Рус припер к стене. Надавил.
А мои влажные губы пошли ниже… По его шее, ключице, груди… Сцепка пальцев с лоснящейся сердцевиной потерялась, ведь я спустилась к его животу.
То, что было дальше, вынесло мне мозги.
Мало того, что запах пьянил, реакции моего мужчины добили трезвость. Он так стонал и, Боже мой, дрожал… Прямо в моей руке дрожал. И бедра, пресс, грудь – все ходило ходуном, словно под всеми этими мощными мышцами, как под тектоническими плитами, началось землетрясение.
Как не стать причиной извержения вулкана?
– Я кончу, слышишь? Не выдержу. Как только возьмешь в рот… Не бери. Тормози, – чеканил Чернов с нетипичным для себя удушьем.
Я поцеловала в пах. Втянула одуряющий аромат мужчины.
И так же рвано выдала:
– Хорошо… Кончи…
Он преувеличил, недооценивая свои силы. Когда я вобрала головку и медленно поползла губами по стволу, дернулся, как на взводе, но не кончил. Сжав голову руками, принялся трахать мой рот. Не глубоко. Без жести. Но с полной потерей контроля над своими реакциями. Стонал же – как никогда прежде. И трясся всем телом – каждой клеткой. Это стало настолько ярким, настолько чувственным и, Боже мой, распыляющим эпизодом, что когда Рус все-таки, содрогаясь, наполнил мой рот спермой, я испытала сожаление из-за того, что все закончилось. Влагалище с колючей пульсацией дыхнуло жаркой влагой. Я сжала бедра, чтобы получить хоть какое-то облегчение, и между ляжками тут же стало скользко.
Не успела я сглотнуть, как Чернов, поддев под руки, заставил меня встать. Беглая инспекция – глаза в глаза – и он уже развернул лицом к стене. Сложностей не возникло. Семени и моего секрета хватило, чтобы габаритная плоть Руса с легкостью протолкнулся туда, где его не просто ждали. Жаждали.
Пришла моя очередь стонать. Причем громко, не чуя себя от одуряющей страсти. Ход члена, давление мужского тела, прикосновение его губ, воздействие рук на самые уязвимые точки – шею, соски, клитор – все вместе сработало, как волна, которая не просто накатила, а накрыла. И я провалилась. Ушла в темную бездну похоти с головой. Так захлестнуло, что показалось, пропаду безвозвратно. Но в моменте это не волновало. Сокращаясь вокруг отточенно-жесткого массивного члена, упивалась своим экстазом. И то, что Рус еще раз кончил, нафаршировал меня спермой, усилило ощущения на чисто физическом уровне. Это было настолько приятно, что аж завыла, дергаясь в его руках.
Глава 84. Что-то сгорает изнутри – сильно-сильно
Ебаный полоскун. Третий раз за ночь из-под ведра поливал тушу. Вода из артезианки в натуре была ледяной – яйца не только поджимались, но и синели. А кожа груди, один хер, дымилась. Из-за гари внутри.
Когда снова рухнул рядом с Милкой и заставил себя закрыть глаза, в башке загудело, словно врубило пропеллер. Под веками закрутилась порнуха. На особо острых моментах по телу пробегал ток, аж передергивало.
Но как-то все же отключился. Организм физически сдал, приняв, наконец, запах СВОЕЙ, тепло ее тела и звуки дыхания не как возбудитель, а как крепкий наркоз.
Проснулся один. Ни Милки, ни Севы рядом не было. В самой спальне стояла тишина. Но с улицы рвались типичные дачные шумы: бой морских волн, ор скворцов, лай собак и рев гребаной бензокосы.
Сколько сейчас?.. Кому неймется?!
Перекатился с живота на спину. Чесанул по мятой роже пятерней. Совершив первый осознанный цикл по циркуляции легких, поймал ощущение, что им, сука, не помешала бы раскоксовка[1]. Прошло как через сажу. Только на третьем-четвертом круге выровнялось.
Затылок, грудь, пах – вгасило разом. Сказать бы, мол, вспылили флешбеки… Да хуй там. Эти сцены и во сне мозги молотили. Оттого и ныла боевая дубина. Морщась, поправил, чтобы в трусах уложить. Встал. Натянул шорты. И, схватив сигареты, двинул на выход.
Прикуривая, тормознул. Ноги уже на верхних ступеньках веранды были, так что на слух ловил позицию СВОИХ.
– Ма-а-ама! Зук! – возопил «Добрыня», накрывая участок смесью самых разных эмоций – от испуга до восторга.
– Это божья коровка, сына, – пояснила Милка мягко. А мне даже на расстоянии показалось, будто по венам пустило колючую проволоку. По внешнему периметру, ясен хер, силком рубануло мурашками. – Видишь, какая она красивая. В крапинку. Мы в книжке видели, помнишь?
– Ма-а-ама! – заорал на нее Сева, предупреждающе размахивая указательным пальцем. – Не тогай! Кусит!
Милка рассмеялась, и я снова с неконтролируемыми ощущениями столкнулся. Почудилось, что в сердце высадили бронебойный заряд.
– Нет, сыночек. Она не кусается. Даже малину не ест. Просто гуляет по листочкам. Хочешь потрогать?
– Бо, – чуть ли не басом толкнул «Добрыня», опасливо пряча руки за спину.
– Не бойся, – ласково успокаивала Милка. Вытянув вперед кисть, по которой, как я понял, ползала та самая букашка, ненавязчиво вращала ту на весу. – Глянь… Она добрая.
Угрюмо кивнув тому самому соседу с бензокосой – его башка как раз торчала над забором, спустился во двор и в боевом напряжении зашагал к грядкам. Уже на подходе улицезрел, как Милка передала Севе насекомое.
