Вышел на берег. Сел на траву. Потом и вовсе… позволил себе упасть на спину.
Смотрел на небо, пока не осознал, что впервые за весь срок прочувствовал тайм-аут. Без тревоги. Без перманентного, мать вашу, напряжения. Без горячки, что гонит обратно в строй. Я тупо забыл, что я боец. Вспомнил, что прежде всего человек.
Ночью на последнее задание метнулся. И все. Уже официально попросили.
– Ротация прибыла. Освобождай койку. Твое время истекло, – буркнул старший.
Я молча кивнул.
И сам не понял, как собрался. В башке этот процесс, с учетом наваленного барахла, виделся муторным. А по факту: что годное – скинул товарищам, что дырявое – выхуярил. Под подпись вернул казенное. В сумку попало только самое ценное.
Простился со всеми. И дал по газам.
До города пилил пешком. Уже в черте сел на трамвай. Добрался до ж/д.
Чтобы не ждать ночи, взял билет с пересадками. По времени, если начистоту, плюс-минус то же самое получалось. Тупо парило торчать на вокзале. Лучше уж по рельсам бить.
Бабло было. Но я, один хер, отвык от комфорта. Так что и в дороге не шиковал – летел общими вагонами. Шум, вонь – это фигня. Я тоже не розами пах. Разве только не пиздел, как остальные.
Молча таращился в окно.
За стеклом мелькали станции, деревни, города. Но я особо не вникал. Вслушивался в то, как скрежещет внутри. И все ломал голову, что делать по приезде.
Куда возвращаться? Где жить? Как взаимодействовать с Милкой?
Увы, чтобы ответить на эти вопросы, шестисот с лихуем километров не хватило.
В какой-то момент от усталости прикорнул. Проснулся, когда за окном уже знакомые виды понеслись. Как ни шухерился, внутри тотчас заныло. Сука, будто по живому ножами отработка пошла.
Нелепых встреч не собирал. Вообще никого ни словом не предупредил, что возвращаюсь.
Соскочил на перрон, прыгнул в такси и, стиснув зубы, ударился по домашнему адресу.
Там, как обычно, бля… Поцеловал дверь.
Думал, снова к теще переть придется. Ираида Ивановна тормознула, помешав кинуться по ложному маршруту.
– На даче они. Вторую неделю.
– Понял.
– Ты насовсем-то? Окреп как… Возмужал! Красавец! Куда же ты? Руслан? Людочка ключи оставила…
Я ничего не сказал.
По уму бы было зайти в квартиру, отмыться, выбриться, сменить шмот… Прийти в себя, в общем. Но внутри меня вдруг врубило торпеду. Даже сумку не скинул. Сбежал вниз, взял новое такси и поехал к морю.
Вышел сразу за поворотом. На половине улицы.
Вдруг Милка не одна… Эффект неожиданности, бля.
Чем думал, чем думал?..
Голову снесло!
Понял, что если взаправду увижу ее хоть с кем… Убью, на хрен. Не ее, конечно. Мудилу, с которым…
Сука…
Бог милостив.
Не доходя до забора, услышал нежное пение.
У каждого из нас на свете есть места,
Что нам за далью лет все ближе, все дороже.
Там дышится легко, там мира чистота
Нас делает на миг счастливее и моложе[1].
Корпус зажало, словно в тиски угодил. И забренчало за грудиной так, будто там не сердце, а расположение гитарного взвода. Дышать легкими запретили.
Ебаный ад.
Намело соли в глаза, едва проморгался.
Сева грузил песок в тот самый педальный самосвал, который я приволок на его день рождения. А Милка, прервав пение, пыталась ему объяснить, что уже взял норму.
– Хватит, сыночек. Трудно будет ехать.
– Ма-а-ама! Сам! – пыхтел, отцепляя ее руку от борта. Своей, растопырив пальцы, тряс в воздухе: – Еще! Сам! Много!
– Приедешь третий раз, ну…
– Сам!
– Сам, сам… Я не помогаю… Просто говорю, как лучше…
– Сам! Много!
Если говорить о помощи, я себе и первую, и вторую оказал.
Один хер, ощущение, что с меня содрали кожу и вынудили этим кровавым месивом поглощать кислород, усиливалось.
Сумка соскользнула с плеча и ебнулась о землю.
Милка чуть дрогнула и, не поднимаясь, медленно повернула голову.
Пресвятая Богородица…
Сцепились глазами и зависли.
Дальше что?
Решающий момент.
Все или будет сейчас. Или не будет уже никогда.
[1] «Чистые пруды», Игорь Тальков.
Глава 75. На судьбе моей свой узелочек завязала
Я, мать вашу, рискнул стать оптимистом. Дал себе веру, мол, СВОЯ очухается, подскочит, влетит в грудь, хомут на шею кинет, со всех сил прижмется… И тогда уж я пущу себя с цепи.
Прочувствовали масштаб этого наеба?
Во-во.
Сосать.
Приложило новоиспеченного оптимиста зарвавшимся таблом в землю. Без шанса на пересмотр дела.
Потому что по факту было все так: Милка поднялась, шепнула что-то малому, подцепила за руку, привела ко мне и мягко подтолкнула навстречу. Сама же… На физический контакт не пошла. Застыла в полушаге.
Я шевельнул бровями. Взял вдох. Повел башку в ее сторону. Дал выдох косым, полагая, что так будет неочевидно, как зафаршмачило системы. Глянул. Блядь. Не смог себя ограничить. За ребрами сходу заиграло. Нет, не песнями. Разъебло теремок.
Глаза, губы, линии – все очертания, которые, как показала разлука, могу по памяти на любой деревяшке отчеканить – держали дистанцию. На позиции отчуждения.
