– Значит, решили?
– Решили.
Глава 78. Она лебедь, а я ворон
Разжимал хват медленно. Характер плюс наложенный поверх опыт не позволяли враз расслабиться, даже если всем духом ломился к финишу. По миллиметру себя отпускал. Вера в то, что должен стоять на своем насмерть, сдувалась крайне постепенно. Но, блядь… Сдувалась же. А я даже не бесился.
Оформленный через «Добрыню» пакт на пролонгацию брака показывал, что как минимум одного демона я в себе, сука, минусовал. Год назад – хуй бы так выкрутился. Ждал бы полной капитуляции Милки. А если бы она прогнулась частично – не оценил бы. Требовал бы больше. С повинной. С гарантиями. С клятвами, блядь. Потому что на тот момент был расшатан в ноль. В каждом бы ее слове подвохи выискивал. Сука, да что слова… Мне бы взгляды мерещились дерзкими, а паузы – атакующими. Срались бы весь год. Стопудово.
Только сейчас допер.
Сейчас, когда узнал, какая она… Мягкая. Невзирая ни на что, собранная, выносливая, заботливая, преданная, домашняя, теплая. Без всякой шелухи. Без лишнего трепа. Без тягостных ожиданий. Давала все, ни хуя не требуя взамен.
Заслужил ли я? Имел ли право?
Об этом думал полночи. В той самой крайней спальне. Таращился в потолок. Как дурной вертелся. Бегал курить. В режиме, что сердце врубило, расхуяривая грудак ударами, о сне речи не шло.
Какой спать, блядь, когда СВОЯ за стеной? Родная. До боли. В кровь впитана. Пару метров по коридору… и держите меня семеро.
Сука, да это угашенное сердце ни в одном бою так не валило.
Меня крыло, как ебанутого.
В горячих без особого мандража шел на зачистку, с ровным пульсом под обстрелами ползал, сотни раз методично атаковал и безжалостно давил врага, под канонаду миномета, случалось, спал, как под дождик. А сейчас? Все, что проживал, ощущалось не просто дичью, а тотальной всеобъемлющей ломкой.
Когда проходил мимо той комнаты, в которой когда-то зачали «Добрыню», пару раз слышал его до смешного грубоватое бормотание и нежный шепот Милки.
– Ма-а-ама, дай…
– Нет, сына, нельзя. Там нет молочка. Попей водички, родной. Все? Успокоился? Иди обниму.
Сева, конечно, отдушина. И для нее. И для меня. С ним легче палиться чувствами.
Вечером, пока Милка колдовала на кухне, возился с ним в песочнице. Грузили самосвал за самосвалом, будто был какой-то конкретный план. Впрочем, у «Добрыни» он наверняка был. Он не ныл, не куксился, как другие дети. Только пыхтел от усердия, аж сопли текли. Пахарь, мать его.
Потом ужин, который вытянули на оголенных нервах.
А после Милка предложила еще немного с сыном посидеть. Домывала на кухне. А меня Севка в спальню потянул. Кассету с мультиками ткнул в руки и пальцем показал на белого медведя.
– Умка!
Включил. Он и залип. От экрана взгляд не отрывал. Только моргал, и то изредка. А я смотрел на него. Наверстывал.
Пока не появилась Милка. С ней я сходу поймал перегруз. Так что, сдав пост, без лишних реверансов ушел, куда она отправляла еще днем.
Вот и лежал. Прокручивал. Вперед и назад. Волновало и будущее, и прошлое. Но будущее все же агрессивнее.
Пару раз отключался. Чисто от усталости. Рывками силы черпал.
Один хер, встретил рассвет с гудящим, будто трансформатор, сердцем. Голова уже от него трещала. Накалило за ночь капитально.
Брать какие-то допинги вот ни хуя не следовало. Но я зачем-то и кофе заколотил, и очередную сигарету в рот сунул.
Только присел на ступенях, пространство качнуло.
