Та же оплеуха.
Когда врезала, как про решенное дело, показалось, что с высоты сорвался. Понимал, что трос, сука, рядом. Вокруг него на стремительном и вертело, когда падал вниз. Мог зацепиться – просто, блядь, сказав, что никакого, на хер, развода не будет. Но я же знал, что на такой скорости не только руки себе оборву. Расхуячило бы всего. Так и летел, не предпринимая никаких действий. С гулом в ушах. С жесткими приходами. С бешено ревущим под неубиваемым панцирем нутром.
Именно так проявлялся мой чертов характер.
Внутри все рвалось, горело и завывало. А снаружи – тишь да гладь.
И пусть я ни хрена не решил. Пусть спустя полгода не был готов к разрыву. Пусть именно из-за стремления оттянуть неизбежное, на второй срок подписался. Пусть при виде нее, СВОЕЙ, от тряски очередной слой защиты сошел. Пусть вдохнув запах, который являлся для меня единственным домом, чуть, блядь, на колени не упал. Пусть на физическом контакте все раны вздулись, будто облило кислотой.
Пусть.
Не выдал себя ни словом, ни жестом.
Все, что я мог бы сказать. Все, что, мать его, было внутри. Все, сука, сгниет со мной.
Милка же тоже… Сначала вроде откликнулась. Что-то поперло от нее волнами, аж голову вскружило, и сделалась хмельной кровь. А потом Маршал, как назвала ее теща, утерла слезы и упала на мороз. А дальше с подачи той же тещи рубанула про развод.
Скомкав снимок, с рычанием, которое только за грудиной забурлило, но не пропустили зубы, вернул на законное место. Повернулся к стене. Взял с борта металлической рамы складной нож. Черканул свежую насечку.
Сто тридцать восьмую, блядь. Да.
Кинул на голову одеяло. Лежа в той же боковой позиции скрестил на груди руки. Плотно, до ебаного хруста, сам себя сжал. А будто… Ее.
Под сомкнутыми веками замельтешили вытертые до дыр воспоминания.
Милка не видела, но тещу новости ошпарили кипятком.
– Разводитесь? Это еще как понимать? – взвилась с места. Пока припрыгивала, «ягуар» на костюме чуть «тигром» не стал. Хотя это, скорее всего, у меня в глазах так ебенило, что порубало плоскость. – Кто вам право дал?! Ты, Людмила, в своем уме?! У тебя не мужик, а золото! Не пьет, не бьет, не гуляет! А какая в нем силища! Он каждый день с автоматом в руках смерти наперерез!!! А ты тут со своими закидонами!!! Я тебя спрашиваю: ты совсем, что ли?! Внимания мало?! Разводиться она вздумала! Я тя разведусь! Я тя так разведусь! Никогда пальцем не трогала, а сейчас дедовым армейским ремнем отхватишь! Так отхватишь – все звезды на заднице осядут! Никакие погоны не перекроют! Хоть генералом стань! Мамка тебе – не уставное начальство! С мамкой про законы можешь забыть! Мамка тебе свою жизнь поломать не даст! Пусть я врагом буду! Пусть!
Эта речь в прессующем заходе тещи не больше двадцати секунд заняла.
Я, блядь, еще не пришел в себя после «уведомления» про развод. По нервам, как по тем самым проводам, пошло обледенение. Обледенение той толщины, которая весом своим грозила обрушить.
И тут этот пизданутый концерт.
Ясен пень, я тупо прихуел.
Милка же, что против «ягуара» матери, что против моего «пикселя», в своем розовом плюше стояла без проблем.
– Все сказала? Теперь уймись. Дальше мы сами, – отрезала тоном, который и святого оскорбил бы.
Тещу, как я понял, на предмет обиды было тяжело пробить. Но и тормозить локомотив в ее планы не входило. Метнувшись в коридор, через три секунды с обещанным ремнем зарвалась.
– Думаешь, взрослая? Думаешь, умная? А во! – скрутила Милке перед носом шиш. – Боец ты недоученый! Ясно?! – до сипа глотку прорвала. – Щас мамка по жопе накидает – мигом поймешь, шо к чему!
– Ну, давай, ученая! Бей! – проорала Милка в ответ. – Бей, что застыла?! Бей!
Я, повторюсь, с поправкой на тот чертов дачный трешак, где мне в одностороннем порядке прописали по морде, в бытовухах не участвовал. Но тут хватило мгновения, чтобы просечь: удар последует. Теща вскипела, как перегретый котел. Я только успел скинуть Севу в стул для кормления, как она закружила солдатским в воздухе. Что было дальше… Черт знает, как это раскрыть. Прежде чем вырвал ремень, влетело и Милке по заднице, и мне по плечам.
– Харэ, – гаркнул грозно, потому что взбесился нехило.
Дать бы… В ответ…
Хвала святой Троице, теща упала на стул и в очевидных душевных терзаниях разрыдалась.
– Смотри, как он тебя защищает… Стена! А ты эту стену сносишь!
– Да не сношу я ничего, мама! Он сам… Решение принял Руслан! Прекрати истерику! Это ничего не изменит!
И в чем Милка неправа? И как мне с него сойти?
Я же за базар отвечаю.
Теща замолчала. Подобралась. Совсем другими глазами на меня посмотрела. С какой-то… пустотой. Разочарование – оно, как правило, беззвучное, но бьет похлеще пощечины. Я привык, что стреляют. А перед этим, как и с Милкой, безоружным был.