В общем, развязка получалась такой, сука, болезненной, что лучше бы меня в горах на мине порвало.
Подтянув рожу под контроль, с излишне хмурым, а по факту убитым видом присел на корты. Открылся. Принял сына. Тот вжался с разбега. Не успел я обнять, егозой завинтился в кольце моих рук.
– Па-па… Па-па… – топил, перебивая себя хохотом.
Только на смех и брал перерывы. Этот смех, зарождаясь в столь маленьком человечке, обладал неимоверной силой. Выносил всю округу. Если бы я был не я, сказал бы, что мы имеем дело с каким-то, сука, волшебством.
«Вот щас… Уже щас… Отпущу…» – говорил себе.
И продолжал держать.
Тело помнило, как обращаться с мелким. Но ощущения из-за давности шли с перегрузом.
Пристроил пятерню на крошечном затылке. Опуская веки, тормознул все движения, чтобы пройтись носом по макушке и вдохнуть запах. И Севка, поймав раздачу, замер. Вцепившись мне в шею защепами, с особым доверием тихонько задышал.
Нутро скрутило. Пустило фаршем. Но так как по большей части от счастья, то будто в обратку: когда уже перемолотое, без кости, лезет наружу, как сдобренное дрожжами тесто. Хвала Богу, не было нужды в глухую гасить. С чувствами к сыну я имел право жить. Мой. Навсегда. Никто, блядь, не отнимет.
– Ну че ты, боец? – хрипнул позже, когда смог отстраниться и взять в фокус лицо. – Растешь не по дням, а по часам. Самосвал освоил? Прям зашло, смотрю. Все сам, да? Мужик.
– Сам, – выдал, как боевой клич. Оторвавшись от меня, посмотрел на Милку. Пальцем ее заругал: – Мама, ну-ну! Сам!
Я усмехнулся, до странного, сука, млея, от того, что в моменте реально поймал в пацане конкретно свои повадки.
Как это, на хрен, возможно? Ребенок же. Не просто мини-копия. Дите. Но ген, который пальцем не размажешь, буквально орал, что оно мое.
В приграничье я втирал про цветочки и ягодки в плане чувств. Сейчас в моем организме начался гребаный сбор урожая.
И все это при Милке.
Сдерживая реакции, которые, мать вашу, не сдерживались в принципе, я, сука, аж побагровел. Целиком и полностью.
Расшатало, пиздец как.
И я не удержался. Снова скосил взгляд на СВОЮ. При учете, что я все еще сидел на кортах, а она стояла, получил доступ к коленям и бедрам… Там, с внутренней стороны правой ноги, по факту уже под ситцем халата, виднелась знакомая родинка. Там, под воздействием ветра, выходили мурашки и поднимались волоски. И там же, в противовес ознобу, докрасна горела кожа.
Кожа, которую я помнил на ощупь.
Нет, не как у всех. Сотка.
Гормоны, которые сидели на приграничье в некой спячке, ударили в грудь резким выбросом. Качнули сердце. А оно уже, разрывая мне жилы, раскидало дальше, превращая меня в кипящую, на хрен, глыбу.
Продавив все, что только мог, с гулом в башке вернулся к сыну.
Тот, сотрясая ладонями, что-то воодушевленно рассказывал. Звучал все еще малопонятно. Половину слов заменяло неразборчивое интонирование. И в целом по глубине голоса было похоже, что он имитирует работу трактора.
– Хочет, чтобы ты с ним грузил песок. Но возить он будет сам, – расшифровала Милка.
– Понял. Не глухой, – буркнул сипло, не желая признавать, что пропустил, на хрен, все, и теперь не секу, как общаться с собственным ребенком. – Че у него за шапка? – толкнул, указывая на каскад волос у «Добрыни» на голове. На самом деле, конечно, тупо соскочил с неудобной темы. – Надо под машинку. Состричь, нафиг, лишнее.
– Сострижем, – спокойно отозвалась Милка.
Я взгляд на нее больше не поднимал. В противоположную сторону посмотрел. Отвесив нижнюю челюсть, бесшумно набрал в легкие воздух. Замирая, придержал. Но внутри все равно проморозило, словно азот втянул. Медленно, стараясь не палить реакции вовне, выдохнул. Подхватив малого, кинул попутно на плечо сумку. И поднялся.
– Мы обедать собирались… – шепнула Милка, заламывая от волнения руки. И позвала в дом: – Пойдем?
Я кивнул. Дождался, когда она начнет шагать, и молча двинул следом. На веранде по углам не стрелял. Без того накрыло ведь воспоминаниями. И вовсе не теми, в которых рожу отутюжила. А теми, в которых на срыве взял то, что, не признаваясь себе, давно жаждал.
– Сначала в душ, – отрапортовал в доме.
Благо, Севу уже не надо было передавать из рук в руки. Самым безопасным путем скинул – просто поставил на пол, он улетел.
– Сиска! Сиска! – орал по дороге. – Ма-а-ама! Сиска!
– Ты же писала, что завязала, – протянул на автомате. – До школы его на сиське держать будешь? Или планируешь с собой сцеживать?
Да, меня, блядь, волновал этот вопрос. В конце концов, это мой сын.
Милка едва заметно улыбнулась.
На валерьянке, что ли?
– Завязала, Руслан. Он просит сосиску, – прояснила тем же ровным тоном, которым согласилась на стрижку. И ушла на кухню. – Севушка, что мама тебе говорила? – слышал, покрываясь липкой испариной, уже оттуда. – Когда мы заходим в дом, первым делом надо вымыть руки. Боже мой… Борзота, ты весь в песке! Ел его, что ли? Признавайся.