Милка не подкрадывалась. Но, ясен хер, осторожничала. Поэтому в спину мне шла тихо, поступательно активизируя древнейшую систему реагирования. Ученные поговаривали, что в плане некоторых инстинктов человек исторически деградировал, и бизона в кустах мы, как первобытные, уже на шерсть не поймаем. Бизона, может, и нет. Но, блядь, СВОЮ… СВОЮ я чуял. С любой дистанции. Загривок тотчас вжарило. А уже от него пошли множественные синапсы в виде искр под шкурой. Погнало по системе. Импульсами до самого нутра довело.
– Доброе утро, – обозначила свое присутствие, будто я мог не заметить.
– Доброе, – буркнул, не оборачиваясь.
Стряхивал пепел, когда услышал топот и новое:
– До-бо-е!
– Всеволод, не спеши! – крикнула Милка.
Куда там! Слетел с крыльца со скоростью света. Псина, к которой он рванул, встречала столь же радостно.
– Бойца откуда мобилизовали? – бахнул я, кивая на мохнатого.
– Наш он. Дачный, – отозвалась СВОЯ с улыбкой. Слышал по голосу. Но не смотрел. Наблюдая за игрой Севы с псиной, якобы на вольняке курил. – Игоря Петровича из шестого дома помнишь?
– Угу, – подтвердил, не выказывая особого интереса.
– Он сейчас болеет. Приезжает редко. Просил присмотреть за собакой. Вот мы и присматриваем.
– Слушай, если он пес – то пес. Не собака, – рубанул грубовато. – Говори, как положено.
– Ну да… – смутилась. И сразу увела внимание: – Да, Гром?
– Г-г-гом! – повторил «Добрыня», на эмоциях почти вытягивая «р».
– Он у нас никогда не ночевал. Всегда уходил к себе. Из-за тебя, как мне кажется, остался… – продолжила Милка. – Ты же не против?
Глянул-таки. Не удержался. Она же совсем рядом стояла. Захотелось обнять. Сука. До саднящей боли по корпусу.
Вместо этого хмыкнул, сука.
И мрачно толкнул:
– Не против.
Жена кивнула и сбежала. Недалеко. Тут же на веранде зашуршала по столу, приготавливая все для завтрака. Определенно, домашняя работа была ее личным способом заземления.
Я поднялся и, ломая себя, двинул к СВОЕЙ. К той, что, не подозревая, держала мою тушу в потрохами.
Сердце тут же дало бой. Вены вздулись. Заскрежетало все.
Курсируя по хрупкой, но такой, сука, до лютого озноба женственной фигурке, вновь поймал себя на тяге вжать ее в свое тело, чтобы каждой чертовой клеткой почувствовать. И на полную, не воруя, ее запах втянуть.
Хуй там плавал. Сдержался.
Вместо этого, столкнув брови, грубовато поинтересовался:
– В какой отдел ты хочешь?
Внутри что-то сдвинулось. Почти обвалилось. Глухо, но с грохотом. Парализуя часть функций.
А СВОЯ… Мать вашу, она вскинулась, будто током ужаленная. Глаза – огромные, ошалелые. Внутри них сражение неверия и радости. Раскраснелась. Но улыбнуться не решилась.
– В отдел по делам несовершеннолетних, – выдохнула отрывисто.
– И что там? – отбил на контрасте с ней небрежно. Но глазами считывал с максимальным фокусированием. – Почему именно туда? По-моему, гемор еще тот.
– Знаю, что есть нюансы, что тяжело… Но… Руслан, это моя давняя мечта, – поделилась без какого-либо понта. – Я должна помогать тем, кто в этом сложном мире наиболее уязвим.
Я кивнул и, задержав на ней взгляд, молча дал осознать: с работой ее смирился.
После свалил в дом, чтобы не видела, как меня развезло.
Когда вышел уже собранный, Милка, вестимо, начала зазывать к столу.
– ВВК[1] проходить лучше не жравши, – отмазался сухо.
