– Да нет, ничего…
Но Давиде не собирался настаивать, а лишь пожал плечами и вернулся к приготовлению ужина: убавив огонь под ковшиком с томатным соусом, забросил в большую кастрюлю, где как раз закипела вода, порцию спагетти, изрядную даже для двоих. И это его кажущееся безразличие вдруг странным образом вскрыло тонкую пленку недоверчивости и стыда, мешавшую Аличе открыть приятелю то, что ранило ее в самое сердце.
– Просто сегодня я поехала на студию, хотела сделать Чезаре сюрприз… А он…
– Сюрприз? – притворно изумился Давиде. – Ты что, с ума сошла?! Никаких сюрпризов для парней! Никогда! Это Правило Номер Один, его все знают! И что же случилось? Ты застала его с другой?
Аличе успела только кивнуть, после чего, не в силах больше сдерживать слезы, разрыдалась. Давиде был настолько тронут, что, за неимением ничего другого, машинально протянул ей кухонную тряпку.
– Давай рассказывай. Станет легче.
И она рассказала.
Злополучная идея привезти любимому трамеццини[7] пришла Аличе в голову еще с утра. Накануне у них было свидание, и, когда она спросила, какие у него планы на день, Чезаре пожаловался, что весь день проведет в павильоне и даже не уверен, сможет ли выкроить время на обед. Вот Аличе и подумала, что неплохо было бы купить что-нибудь вкусненькое и нанести ему незапланированный визит.
– Сходила за ними в ту пекарню, ну, знаешь, за Кампо-деи-Фьори, чтобы ему точно понравилось! – едва слышно проговорила она, высморкавшись в тряпку.
Давиде покачал головой:
– А потом?
– А потом, собственно, все. Я заглянула туда, где обычно проводят кастинги: никого. Уже собиралась уходить, но услышала какой-то шум в туалете и решила подождать. И тут он выходит… с одной…
– Вот же кусок… – рассвирепел Давиде. – Не представляешь, как мне сейчас хочется крикнуть: «А я говорил!» Но я справлюсь. Хотя нет: черт, я же говорил! Я предупреждал, что он говнюк! Вот послушала бы меня, не рыдала бы сейчас! А эта… ну, цаца его, какая она из себя? – В его глазах мелькнул огонек любопытства.
– Уродина! – не раздумывая ответила Аличе.
– Разглядела, значит? Да, такие на все готовы…
Аличе не смогла сдержать улыбки, но тут же снова понурила голову.
– Ну а ты что? – не унимался Давиде.
– Ничего, просто сбежала.
– Он тебя видел?
– Не знаю… То есть… Да, он взглянул мне в глаза, но ничего не сказал… И я сбежала.
– А трамеццини? – подозрительно уставился на нее Давиде. С шумовкой в руке вид у него был довольно-таки угрожающий.
– Что трамеццини? – вяло переспросила Аличе.
– Трамеццини-то где?
– На столе оставила…
– Так я и знал! Нет, ты просто неисправима! Он тебе изменяет, а ты? Оставляешь ему трамеццини! Ну же, зачем? Могла бы выбросить, отдать какому-нибудь бомжу на улице… В конце концов, сама бы съела!
И Давиде резко развернулся к плите, чтобы снять пробу спагетти. Казалось, он вне себя от ярости. А все из-за чего? Из-за какой-то мелочи, не стоящей внимания! Аличе снова безудержно разрыдалась.
– Да ладно тебе! Ничего ужасного не произошло. – Голос Давиде смягчился. – По правде сказать, ты должна быть только рада. Вовремя поняла, что он тебя не заслуживает, так что теперь можешь со спокойной душой вычеркнуть его из жизни и двигаться дальше. А представь, не поехала бы никуда сегодня – и продолжала бы верить, что этот шикарный кадр любит только тебя, хотя на самом деле он девок сотнями трахает! Лучше было бы, а?
Давиде говорил самым непринужденным тоном, не отрываясь от кастрюль на плите, и Аличе вдруг безотчетно приобняла его за талию, положив голову ему на плечо. Парень, мигом обернувшись, нежно прижал ее к себе, как мать прижимает ребенка. От этого она немного воспрянула духом. Конечно, рана была еще слишком свежа, к тому же из головы не шли последние откровения Ирен, которые Аличе прочла пару дней назад. В теплых объятиях она почувствовала себя уже не настолько одинокой и, постояв так еще немного, наконец отстранилась, позволив Давиде слить воду, добавить соус и положить ей щедрую порцию спагетти.
– Знаю, ты не голодна, но придется постараться, – велел он, наполняя и свою тарелку.
Повторять дважды не пришлось. Аличе с самого утра ничего не ела, так что слюнки потекли уже от одного запаха. Все невзгоды и обиды мигом забылись: спагетти Давиде оказались способны излечить что угодно, даже сердечную боль.
Стоило поесть, как мысли прояснились. Жилец был прав: если Чезаре ее не любит, лучше об этом знать, чем жить во лжи. У нее хватило глупости поверить, что такая большая шишка может увлечься таким ничтожеством, как она, девчонкой с кучей недостатков, каких вокруг тысячи. Даже съемки в массовке на пару часов, которые устроил ей Чезаре, и те оказались чересчур сложной задачей.
