Севу, словно щит, чтобы не соприкоснуться с тем, кто настолько сильно волновал, что казалось, на месте умру.
Все было так непривычно… И, Господи, так напряженно… Чернов не сгреб, как раньше. Даже минимально не притянул. Руки – по швам. Кисти – в кулаки. В глазах рябило, когда нашла в себе силы, чтобы прикоснуться к одному из этих кулаков пальцами. Дрожь его ощутила, как свою. Пробило по нервам, будто по проводам. До сердца – одичавшего раздатчика – всей мощью дошло. Шандарахнуло, аж зазвенело. С ослепляющими искрами раскидало. Так что, когда Руслан заскользил носом по моей щеке, я уже ничего не видела. В изумлении одуряюще слабо соображала. Только тактильный шок перекрывал общее потрясение. На инстинктах рвались и стоны, и какие-то трепыхания. Но все это подверглось жесткому параличу. Мурашки, как гвозди – вся реакция, которую способно было выдать мое стремительно разрушающееся тело.
Его запах. Его тепло. И ладонь его в волосах – все-таки прижал. Хоть как-то. Хоть напоказ. Шершавыми губами коснулся виска – вроде поцеловал, а на деле теми же разрядами вжарил.
С подоплекой неразгаданных мной чувств, да на фоне моей болезненной тоски столько внутренних и внешних реакций вызвал, сколько раньше самыми интимными объятьями и самыми плотоядными поцелуями не вызывал.
До озноба меня поразил. До скрытой истерики довел.
Из-под сомкнутых век лились слезы. Но все было так тихо, что я, почувствовав влагу, лишь удивилась, как им удалось просочиться.
Царапнув Руслана по кисти, в порыве пробилась пальцами внутрь его кулака. Он впустил. Но только кончики. И тут же крепко-накрепко зажал.
Та ладонь, что вверху, пошла по голове в окружную. От бока до бока обогнула мой череп и с противоположной стороны застыла. Правая рука и левый висок – получалось, что держал в захвате. Но Чернову будто мало было. Прочесав потрескавшимися губами мне по лбу, с сиплым выдохом загнал меня к себе под подбородок.
Замерли. А он затрясся. Всем телом. Мимолетно, но так ощутимо. Какие-то движения, и пальцы на рывках запутались в волосах. Стало больно, но я лишь шмыгнула. А он… крайне сильно прижал.
Все застыло.
На один-два-три… Оторвал.
Вот и весь контакт.
Мы ведь уже не те, которыми были на свадьбе. Сейчас работать на публику настолько сложно, что никакой офицерской воли не хватит.
Шагнув назад, кусая соленые губы, посмотрела на сына. Он держался настороженно. Когда Руслан, обхватив ладонями, потянул на себя, и вовсе заплакал. Развернулся и, не переставая голосить, потянулся ко мне. Я почти взяла. Не могла игнорировать. Но Чернов не отдал полностью.
– Ты чего, боец? – хрипнул глухо. Сева отреагировал резкой тишиной. Дернувшись обратно, застыл в изучении. Я с ним сквозь пелену слез разглядывала. Сердце буквально между двумя состояниями металось: рвалось и выпрыгивало. – Это же я… твой батя…
– Руслан, ну откуда ему такие слова знать? Я учила иначе… – шепнула, видя в залитых слезами глазках сына и узнавание, и страх, и подавленную обиду. – Севушка, это папа… Па-па… Видишь? Ты же помнишь, правда? Папа.
Малыш снова заплакал. Но теперь как-то иначе… Когда Рус прижал к себе, не вырывался. Всхлипывая, выдавал отцу в грудь что-то на своем. А потом и вовсе, как это бывало раньше, доверчиво притиснувшись, затих.
– Ой, ну слава Богу! – бурно выплеснула скопившееся напряжение мама.
Мы с Русланом не могли сохранять даже визуальный контакт. Сталкиваясь, будто врезались. Мучили друг друга. Сжигали.
Я отвернулась, вытерла лицо ладонями и, спасаясь от бьющей тело лихорадки, надела подхваченную с крючка кофту.