– Не зря я тебе всыпала, – выдавила теща.
А мне прям легче стало.
– Что ты такое говоришь?! Кто дал тебе право?! – кинулась на нее СВОЯ.
Я поймал. Хватом сзади. И оттащил к лупающему глазами «Добрыне».
От этого контакта, ясен хер, давануло кровью. И не то чтобы в голову. А если точнее, не в ту голову.
– Прости за этот кошмар… Не знаю, как так получилось… Хуже просто не придумать… – зачастила Милка, пока я сквозь помехи пытался словить чистую волну. Лапа, жалкая тварь, сама по ней шла: бок, спина, шея, волосы, щека. Все менялось слишком быстро. Положение наших тел – в том числе. Не уследил, как ее губы оказались у моего уха. – Мы тебя так ждали… – дыхнула горячо. Ладонью по нагрудному карману флиски скользнула. Я не выдержал. Перехватил. Вокруг пальцев сжал. Там кольцо. Впивалось. А я еще крепче сжал. – Прости…
– Придется еще подождать, – рубанул без каких-либо соплей. По факту. – Я на второй срок подписался.
По лицу Милки будто молния вжарила. Были и дрожь, и чернота какая-то, и воспаленная краснота. Пока она, выдернув руку, резко не отвернулась к окну.
Теща завыла. Но это уже фоном шло.
А СВОЯ, скрестив руки на груди, сухо переспросила:
– Сам решил?
– Сам.
– Господи… – прозвучало с надрывом. – Зачем?
И как ей объяснить, что там, ясен черт, хуево, но домой возвращаться – будто дуло себе в рот сунуть?
– Так надо.
Где-то вдали, за периметром, хлопнул взрыв. Один. Затем – второй.
– Группа, на выход! Встал, оделся, вышел – минуты нет.
Какая там минута? Сорвались с коек на первом, сука, слове. В горячем темпе начали сбор. За четверть я уже ПНВ к шлему цеплял.
– Через КПП. Без фонарей и лишнего шума.
Дали колонной в указанном направлении. На месте распределились по машинам. В кузовах, под брезентом, ненадолго зависли. А дальше – мясо.
Глава 72. Я не забуду тебя никогда
Гасили колонну снабжения. Топливо, боекомплекты, снаряга, медикаменты, провизия – все накрыли. По результатам тех самых взрывов, пока добрались до места облавы, один борт сгорел, второй – раскуроченным в кювете валялся. Остальные были под нестихающими минометными обстрелами. Мы врубились, еще жестче замес пошел. До утра дожили не все. Насчитали потери в двенадцать единиц.
Доставку по большей части спасли.
Вымылись. Подлатались. Заглушили голод. Отоспались.
И снова ушли в ночь.
Разведка доложила о возможной точке выхода. Стояла задача проверить.
– Это все бесполезно… – буркнул один из свежих. – Местность такая… Тут хоть разорвись, нереально всю линию закрыть. Горы, овраги, лесные массивы – чертова серая зона.
Я промолчал.
А старший группы отбрил:
– Здесь не болтают, здесь выполняют приказы. Так что заткни хлебало и работай.
Передвигались по координатам. Вдоль хребта. Территория открытая. Сука, уязвимая. И вроде дело к лету, а ветер невъебенно так драл морду. Благо, на лапах перчатки – СВОЯ недавно прислала замену всему, что изорвалось в хлам. Балаклавы тоже были. Мой косяк: решил, что нехер париться.
Дошли до точки. Выставились.
Сидели часа полтора, прежде чем из той самой серой зоны послышался шум. По глазам ударили не силуэты, а тупо тени. Но мы без суеты сняли весь первый ряд.
Дальше взлетела осветительная. И завязалась горячая бойня. Каждый метр через кровь. «Свежего» ранили. Подхватил его, дотащил до ямы.
– Сука… Я не знал, что здесь так… – простонал он, усиленно дыша.
– Теперь знаешь. Молчи. Не шуми.
В воздухе смердело не просто порохом и кровью. Смертью. Это не опишешь. С опытом просто чувствуешь. Кроме «свежего» в яме лежал «наш» – мужик, с которым я в приграничье с первого дня. Вот он и пах.
– А мне… ночью снилось… как я дочку у ворот встречаю… она уже взрослая… и я не в форме… просто человек… папа… – выдал рваными.
Я не затыкал. Не только потому что уважал смерть. Но и потому что загремело за грудиной по своим.
– Он че… умер, да? – засипел «свежий».
– Не ори, – хрипнул я.
И закрыл почившему глаза.
Только поднял голову, старший метнул ладонью, давая команду возвращаться на позицию. Я вернулся. Впился взглядом в прицел. Нашел мишень. Открыл огонь.
Снова до рассвета проебались.
Едва успел на связь. Даже мыться не стал, сразу за телефон ухватился. Не пропускал ведь на втором сроке ни одного окна. Хоть в крови, хоть на износе – набирал дом.
– Руслан? – рванула СВОЯ первой.
Что мне боевики. Звук ее голоса, и я сгораю за секунду.
– Я, – толкнул глухо.
Милка вздохнула.
– Я уж волноваться начала… Время подошло, а ты не звонишь… – зашептала на ускоренном.
Горло будто стропой стянуло. Сердце давало гари. Пульс делил линию здоровья на «жив» и «потерян».
Но надо было отвечать. Хоть что-то.
– Только вернулись в часть.