– Ну вот… Видишь, какая она классная!
Сын какое-то время таращился в непонятках. А потом, когда мелюзга побежала, взвизгнул и чисто по-богатырски заржал. Третий день дома, а от этих звуков будто в первый раз в голову ударило. Лоб не разглаживал, но уголки губ приподнял. А тут и… Милка. Вскинув голову, розовея, пробила счастливым взглядом.
Я ухватил фильтр зубами и, стиснув, двусмысленно задрал сигарету.
– Доброе утро! – выдала она.
– Доброе, – сухо проскрипел я. Под ребрами между тем фахнуло огнем. – Че делаете?
– Собираем урожай, – кивнула на лежащие на земле миски с ягодами: одну большую и вторую под «Добрыню».
– Папа! – шарахнул тот. И в пламени треснуло искрами. – Ма-три! Койовка! – вскричал, демонстрируя сидящего на пухлой лапе «питомца». – Хо! Койова! Хо-хо!
– Мощный улов. Одобряем, – отреагировал я. – Дрессировать собираешься?
– Она до-бая, – заметил богатырь с внушением. Только что палец вверх не поднял. А потом снова заорал, потому как букашка, расправив крылья, взвилась в воздух. – Па-па! Лови!
Я, блядь, потерялся… Ловить? Не ловить?
А Милка залилась смехом.
– Не надо, сыночка. Божья коровка отправилась к своим деткам, – сочинила на ходу, провожая насекомое взглядом. – Покормит их и вернется.
– Точно? – потребовал подтверждения надутый малой.
– Точно.
– Селовод тозе комить надо, – смекнув по ситуации, толкнул целый состав.
Я еще сильнее поплыл.
– Он че, прям так много за раз говорит? – хрипнул на выдохе.
– Пока редко, – улыбнулась Милка. И сказала сыну: – Всеволод уже ел.
– Селовод хосет и-що! – отрубил сердито. И размахивая руками, взялся перечислять: – Пи-жок, мама… Сиска… Копот…
– Ох… – вздохнула СВОЯ и подхватила «голодающего» на руки. – Ну, пойдем папу кормить. И тебе перепадет, что уж. Если так сильно хочется.
Мелкая и хрупкая, на удивление легко «Добрыню» таскала. Но мне не нравилось. Не хотел, чтобы надрывалась. Потому, шагнув, забрал себе. Тот сразу вцепился мне в цепь и стал с сосредоточенным видом просовывать палец в кольцо.
– Спасибо, – поблагодарила Милка с тем же смущением, которое могла выкатить и год, и два назад. Будто ночью не сосала мне член. Ничего не менялось. Но меня устраивало. В этих контрастах и в том, что ни одна живая тварь, помимо меня, их не знала, была своя прелесть. – Ты покурил? – спросила, собирая миски.
Ага, блядь. С ее подачи про свисающую с губ сигарету вспомнил.
Машинально скользнув взглядом по задравшемуся в наклоне халату и нехило округлившейся под ним попке, поймал прилив испорченной крови в пах. Жахнуло так, что аж пресс заломило.
То, что был в ней в такой позе, не остужало. Напротив, разжигало сильнее.
Сжал сигарету пальцами, затянулся, придержал копоть и, выдохнув на сторону, выбросил, к хуям, чтобы малого не травить.
– Покурил, – отчитался по факту.
– Тогда идем, – шепнула Милка и снова улыбнулась.
У каждого из нас были струны в душе. Но добраться дозволено лишь избранным. Вот СВОЯ добралась. И играла. Всегда. Чисто. Технично. Мелодично. Со светом, добротой и безграничной нежностью. Хардкор и лязг я вписывал сам. Жаль, допер лишь сейчас. Хотя хорошо, что вообще допер.
– Мы с Севой ели кашу. А для тебя я нажарила пирожков – с мясом, с картошкой и с яйцом, – болтала Милка, указывая на последовательность в блюде согласно начинке. – Кофе? Чай? Компот?
– Один хер, – отбил я. Но потом учел шакалившее организм давление и все же сделал выбор: – Пусть будет компот.
– Севолод тозе пижок хосет! – с напором припомнил сидящий у меня на коленях «Добрыня».
– Держи, сын, – выдохнула, подавая тот, что с картошкой.
Малой схватил двумя руками и вплотную прижался носом.
– А-а-ах, – выдал с кайфом. – Лепота!
СВОЯ засмеялась.
– Это он от деда научился.
Я только кивнул.
Накидались и поперли к морю. Втроем. Верняк, вчетвером – псина же тоже в строю. Как пацану и обещали, вместе в воду зашли. «Добрыня» в специальном кругу греб, так что… Подплыл к Милке, внаглую скользнул ладонями по изгибам и потащил на себя. Визуально намотал впечатлений, как скинула халат на берегу – следовательно, хуй уже стоял. В контакте же по стволу вальнуло жаром. Дернулся, пальнув ей по животу. Она заалела, но, ясен хер, оставила без комментариев.
– Г-гом! – выдавал Сева, бултыхаясь, чтобы достать до подпалого. – По-нали, Гом! Понали!
Приглядывал за обоими, когда Милка, вздохнув, зашла в диалог с якобы нейтральной темы.
– Мне нравится, как ты придумал с кольцом, – указала на всплывающую между нашими телами цепочку. – Это очень важно… Для меня.
Я прищурился.
И дал махом:
– Для меня тоже.
А потом поцеловал. Хотя хер там – зализал. Изъебанные нервы же взялись за работу, как шалавы за поклоны. С минимальным пониманием, но рьяно. Хапнул СВОЮ, будто не было ночи. Затаскало на волнах, как только обвила ногами под водой и вжалась плотнее. Так вот в рот попала соль. Один черт, было вкусно. Не перебивало.