– Конечно, – рассеянно кивнула Аличе, которой вдруг пришло на ум еще одно странное совпадение, казавшееся далеко не второстепенным и мучившее ее с тех самых пор, как она о нем узнала.
Проведя в тщетном ожидании Танкреди несколько недель, превратившихся затем в месяцы, почти не выходя из дома в надежде, что он в любую минуту может вернуться, Ирен отправилась искать его на Сицилию, в родной городок. Тетя была убеждена, что именно туда он и вернулся, более того, упомянула об этом в одной из записок, непонятно зачем развешанных потом по стенам кабинета, а сверху пририсовала красную стрелку, указывающую прямо на поляроидный снимок с парными рисунками перекрывающихся сердец. На листке даже стояла дата: за несколько дней до того, как Ирен внезапно возникла на пороге ее родного дома. Выходит, именно поиски Танкреди и стали причиной их встречи! Поначалу Аличе только обрадовалась, обнаружив в тетиных записях подтверждение собственных детских воспоминаний, но чем больше она об этом думала, тем необычнее казалось ей это совпадение.
– О чем размышляешь? – поинтересовался Себастьяно, от которого не ускользнула ее внезапная задумчивость.
– Вот я сказала, что тетя Ирен оставила дневник, да? Но только это не тетрадь с записями в хронологическом порядке, а множество разрозненных листов. Часть развешана по стенам мастерской, среди картин и набросков, и соединена друг с другом красными линиями или стрелками, как будто Ирен пыталась собрать воедино всю доступную информацию и самые важные улики, воссоздать карту перемещений Танкреди или, по крайней мере, мест, где он мог оказаться. На одном из таких листков, датированном двадцать пятым июля тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, то есть примерно через восемь месяцев после его исчезновения, она пишет, что собирается отправиться за Танкреди на Сицилию. И несколько дней спустя действительно оказывается на острове – это я знаю точно, поскольку в начале августа того года она без предупреждения возникла на пороге моего родного дома. Как сейчас помню: мне тогда было всего шесть, и эта незнакомка произвела на меня неизгладимое впечатление. Я еще никогда не встречала такой притягательной женщины. Но теперь мне кажется, что в тот день Ирен была охвачена какой-то странной тревогой. Она то и дело озиралась, словно ожидая кого-то увидеть. По молодости лет я этого понять не могла, но теперь знаю, какое горе скрывалось за этой внешней беззаботностью.
– То есть она искала Танкреди у тебя дома? – Казалось, Себастьяно поражен не меньше самой Аличе.
– Да, и я не могу понять почему. В записях, сделанных перед отъездом, Ирен напирает на то, что Танкреди приехал из небольшого городка по соседству с ее родными местами и что именно там его и следует искать. Похоже, она была уверена, что он вернулся к другой, к своей прежней любви. Но никаких подробностей, кем была та женщина, нет; ясно лишь одно: тогда она по-прежнему жила на Сицилии.
– Может, твои родители знают? В конце концов, не случайно же Ирен пришла к вам домой. Ты их не спрашивала?
Однако перспектива разговора с матерью Аличе не прельщала.
– Там все непросто… – ответила она.
У дверей галереи они с Себастьяно простились: его ждал Валерио, ее – смена в траттории. Напоследок молодой человек расцеловал Аличе в обе щеки, оставив приятный запах лимона и сандала, и предложил обменяться телефонами, чтобы на неделе встретиться еще раз: ему не терпелось увидеть мастерскую Ирен и все ее сокровища.
– Помни, ты обещала! – крикнул он ей вслед.
До чего же Себастьяно милый, думала Аличе, направляясь в сторону траттории. А еще умный и невероятно вежливый. Тогда почему же она ничего не чувствует, хотя стоит лишь подумать о Чезаре с его напористыми, даже грубыми объятиями и засосами, которые он оставлял на шее, как у нее подкашиваются ноги?
В тот день посетителей в «Поллароле» было неожиданно мало, и Аличе закончила пораньше. Но едва она вошла в квартиру, как зазвонил телефон.
– Привет, малышка! Чем занимаешься? Ты же не обиделась из-за этой ерунды?
Надо же! Стоило Аличе увериться, что у него теперь другая и больше он не позвонит, как Чезаре снова удалось ее удивить!
– Было бы чудно, если бы ты подгребла ко мне… скажем, через часок, – продолжал он, не дав ей возможности вставить и слова. – Успеешь, как думаешь?
Судя по тону, это был скорее приказ, чем вопрос.
– Зачем? Хочешь объясниться? – недоуменно переспросила Аличе.
– Короче, подваливай, – лаконично ответил Чезаре и бросил трубку.
Боль от измены, слезы, разочарование – все вдруг исчезло, словно по волшебству, сметенное волной возбуждения, смешанного с растерянностью. Аличе взглянула на часы: в такое время автобус будет тащиться целую вечность, а на счету каждая минута! Метнувшись в спальню, она распахнула гардероб и выбрала платье в горошек, с мягкой юбкой и лифом, соблазнительно очерчивающим грудь – по крайней мере, так сказал Давиде, когда она его примеряла. Потом наскоро подкрасила ресницы, провела по губам карминово-алой помадой, накинула пальто, бросила напоследок взгляд в зеркало, осталась довольна увиденным и, схватив сумку, понеслась вниз по лестнице.