– Ты давно приехал? – спросила на удивление ровным голосом.
Вроде как между прочим, застегивая у зеркала пуговички.
– Часов в десять. С задержками шли, – отозвался Руслан.
Я вздрогнула от этого тембра. Все еще не верила, что он здесь. Стрельнула взглядом, чтобы убедиться. Поранившись, снова отвела. Но спазмы продолжали сечь нутро.
– Как узнал, где мы?
– Соседка сообщила.
– Хорошо, что сообщила, – отметила, не меняя тона. И, как ни в чем не бывало, позвала: – Пойдем поешь.
Он согласился. Прошагал за мной в кухню.
И выдал:
– Я ненадолго.
– На сколько? – толкнула я, оборачиваясь.
Сцепившись взглядами, со скрежетом потянули друг из друга какую-то сажу.
– До вечера.
Вот он… настоящий удар.
В сердце.
Как клин.
– П-почему только до вечера?
Теории вспыхивали и множились. Но ни одна не достигла финальной стадии дозревания.
Чернов их все разбил.
– Мне три дня дали. Добираться – сутки с лихуем. Ночью не уеду – хер успею в срок.
Я сжала зубы в попытке выдержать рванувшую под дых волну жгучей боли.
А вот мама, вмешавшись, разошлась.
– Да где же это видано?! Что за начальство?! Три дня, как подачку, сунули! Ни тебе отоспаться, ни отъесться, ни с женой намиловаться! Приехал, как на похороны! Ну, это вообще! Беспредел полный! Нет меня в этой их части! Я бы им устроила!!! А заодно и тем, которые лезут через границы! – прогорланила едва ли не на одном дыхании. Потом шумно вздохнула и, сменив градус, скомандовала: – Так, быстро – давайте мне Севушку! Мы гулять пошли, не мешаемся!
Тут я и сорвалась.
– Ты в себе, нет? – вскричала, оттесняя ее от Чернова. – Оставь ребенка в покое! К нему отец на пару часов приехал! Какие, на хрен, прогулки?! Хоть раз подумай, прежде чем лезть!
– У-у-у, глянь-ка, зятек, как она с матерью разговаривает… Погоны на плечах – уже все, да? Уже можно? Маршал Советского Союза! А про мужа ты подумала?! С таким характером останешься одна!
Я и без того на пределе была, а она еще… попала в самую черную точку.
– Это ты меня учить будешь? Где твои-то все? – выдала, не успев прикусить свой чертов язык.
– Давай, давай… – легко отмахнулась мама. И не осознавая, что творит, добила меня: – Время и правда не резина! Мужик полгода без ласки! Хоть обними нормально! Стыдно за тебя, дочь!
– Мы с Русланом разводимся, – выпалила я, не в силах больше держать в себе переживания. И для твердости припечатала: – Давно решено.
Отвернулась, щелкнула спичками, подожгла конфорку и с гробовым спокойствием опустила сверху кастрюлю.
Глава 71. Нет ничего смелей этих синих глаз в меня
«Мы с Русланом разводимся! Давно решено!»
Всадило по мозгам сто тридцать восьмой раз. Сто тридцать седьмой – я в холодному поту проснулся. Не вынырнул, нет. Вырвался из ебаного ада. Дышал как загнанный зверь. Сердце долбило. Долбило с такой дурью, словно именно этот, мать вашу, сраный раз должен был стать финальным.
Сунул ладонь под подушку. Нащупал фотографию. Чуть смяв угол, выдернул. Перекинулся на спину. Уставился. Тусклого лунного света и слабого мерцания из дежурки хватило, чтобы на прищуре разглядеть все детали. Те самые детали, что я, сука, знал наизусть. Но помнить – это одно. А смотреть… Вспыхнувшая за грудиной жара безжалостно расплавила броню. А под ней ведь и без того давно не было цельности.
Свирепо втянул ноздрями воздух. Проморгался. Сглотнул собравшуюся во рту горечь. А вместе с ней и яд тех слов, которые, вступая в конфликт со своим проклятым характером, ни за что бы не смог произнести.
«Мы с Русланом разводимся…»