Аделаида, которая каждое воскресенье посещала церковь вместе с детьми, вдруг поняла, что никогда и не обращала внимания на этот образ.
– Ну, знаешь, триптих, большой такой, из трех картин? В центре Мадонна держит на коленях младенца Иисуса, а сама книгу читает, – торопливо, скороговоркой подсказала Ирен. – А книга эта – не что иное, как Книга премудрости Божией! Работа, кстати, замечательная, фламандская школа пятнадцатого века, много чудесных деталей. Кто автор – загадка, известно только, что его называли Мастером вышитой листвы, но некоторые сомневаются, что он вообще жил на свете: говорят, не одной рукой написано, несколько художников поработали.
До Аделаиды доходили слухи, что Ирен в этом своем Риме, помимо обладания несметными богатствами, и сама заделалась художницей, хотя было не очень понятно, что это в конечном счете должно означать. Аделаиде было сложно связать слово «художник», олицетворяющее убожество, нищету и лишения, с очевидным материальным достатком гостьи, что вызывало некоторые подозрения. Аличе, напротив, с первой минуты была очарована этой притягательной женщиной, столь непохожей на тех, кого она привыкла встречать. И потому не сводила с новоявленной тети глаз, будто хотела запечатлеть в сознании ее облик, черты лица, движения.
Тетя Ирен словно излучала нездешний свет, способный озарить все вокруг. Смеясь (что случалось часто), она всякий раз запрокидывала голову. Даже запах ее был особенным, а голос – звонким и чистым, как струна. Во время разговора она то и дело всплескивала руками, отчего бесчисленные браслеты на запястьях задорно позвякивали. С одного из них свисали крохотные эмалированные зверюшки: разноцветные рыбки, бабочки, попугайчики.
Удобно устроившись на диване, гостья добрых полчаса болтала без умолку. Ей удалось переговорить даже Аделаиду! Аличе тонула в этом потоке слов, смысл которых от нее по большей части ускользал.
Гаэтано, пристроившись рядом, тоже заинтересованно помалкивал. Однако, когда мать вышла сварить кофе, он следом за ней отправился на кухню, оставив сестру наедине с Ирен. С минуту они молчали, потом тетя, улыбнувшись Аличе, словно их связывала общая тайна, ни с того ни с сего спросила:
– А скажи-ка, милая, чем тебе нравится заниматься?
Аличе не привыкла, что с ней говорят, как со взрослой, и ненадолго задумалась.
– Придумывать истории.
Будь рядом мама, она, конечно, не осмелилась бы на подобную откровенность, но инстинктивно почувствовала, что этой незнакомой синьоре доверять может.
Тетя Ирен подарила ей ободряющую улыбку:
– Придумывать истории – это замечательно. Знаешь, я и сама так делаю.
– Правда? – не поверила Аличе.
– Конечно. И не только я.
– Но ты ведь взрослая…
– И что с того? Кто в детстве научился придумывать истории, до конца жизни не перестанет. И знаешь почему?
– Нет…
– Потому что именно эта сила помогает нам жить.
Аличе смутилась: о чем это она?
– Сама подумай, – продолжила тетя. – Что ты чувствуешь, когда придумываешь истории? Ты счастлива?
– Да…
– Вот видишь! Зачем же бросать то, что делает нас счастливыми? По крайней мере, пока не…
Она осеклась и на миг помрачнела, словно хотела добавить что-то еще, но в итоге не стала и только спросила:
– А лет тебе сколько?
Аличе вскинула руку, растопырив пятерню, а на другой показала большой палец, как учил отец.
– Шесть!
– Читать-писать умеешь?
– Я даже еще в школу не хожу! – возмутилась Аличе: ей только в октябре предстояло пойти в первый класс. Похоже, подумала она, эта синьора не слишком-то хорошо разбирается в детях.
– Ну да, прости, – смутилась тетя Ирен. – Но как же тогда ты запоминаешь истории, которые придумываешь?
Аличе задумалась: как, спрашивается, это объяснить? Потом ткнула пухлым пальчиком в висок и гордо заявила:
– Они у меня все здесь.
– Вот молодчина!
– А ты свои как запоминаешь?
Тетя Ирен снова заговорщически улыбнулась.
– Я их рисую! – воскликнула она. И тут же исправилась: – Ну, раньше рисовала.
Тем вечером за ужином вся семья только об Ирен и говорила. Отец Аличе, обычно кроткий и молчаливый, узнав о нежданном визите, вышел из своей привычной задумчивости и буркнул, что зря его не предупредили: он прекрасно помнил Ирен, было бы уместно хоть парой слов перекинуться.
– Ты же работал! Неужто бросил бы все и примчался? – вскипела Аделаида.
– Да уж нашел бы отговорку. Ладно, теперь-то что… – промямлил Микеле, уступая. Всерьез ругаться с женой он никогда не осмеливался: в доме командовала она.
Микеле служил счетоводом в строительной компании и понимал, что начальство вряд ли разрешило бы ему уйти с работы в неурочный час без веской причины. Однако пропускать встречу, которая могла решительно повлиять на благосостояние семьи, было жаль. Он ссутулился и продолжил есть.
– Я доела, можно пойти поиграть? – спросила Аличе, сползая со стула.
– Что это у тебя? – вскинулся Гаэтано, удивительно зоркий для своих пяти лет.
