Мастерская достаточно велика, и мы поделили пространство: у каждого свой уголок, свои холсты, краски, кисти. Но даже рисуя, я чувствую спиной твое присутствие – вдохновляющее, поддерживающее. Ловлю твои жесты, слышу твое дыхание, шорох кисти по туго натянутому холсту. Мы – два тела, внутри которых бьется одно сердце; все, чем живешь ты, ощущаю и я, все, что успеваю постигнуть я, уже знаешь ты.
Сейчас ты дремлешь: восхитительное мускулистое тело вытянулось на измятой простыне, руки и ноги раскинуты, как у «Витрувианского человека» Леонардо, заняв весь матрас. Никогда не видела, чтобы кто-то так спал.
А я пользуюсь твоим беспамятством, чтобы запечатлеть, вывести черным по белому тот водоворот чувств и эмоций, что, наполняя и поглощая одновременно, удерживает мою душу в потоке настоящего, здесь и сейчас.
С того момента больше трех месяцев назад, когда я вернулась в багетную мастерскую, чтобы сделать тебе предложение, мы не расставались ни на минуту. Кажется, пролетела уже целая жизнь. Я хотела спросить тебя, могу ли я стать твоей покровительницей, а сама стала любовницей. Целую речь подготовила: как сниму для тебя мастерскую, дам задаток на первое время, познакомлю с галеристами… Такой талант не должен пропадать в подсобке у багетчика. Просто доверься мне.
Волновалась, как девчонка: для женщины за сорок – просто позорище. Но сердцем уже чувствовала то, во что никак не могла поверить разумом.
Стоило мне, согнувшись под тяжестью собственных мыслей, подойти к мастерской, как дверь распахнулась и появился ты – в теплой куртке, с сумкой на плече, словно собрался в долгое путешествие. Ты выглядел раздосадованным, но, увидев меня, улыбнулся: губы разошлись, обнажив крепкие белые зубы, в глазах затеплился огонек и все лицо озарилось ослепительным светом.
– А, вот и моя фея-крестная! Ты как раз вовремя. Случайно, не знаешь, кто бы мог на пару дней пустить к себе бедолагу, умудрившегося разом потерять жилье и работу? Парень готов на все, но сейчас без гроша, так что оплата исключительно натурой, – лукаво усмехнулся ты. – Я на все руки мастер: и плотник, и сантехник, и маляр…
– И художник, – подыграла я.
– Ну разумеется! Во всяком случае, хочется верить! Кстати, кроме шуток: я послал старика к черту, и он меня вышвырнул. А жаль, я ведь и жил здесь, он поселил меня в какой-то дыре на задах… В общем, если поможешь найти угол… Ну, это будет просто сказка.
– Представь, я как раз знаю одно местечко. Но учти, предложение об оплате натурой хозяйка воспримет крайне серьезно.
Естественно, этой хозяйкой оказалась я – хотя ты и сам уже это понял.
Мы дружно рассмеялись, потом вдруг замолчали, заговорщически поглядывая друг на друга. Между нами было не меньше метра, но мне показалось, будто наши тела слились воедино. По спине побежали мурашки, живот скрутило. Не знаю, всем ли дано отследить тот самый момент влюбленности, но наш случился именно тогда.
XI
Два дня спустя, снова увидевшись с Камиллой на курсах актерского мастерства, Аличе инстинктивно постаралась держаться от нее подальше. Пережившая унижение, отвергнутая на кастинге, последнее, чего она хотела, – выслушивать хвастливые россказни той, кого выбрали в первых рядах. Или, что еще хуже, слова сочувствия. Однако Камилла, похоже, сама хотела с ней поговорить. Аличе, как обычно, пришла на пару минут позже, когда группа уже вовсю разминалась в спортзале, и Камилла встретила ее нетерпеливым жестом: мол, не убегай после занятия, есть разговор. Интересно, о чем это, подумала Аличе. От одной мысли, что ей придется терпеть унылые откровения восходящей звезды итальянского кинематографа, ей стало дурно. Но она ошибалась.
– Завтра тебе непременно нужно на студию! – безапелляционным тоном заявила Камилла, едва войдя в раздевалку.
Занятие выдалось особенно выматывающим, и обе девушки совсем взмокли. А душ, несмотря на одиннадцать вечера, был занят.
– Чего ради? – хмыкнула Аличе. – Мне же сказали, что я безнадежна…
– Кто сказал? Чезаре, кастинг-директор?
– По-моему… То есть да, он…
Аличе покраснела, словно призналась, что безнадежно влюблена, но приятельнице было не до того:
– Ну значит, передумал. Вчера на площадке я своими ушами слышала, как он жалуется, что для сцены на площади придется снова набирать массовку. Я сразу подумала о тебе и даже собиралась спросить, когда прослушивание, но не успела: увидев меня, он спросил о тебе первым делом. Похоже, ты и в самом деле его зацепила… – Камилла смерила Аличе лукавым взглядом, и та почувствовала, что краснеет еще сильнее.
– Я? Ты уверена? – пролепетала она.
– Именно! Он же видел нас вместе, вот и попросил передать: если придешь завтра с утра, ангажемент тебе гарантирован. Я бы раньше сказала, да не знала, где тебя искать…
– А что конкретно он сказал?