Наверное, мать права. Аличе просто недостаточно хороша, чтобы быть актрисой, не говоря уже встречаться с таким парнем, как Чезаре. И о чем она только думала? Нужно поскорее забыть об этом и сосредоточиться на настоящем, на бесчисленном множестве приятных и неожиданных радостей: чудесной тетиной квартире, новой жизни в Риме, Давиде, Марио, Леле, Камилле…
Ей вдруг вспомнился странный, хаотично развешанный по стенам дневник Ирен и особенно последние слова, полные отчаяния и боли. Аличе представила, как тетя в одиночестве бродит по дому, как ее шаги гулким эхом разносятся по пустым комнатам, как вера в возвращение Танкреди превращается во все более слабую надежду, чтобы затем погрузиться в непроглядный мрак. Как же она страдала, бедняжка! Брошена любимым без единого объяснения – что может быть хуже? Даже измену Чезаре, и ту пережить легче! Аличе снова подумала о перекрывающихся сердцах, которые видела в парикмахерской. Похоже, это не просто рисунок: это ключ ко всему.
XIV
Проснулась Аличе рано: ей не терпелось поскорее вернуться в парикмахерскую, рассказать Рози о перекрывающихся сердцах и непременно получить рисунок обратно! Нужно только дождаться открытия. Однако, подойдя к зданию уже после десяти, она обнаружила, что двери по-прежнему на замке, и обескураженно застыла, разглядывая опущенную ставню. И что теперь делать? Может, парикмахерская откроется позже и ей стоит заскочить днем?
– Хотела постричься? Боюсь, с этим придется обождать.
Она обернулась: с противоположного тротуара за ней с улыбкой наблюдал Себастьяно, молодой человек из «Римской арт-галереи».
– В каком смысле? – удивленно спросила Аличе, дождавшись, пока он перейдет дорогу.
– Хозяйке вчера стало плохо, даже «скорую» вызывали. Говорят, ничего серьезного, но, похоже, пару дней ей придется отдохнуть. Что-то не так? – поинтересовался Себастьяно, заметив ее разочарование.
Аличе наигранно улыбнулась – и тут же почувствовала, что на глаза опять наворачиваются слезы, а голова идет кругом. В последние несколько дней это случалось слишком часто. До чего же глупо, сказала она себе, но поделать ничего не могла: все шло не по плану.
Заметив, что она пошатнулась, Себастьяно заботливо подхватил девушку под руку:
– Слушай, может, выпьем по чашечке кофе и ты мне все расскажешь? Вдруг я смогу помочь…
Он отвел Аличе в ближайший бар. Близилась зима, однако день выдался солнечный и сравнительно теплый, поэтому они устроились за уличным столиком и стали ждать официанта, чтобы сделать заказ.
– Ты ведь сицилийка? Пробовала когда-нибудь маритоцци? – спросил Себастьяно.
– Нет…
– Что ж, восполним этот пробел, – беззаботно заявил он.
Маритоцци, сдобные булочки с прослойкой из взбитых сливок, оказались нежнейшими, а кофе источал восхитительный аромат. Себастьяно, заказавший себе только макиато, с детским восторгом наблюдал, как Аличе поглощает десерт. И только когда она закончила, попросил объяснить, что ее тревожит.
– Даже не знаю, с чего начать…
Выбирать между собственными несчастьями и злоключениями тети Ирен в самом деле затруднительно, с горечью подумала Аличе. И благоразумно решила начать с последних, а точнее, с рисунка, висящего в парикмахерской. После чего, поскольку все это было взаимосвязано, перешла к мастерской Ирен, долгие годы простоявшей запертой, к великолепным картинам, которые там хранились, а потом и к Танкреди с его загадочным исчезновением.
Себастьяно слушал внимательно, не перебивая, и рассказ Аличе лился, не встречая препятствий, как полноводная река.
– А ты не спросила у Рози, когда именно ее муж нашел рисунок?
– Нет, не спросила. Думаешь, это может быть важно?
– Важна каждая деталь. Ты сказала, что тетя вела дневник: она когда-нибудь упоминала о перекрывающихся сердцах? Зачем они сделали две копии и почему исчезла только одна? Может, ее ограбили…
– Нет, об этом она не упоминает, но я еще не все успела прочесть… Знаешь, тетя как будто вырвала страницы из дневника и развесила их по всему кабинету в ей одной известном порядке. Но думаю, если бы в мастерскую проникли воры, они первым делом вынесли бы холсты, а к ним, судя по количеству пыли, уже давно никто не прикасался. Хотя они, уж поверь, просто восхитительны.
– Что ж, тогда исходим из предположения, что рисунок был у одного из владельцев, то есть у Ирен или ее возлюбленного. Зная, что муж Рози нашел его после побега Танкреди, логично предположить, что рисунок потеряла Ирен. Однако это весьма сомнительно: в противном случае твоя тетя искала бы его и наверняка нашла. Конечно, Ирен могла избавиться от него по собственной воле, но, если учесть, как ревностно она хранила парное сердце и другие работы Танкреди, эта гипотеза меня не убеждает. Предположим, все произошло до или в ту же ночь, когда исчез сам Танкреди: будь мы полностью уверены, что рисунок по-прежнему был у него, возможно, смогли бы разузнать что-нибудь о том, где он был и что делал…
Себастьяно умолк, погрузившись в собственные теории.
– В общем, как бы то ни было, ты меня заинтриговала, – сказал он наконец. – Теперь мне ужасно хочется взглянуть на эту тетину мастерскую. Может, покажешь как-нибудь на днях?