Аличе непроизвольно спрятала руку за спину, но брат, опередив ее, успел выхватить блестящий предмет, зажатый в кулачке.
– Ну-ка отдай маме, – нахмурилась Аделаида, и Гаэтано неохотно протянул ей крошечную эмалевую бабочку в желтых, зеленых и синих пятнах. – Ты где это взяла?
– Я не взяла, мне тетя дала! – обиженно воскликнула Аличе.
– Конечно! Это же подвеска с браслета Ирен… Похоже, оторвалась, – проворчала Аделаида, не обращая внимания на слова дочери. Та разревелась. – А ну, не капризничать! Придержу пока у себя, мала ты еще для такого. Будешь хорошо себя вести – получишь, когда подрастешь, – заявила она непререкаемым тоном.
– И вовсе она не оторвалась! Тетя Ирен мне ее сама дала! Это подарок! – отчаянно всхлипывала Аличе.
Но никто и не думал ее слушать.
II
3 февраля 1990 года. Аличе, зевнув, извлекла из рюкзака дневник и принялась сверять номера страниц антологии с отрывком из Пиранделло, который ей предстояло изучить. Затем достала тетрадь для заметок и, прежде чем открыть книгу, немного поразглядывала обложку, украшенную бабочками самых разных форм и расцветок. Бабочек она любила с детства – с тех пор как тетя Ирен подарила ей крохотную подвеску с пестрыми эмалевыми крылышками. Хотя прошло уже двенадцать лет, Аличе то и дело вспоминала тетю, хотела снова увидеть ее, но желание это так и не сбылось. Когда Аличе расспрашивала о ней, мать резко отвечала, что, если учесть, насколько далеко Ирен живет, вряд она вернется в Полицци. Да и поговорить им удалось лишь однажды – декабрьским вечером, четыре года назад. Аличе тогда только перешла в старшую школу и была занята репетициями рождественской постановки по мотивам «Волшебника страны Оз». Поначалу она ужасно обрадовалась, что из всех учеников выбрали именно ее: когда еще выпадет такой шанс? Но потом все пошло наперекосяк.
Ирен звонила поздравить ее с днем рождения. Аличе была дома одна, так что они смогли поболтать. Этот разговор остался в ее памяти, словно фильм, который можно смотреть снова и снова. И не случайно, поскольку в тот вечер она открылась тете, поведав о чудовищной несправедливости: ей дали роль Страшилы! А ведь она так хотела сыграть если не Дороти, то хотя бы Добрую Волшебницу Севера! Просто кошмар: выставлять себя всем на потеху в облике пугала, набитого соломой! За четырнадцать лет Аличе пережила уже немало обид – равнодушие одноклассников, бесправие в семье, – но сейчас ей пришлось столкнуться с самым горьким разочарованием. Излив душу, она призналась, что ненавидит эту новую школу, не имеющую ни малейшего отношения к тому, чем она на самом деле хочет заниматься, к ее сокровенным мечтам. Конечно, тетя Ирен была ей едва знакома, однако в единственную их встречу она показалась Аличе невероятно доброй, понимающей и великодушной: такой женщине вполне естественно открыть сердце.
– Мечты есть у всех, но лишь немногие хранят их в тайне, надеясь, как и мы, что они сбудутся, – ответила тетя. И едва слышно добавила: – «Тем, кто видит сны наяву, открыто многое, что ускользает от тех, кто грезит лишь ночью во сне»[2]. Это сказал Эдгар Аллан По, великий писатель.
Свою заветную мечту Аличе в ту пору еще ревностно хранила, не раскрывая никому.
– Давай договоримся: ты мне расскажешь свою тайну, а я тебе – свою, – предложила Ирен.
И племянница, трепеща, призналась тете, что хочет стать актрисой.
Снимаясь в кино, она однажды сможет испытать все, что чувствовали герои любовных романов, запоем читаемых ею по ночам. А главное, их сюжеты, которые она дополняла, частично изменяла, а может, и просто выдумывала, навечно останутся запечатленными на пленке, чтобы их мог увидеть каждый.
Но когда наступила очередь Ирен, та вдруг смутилась:
– Пожалуй, еще не время раскрывать тебе мою тайну. Но оно непременно придет, и ты все узнаешь, – загадочно, словно сивилла, ответила тетя, прежде чем попрощаться.
А 20 марта умер Микеле. Как ни странно, внезапный уход отца почти не тронул Аличе. Поначалу она оправдывалась тем, что, вероятно, испытывает слишком сильное потрясение, на смену которому в какой-то момент придет боль. Но нет: пока мать в отчаянии заливалась крокодиловыми слезами, будто никто вокруг не догадывался, сколь жалкое существование влачил ее муж, глаза Аличе оставались сухими. Много позже она поймет, что на самом-то деле Микеле не стало давным-давно, а отсутствие тех, кого нет, заметить непросто… Этот немногословный человек, забытый жизнью и вечно третируемый женой, ускользнул прочь, словно тень.
Несмотря на траур, несколько следующих месяцев стали для Аличе едва ли не самыми счастливыми за всю юность: в июле она сдала выпускные экзамены, а несколько дней спустя была приглашена на вечеринку, которую ее одноклассница Джулия устраивала каждое лето на роскошной бабушкиной вилле у моря. Джулия принадлежала к одному из знатнейших семейств города и вечно посматривала на Аличе свысока, но на сей раз соизволила включить их с подругой Лючией в список «избранных».