И Аличе заставила Камиллу повторить всю историю еще три раза, пока та не улизнула, сославшись на усталость.
Наутро Аличе снова встала ни свет ни заря, чтобы подготовиться как можно тщательнее. Должно быть, в молодости фигура тети Ирен напоминала ее собственную – у них даже был один размер ноги, – и теперь Аличе, надевая синее платье, сидевшее на ней как влитое, и босоножки на высоком каблуке, испытывала очень странные чувства. В зеркале она увидела незнакомую девушку с тонкой талией и смешливыми распахнутыми глазами, а когда попробовала собрать волосы в хвост, эта девушка понравилась ей еще больше. Долгие годы Аличе считала себя неуклюжей, уродливой, и только теперь, открыв красоту, которой всегда обладала, но до сих пор не могла разглядеть, постепенно примирялась с собой и своим телом. Кто знает, вдруг эта уверенность тоже досталась ей в наследство от Ирен?
Когда она добралась до студии, было еще очень рано. Очередь желающих, правда, уже собралась, но не такая длинная, как в прошлый раз: похоже, о новом наборе массовки мало кто знал. Вальяжный Чезаре в сопровождении все того же типа, которого, как оказалось, звали Пьеро, появился только часам к десяти. Аличе попала внутрь одной из первых, и ей без лишних проволочек велели послезавтра к восьми утра быть в павильоне. Съемки начинались около полудня, но ведь сперва нужно посетить костюмерную и, разумеется, получить необходимые инструкции.
– Не опаздывай, красотка. Не заставляй меня пожалеть, что я дал тебе шанс, – заявил напоследок Чезаре, словно предлагал ей главную роль в голливудском блокбастере. Впрочем, для Аличе примерно так все и выглядело.
– Спасибо, спасибо, спасибо! Жду не дождусь начала съемок! Правда-правда, я всю жизнь об этом мечтала! Ты… то есть, эмм… это вы мне объясните, что делать?
Вопрос вырвался у нее из самого сердца, и даже смущение оказалось не в силах его сдержать.
Неизвестно, что было тому виной – неприкрытая наивность этой юной девушки с отчетливым сицилийским акцентом (актерские курсы еще не успели сотворить с ней чуда), податливый, полный благоговения взгляд (золотая жила для эго любого нарцисса) или внутренний свет, озарявший все ее существо, но Чезаре, вместо того чтобы отмахнуться, как это бывало с другими, решил к ней приглядеться.
– Вижу, ты послушалась моего совета… Так держать, – подмигнул он.
Потом в его взгляде что-то неуловимо изменилось, и Чезаре предложил ей перекусить вместе во время перерыва, чтобы он мог получше все объяснить.
Аличе словно в трансе бродила по бескрайним дворам студии в поисках тенистого уголка, где могла бы присесть. Уже совсем скоро ее ждут первые съемки, а кастинг-директор, такой могущественный и обаятельный, что мог бы заполучить практически любую понравившуюся девушку, пригласил ее на свидание! Лишь на миг эйфория уступила место сомнению – в конце концов, свидание было вовсе не романтическое, а деловое, – но Аличе отмахнулась от этого очередного проявления низкой самооценки, как от назойливой мухи. Свидание, конечно, само по себе восхитительно, продолжала мечтать она, но ведь тут все еще лучше, поскольку Чезаре смотрит на нее с профессиональной точки зрения. И явно успел распознать актерский потенциал!
До перерыва оставалось еще почти два часа, а сердце уже колотилось так, будто пыталось вырваться из груди.
Найдя ступеньку, показавшуюся достаточно удобной, Аличе наконец села. Время от времени она поглядывала на часы – до чего же невыносимо медленно тянется время! Для буднего дня студия казалась слишком пустынной, – вероятно, все были заняты в павильонах. Вот мимо проехал фургон. Вышел из-за угла рабочий с длинной лестницей под мышкой и, пройдя насквозь весь внутренний двор, скрылся в подворотне. Две девушки в розовых балетных пачках и чешках курили, болтая без умолку. Аличе то и дело косилась на дверь, за которой должен был обретаться Чезаре, – поток соискателей давно иссяк, но он все не выходил. Она снова взглянула на часы: второй час! Может, она что-то неправильно поняла?
Когда же Чезаре, в конце концов все-таки появившись на пороге, равнодушно отвел ее в буфет прямо у ворот студии, где для него как для высокого начальства держали угловой столик, жалкие остатки самолюбия Аличе и вовсе разлетелись в прах. Пока она меланхолично пощипывала салат – от волнения кусок не лез в горло, – он, жадно поглощая сэндвич с поркеттой[6], задавал ей вопросы сугубо личного характера, на которые при иных обстоятельствах она предпочла бы не отвечать.
– Стало быть, восемнадцать тебе уже есть? Точно? Не окажется, что ты несовершеннолетняя и просто подделала документы?
– Нет, что вы, я бы никогда так не поступила! Клянусь, исполнилось пару месяцев назад!
– А сексом уже занималась?
– В каком смысле?
– Да тут только один смысл и есть… – Похоже, Чезаре наслаждался ее смущением. Не переставая жевать, он склонился к уху Аличе и заговорщическим тоном шепнул: – Перефразирую вопрос, чтобы было понятнее: ты еще девственница?