Автобус подошел почти сразу, но Аличе все равно опоздала, да к тому же запыхалась, хотя от остановки старалась не бежать. Наверное, это от волнения, решила она. Интересно, что хочет сказать Чезаре?
Должно быть, сожалеет о том, как с ней обошелся, и решил попросить прощения. Аличе надеялась на его раскаяние, хотя уже почти не верила, что это и в самом деле случится. Сердце билось чаще от самой возможности его увидеть; может, это и не любовь, может, просто физическое влечение, но в любом случае нечто невероятно сильное.
Дверь в квартиру была приоткрыта, и она вошла, радостно крикнув с порога:
– А вот и я!
– Ну наконец-то! – буркнул в ответ Чезаре. Слезая с кровати, он пнул куда-то в угол скомканный журнал, который до сих пор держал в руках, – как показалось Аличе, порнографический, хотя ставни были опущены и она толком ничего не могла разглядеть.
– Спешила как могла… – начала она, сбрасывая пальто, но Чезаре без лишних слов прижал ее к стене и так грубо сунул руку в декольте, что платье затрещало.
– Снимай трусики, – прошипел он ей на ухо.
Аличе подчинилась.
Чезаре опрокинул ее на кровать, забрался сверху, но потом передумал и, схватив за волосы, притянул к эрегированному члену.
– Давай, будь умницей, отсоси, – хрипло пробормотал он.
Кто-то способен терпеть унижения вечно, но для нее это стало последней каплей. Чезаре перешел черту, о существовании которой Аличе доселе не подозревала, но теперь видела совершенно отчетливо. Извернувшись всем телом, она резко высвободилась из цепких объятий, вдруг показавшихся ей омерзительными. Потом, пошатнувшись, натянула трусики, поспешно скрепила прореху на платье заколкой для волос и в два прыжка оказалась у двери.
– Эй, ты чего? – Голос Чезаре казался скорее удивленным, чем сердитым. – Ты что, обиделась? Да я просто перепихнуться хотел! Могут у мужика быть потребности, а? Если что не так, сразу бы сказала! Только время зря потратил! – выкрикнул он ей вслед и добавил, уже набирая следующий номер: – Дверь за собой прикрой, замок сломан!
Поездка на Сицилию оказалась бесполезной. Ни следа, ни зацепки. Танкреди… Сердце обливается кровью, стоит только написать его имя, но именно эта боль мне сейчас и нужна. Танкреди, Танкреди, Танкреди…
Он просто исчез. Как сквозь землю провалился. И все-таки везде, куда бы я ни шла, на узких улочках или в чужих гостиных, мне чудился незримый намек на его присутствие: след босой ноги в выгоревшей траве, запах одеколона, которым он обычно пользовался, дуновение ветерка среди полуденной жары. Словно он был здесь лишь мгновение назад. Это чувство не отпускало меня все то время, пока я была на острове. Я надеялась увидеть его – и одновременно так боялась, что страх почти взял верх над желанием.
Можно было устроиться в опустевшем родительском доме – который давным-давно пора продать, да не хватает духу, – однако я предпочла гостиницу в Палермо: решила, что не готова ворошить свою мятежную юность со всеми ее ранами и обидами. Хотя, может, никогда и не буду готова. Я приехала сюда со вполне конкретной целью и нырять в бездонный колодец воспоминаний не собираюсь. Хватит с меня Танкреди.
Первым делом я отправилась в его родной городок. Дом, который он мне столько раз описывал, я узнала сразу: узкий балкон с железными перилами, облупившуюся стену, потемневшую деревянную дверь. Но на стук вышла молодая женщина, не имевшая никакого отношения к родителям Танкреди. Сказала, что сама родом из Кальтаниссетты, перебралась сюда года три назад, и к тому времени дом уже принадлежал некоему адвокату, у которого она его и сняла. О семье Танкреди она что-то слышала, но очень смутно: мол, жили здесь когда-то такие, а куда подевались – кто их знает. Единственное, в чем она была стопроцентно уверена, – из города они уехали.
Вернувшись в Полицци, я, чтобы отвлечься, сходила в церковь Успения Богородицы взглянуть на старинный, написанный еще в конце XV века фламандский триптих, где изображена знаменитая «Mater Sapientiae», «Матерь Премудрости», – Мадонна с младенцем Иисусом и раскрытой книгой в окружении святых и музицирующих ангелов. Сколько раз мы обсуждали ее с Танкреди! Образ просто великолепный, невероятно богатый деталями, особенно это касается фигур и драпировок. Его долгое время приписывали художнику, условно называемому Maître au feuillage brodé, Мастером вышитой листвы, но потом кто-то выдвинул гипотезу, что за этой таинственной фигурой скрывается сразу несколько человек, возможно целая школа. Впрочем, я по-прежнему предпочитаю считать этот образ творением единственного загадочного мастера. Фасад церкви Успения, как и многих других сицилийских церквей, обветшалый, запущенный, но внутри хранится настоящее сокровище. А красота способна исцелить любые раны.