Но давайте уже начнем. Может, по порядку выйдет яснее.
Это случилось только вчера. После обеда мне нужно было заскочить к багетчику, забрать картину: треснул подрамник, пришлось отдать заменить. Обычный сельский пейзаж, написанный пару лет назад, – висел у меня в гостиной и на какой-то вечеринке приглянулся одному известному ювелиру. Тот сразу сделал мне предложение. Сумма, от которой невозможно отказаться. Не вручать же ему треснувший подрамник! Пришлось отдать в починку. И почему я вечно отвлекаюсь на то, что совершенно не важно? В общем…
Багетная мастерская располагалась на первом этаже старинного палаццо неподалеку от дома. Впечатляющее местечко с высокими потолками и огромными окнами, выходящими во внутренний двор, где, сколько я помню, жили две черепахи. Где-то в недрах здания работал еще и скульптор.
Дверь оказалась открыта, и я вошла. За стойкой никого не было, но я не встревожилась: огромная мастерская, разделенная на несколько помещений, – настоящий лабиринт, и зачастую багетчик, человек пожилой, тяжелый на подъем и глуховатый, выходил к посетителям не сразу. Тем временем мой скучающий взгляд упал на картину, лежавшую на стойке. Я решила, что это работа очередного заказчика, ждущая обрамления: удивленно распахнутые глаза и карминно-красный рот на обозначенном всего несколькими цветными мазками лице, одновременно загадочном и искаженном нестерпимой мукой. Завороженно вглядываясь в него, я не сразу заметила рядом несколько тюбиков с краской, старую тарелку, использованную в качестве палитры, и стакан с мутной водой, где отмокали кисти. Похоже, помимо скульптора, старик-багетчик приютил еще и художника, подумала я. И снова залюбовалась этим лицом, не в силах отвести от него глаз. Случалось, я так долго смотрела на одну фразу в книге, что переставала улавливать смысл и видела только, как плывут по бесконечной странице разноцветные пятна, похожие на кусочки мозаики, если подойти к ней слишком близко. Представ передо мной во всей своей красе, они складывались в новые миры и говорили со мной, выражая трагичность человеческой тайны, слезы, изумление, ностальгию, сожаление. Меня с головой накрыла волна эмоций, и я поняла, что тону. Еще никогда я не видела и не чувствовала ничего подобного; и даже сейчас от одной мысли об этом у меня мурашки по коже.
– Если ждете мастера, он на выезде.
Из недр мастерской вдруг возник незнакомый парень в футболке и джинсах. В одной руке он держал недоеденный бутерброд, в другой – кухонное полотенце. Что-то в его голосе напомнило мне о доме.
– Ты с Сицилии? – спросила я, сама не зная зачем.
– Какая разница?
Он разом помрачнел, и легкая пелена смущения окутала комнату.
Высокий, мускулистый, темные кудри до плеч… И глаза – черные, беспокойные, пронзительные. Я сразу оценила его привлекательность, опасную красоту. Вот человек, способный разбить тебе сердце и смеясь пройти мимо. Человек, которому незнакомо раскаяние.
– Это чья? – высокомерно спросила я, кивнув на картину.
– Моя.
– Нет, кто автор?
– Я, картина моя. Только она еще не закончена.
И вот я уже стою разинув рот, как полная дура.
– Это просто хобби, я живописи не учился, – добавил он словно в оправдание и, бросив бутерброд на стойку, прямо на грязное кухонное полотенце, принялся скручивать картину.
– Постой, размажешь, краска еще не просохла! Пускай лежит, она прекрасна!
Когда я схватила его за руку, надеясь остановить, он удивленно обернулся – не знаю, может, решил, что я домогаюсь.
– Прости, только сейчас дошло, что я не представилась. Меня зовут Ирен, Ирен Реале. Я тоже рисую. И время от времени устраиваю выставки другим художникам.
По правде сказать, выставку я устроила всего одну, да и ту по дружбе, но мне ужасно хотелось произвести на него впечатление.
Протянутую руку парень пожал, хотя и не сразу.
– Танкреди, – коротко буркнул он, глядя мне в глаза.
Прикосновение было совсем недолгим, но мне оно показалось вечностью. Как выяснилось, Танкреди работает в мастерской уже пару месяцев: готовит рамы, нарезает стекла, прибирается. А в свободное время, пока посетителей нет, рисует.
– И всегда так делал, с самого детства, – уточнил он.
Кстати, он и в самом деле сицилиец. Причем, как ни странно, из городка в окрестностях Палермо, совсем рядом с моими родными местами. Не исключено, что много лет назад, когда я еще жила в Полицци, наши пути пересекались, только он был тогда мальчишкой, я же – почти взрослой девушкой, готовой вылететь из родительского гнезда.
– А другие работы есть? Показать можешь? – спросила я.
Парень снова скрылся в лабиринте мастерской и вернулся с десятком свернутых в рулон листов бумаги, частично порванных: судя по всему, рисовал он на чем попало, даже на обороте обоев. Мое первое впечатление подтвердилось: примитивно, типично для самоучки – но блистательно. Этот Танкреди способен передать все страдания мира – и в то же время подарить ему надежду. Он пишет сердцем, чей ритм отдается в нервных мазках, нанесенных на одном дыхании, без эскиза и сетки.