– Так ты кофе пил…
– Кофе – хуйня. Кровь с меня точить не будут. Стул выдержать нужно.
– А, Барани[2]?
– Угу.
– И что… Долго тебя не будет?
Глазами не отслеживал каждую ее эмоцию. Однако на слух почудилось, что она не хочет, чтобы уезжал.
– Не знаю, – отбил исключительно ровно. – В ПНД[3] верняк погонят. Это стандарт. Какое-то время займет.
– Ясно.
– Ты говорила, купить что-то нужно. Список накатала? Я назад на машине приеду.
– Да. Сейчас.
Метнулась в дом. Через минуту вынесла листок. Я молча взял и пошел. Обнимая «Добрыню», разок оглянулся. Она на том же месте стояла, обхватив себя руками.
Черт.
Улыбнувшись, милосердно махнула мне на прощание.
[1] ВВК – военно-врачебная комиссия.
[2] Кресло Барани – специальный вращающийся в горизонтальной плоскости стул для исследования вестибулярного аппарата. Во время проведения вращения у испытуемого рефлекторно возникают толчкообразные движения глаз, называемые нистагмом. По быстроте прекращения нистагма после остановки кресла и судят о состоянии вестибулярного аппарата.
[3] ПНД – психоневрологический диспансер.
Глава 79. Не отрекаются любя
Одному лишь Богу известно, как сильно я его ждала. Молилась неустанно. И свято верила, что увижу живым и невредимым.
И вот он вернулся. Насовсем.
Закрытый. Сдержанный. Суровый. После года в зоне боевых действий все это словно бы в тройную степень возвели.
Вроде габариты все те же. Рост, вес, ширина плеч, размеры грудной клетки, объемы кулаков – с февраля без изменений. Но Чернов потрясал сильнее. Выжженной зрелостью, закаленной мужественностью и жесткостью, которая читалась во взглядах и прослеживалась в движениях. Ко всему еще определенный эффект производила форма, которая казалась теперь частью его натуры.
«Ох, Чернов… Ох…» – вздыхала про себя каждый раз, когда он в очередной раз отворачивался.
Понимала ведь, что не из равнодушия так поступал. Ни холода, ни покоя внутри него и близко не было. Там шла все та же война. Ожесточенная война с самим собой. Война, которая близилась к завершению. Отсюда и предложение быть вместе ради сына, и все эти резкие, но по сути очень важные разговоры. Иначе он пока не мог сказать, что хочет остаться.
А в том, что Руслан хотел, я не сомневалась. Это ведь чувствовалось. Ловила его желание даже не во взглядах. Энергетически. И старалась идти навстречу. Совершать шаги, на которые он мог бы ответить. А если он в какой-то момент отталкивал, не отчаивалась. Держалась на своей внутренней уверенности.
Уверенности, которую очень сильно подкрепила обручалка у него на шее. Чернов носил ее на цепочке, как другие носят крестик. Носил, как я поняла, весь этот год. Непрерывно. Забрал же перед самым отъездом в приграничье, когда все уже рушилось. Это свидетельствовало если не о трепетном отношении к браку, то уж точно о серьезном.
Я каждый час, каждую минуту надеялась на какие-то подвижки. Но никак не рассчитывала, что Рус заговорит о работе. Это был такой прорыв! Фундаментальный. Я думала, что эта тема будет возвращаться в нашу жизнь только в форме скандалов. Он же был категорически против. Говорил, что жена-ментовка ему не нужна. Что это все – не про женщину. Не для семьи. Не для нас. И вдруг вот так прямо дал понять, что переосмыслил. Я испытала настолько сильное потрясение, что не знала, плакать мне или смеяться. Чего ему это стоило? Учитывая характер и принципы, очень многого! Пусть до конца не одобрил. Но принял. Перестал давить. Спрашивая про отдел, еще и участие проявил. Выслушал внимательно, не обесценивая. И кивнул. И в этом кивке было больше веса, чем в десятках слов. Он уважал мой выбор. А значит, уважал меня.