Передо мной – подлинный, неподдельный талант, уникальный художник, пускай и не сознающий своего дара. Но теперь-то я не упущу его из виду. Он заслуживает успеха, а у меня хватит связей, чтобы этого добиться. Похоже, выплеснуть мысли на бумагу оказалось полезно: теперь я точно знаю, что делать. Я помогу ему вырасти, обеспечу всем необходимым, чтобы преуспеть в мире искусства. Но эти отношения не будут односторонними: если он захочет, нам обоим еще есть чему поучиться.
Завтра я вернусь в мастерскую с предложением.
А пока чувствую себя ученым, открывшим формулу счастья.
X
Не было еще и семи утра, но перед входом в здание «Де Паолис» уже змеился хвост желающих поучаствовать в массовке. Аличе вышла из дома пораньше в надежде оказаться в числе первых и теперь была несколько обескуражена. Тем не менее она влилась в общую группу, приготовившись к долгому ожиданию. В конце концов, ее предупреждали.
Вскоре послышался радостный возглас: разумеется, это оказалась Камилла – должно быть, та еще ранняя пташка, поскольку она успела занять место где-то в середине очереди и теперь, не обращая внимания на косые взгляды, махала Аличе рукой, подзывая к себе.
– Молодчина, что приехала! Нас непременно возьмут, нутром чую, – заявила она с необоснованным оптимизмом. – Кажется, что очередь не движется, но ты не беспокойся: просто начальства, отбирающего статистов, еще нет. Вот увидишь, стоит им явиться – и все завертится.
Кого здесь только не было: такие же слушатели актерских курсов, домохозяйки с пухлыми сумками, студенты университета в поисках подработки, невезучие актеры и актрисы, утратившие последнюю надежду, старики с выразительными лицами, персонажи, всю жизнь отирающиеся по студиям и знающие в лицо и по именам всех до последнего уборщика.
К девяти очередь так и не продвинулась, только время от времени покачивалась из стороны в сторону, пропуская машину какой-нибудь шишки – режиссера, продюсера, известного актера, – и все дружно вытягивали шею, пытаясь разглядеть за темными стеклами знакомое лицо. В какой-то момент прошел слух, что в павильоне, где снимали сцены из жизни Древнего Рима, ожидают голливудскую звезду, хотя никто и понятия не имел, какую именно. Ближе к десяти внутренний двор в самом деле наполнился центурионами и рабами, непринужденно болтавшими друг с другом за сигареткой. Потом кто-то шепнул, что известный американский актер – то есть речь все-таки шла о мужчине – наконец-то приехал. Оглянувшись, Аличе увидела высокого плотного типа, в сопровождении двух человек торопливо шагавшего к складам в глубине студии. Массовка, включая Камиллу, радостно завопила, будто только ради этого и пришла, но стоило звезде скрыться из виду, тут же потеряла к ней всякий интерес.
– Кто это был? – осторожно поинтересовалась Аличе.
– Понятия не имею, но определенно знаменитость! – восторженно ответила приятельница.
Впрочем, Аличе еще слишком робела, чтобы поддаться атмосфере коллективного помешательства. Выросшая на любовных романах и телевизионных мелодрамах, что она могла знать о реальном мире кино, скрытом за камерой? Похоже, в ее жизни и правда немало пробелов, которые стоит заполнить…
Час спустя они по-прежнему торчали в очереди: второй режиссер, ассистенты и кастинг-директор явно никуда не торопились и приехали только к половине одиннадцатого. С другой стороны, теперь перед девушками оставалось всего несколько кандидатов. Но вот и все. Первой пошла Камилла – и уже через минуту, сияя, выскочила: ее взяли! Съемки уже завтра!
– Давай иди, я подожду здесь, а потом пойдем куда-нибудь отпразднуем! – завопила она, наплевав на суеверия.
Аличе нерешительно вошла в комнатушку, залитую светом неоновых ламп. Если до сих пор ей удавалось сохранять спокойствие, то теперь сердце билось, как отбойный молоток. Во рту пересохло, она едва дышала, но все-таки попыталась сосредоточиться. За облупившимся столом восседал в крутящемся кресле коренастый мужчина, делавший какие-то пометки в блокноте. Рядом переминался с ноги на ногу двойник Джеймса Дина: байкерская кожаная куртка, непокорный русый вихор на лбу. Аличе, совершенно сбитая с толку, приняла его за актера.
– Как звать?
Это сказал Джеймс Дин. Она дрожащим голосом произнесла свое имя.
– Не слышу! Можно еще разок, только погромче? Если, конечно, это в твоих силах.
Томные зеленые глаза Джеймса Дина метали молнии. Аличе послушно повторила, едва не сорвав голос.
– Ладно, Чезаре, я записал, – вмешался другой тип, отложив блокнот.
Выходит, он никакой не актер, а набирает массовку и зовут его Чезаре, подумала Аличе, словно установить личность и род занятий этого грубияна было сейчас первостепенной задачей.