Казимир внутренне сосредоточился и сделал несколько шагов к аналою.
Он подошел к заветной книге регистрации и только тогда заметил собаку. Огромный поджарый пес с квадратными челюстями и обрубленным хвостом лежал, свернувшись калачиком, у ног человека в черном. При его приближении он поднял массивную голову и втянул в себя запах Казимира. Юноша вздрогнул и попятился и в следующее мгновение пес прыгнул прямо на него. За ним с лязганьем потянулась прикрепленная к ошейнику толстая цепь.
Клин! кланг-кланг!
Казимир оступился и упал. Пес настиг его.
Что– то с силой потащило Казимира за ногу, и сначала он не чувствовал боли, только когда слуги набросились на собаку и упавшего юношу, он почувствовал, как мощные клыки впиваются в его икроножную мышцу. От боли Казимир вскрикнул, пытаясь высвободить ногу из пасти пса. В конце концов слугам удалось оторвать от него пса и оттащить в сторону, причем волкодав хрипел от бессильной ярости и рвался вперед. Невидимые руки разложили Казимира на траве, и кто-то принес чистое полотенце, чтобы обмотать прокушенную ногу.
Лысый человек в черном неожиданно появился рядом с Казимиром, из-за плеча его выглядывал Зон Кляус. Слуги не без труда рассеяли начинавшую собираться толпу, и человек в черном заговорил:
– Кто ако ты родит?
Несмотря на боль, пронизывающую укушенную ногу, Казимир сумел разобрать слова древнего языка.
– Я родился от женщины.
– Родит ты от сирен ор ликантроп?
– Нет, отец был простым смертным, – слабеющим голосом простонал Казимир.
– Страдат ты укусит бестия ор зверь?
– Нет, этот укус – первый.
Зон Кляус неожиданно наклонился к нему и сорвал маску с его лица. Казимир непроизвольно вскинул руки, чтобы спрятаться от испытующего взгляда Верховного Мейстерзингера, однако человек в черном с неожиданной силой заставил его убрать ладони от лица. Кляус пристально всмотрелся в лицо Казимира, но по его глазам нельзя было понять, узнал ли он юношу. Когда же он заговорил, голос его звучал спокойно и холодно:
– Ты не можешь участвовать в состязаниях трубадуров.
И в отчаянии Казимир схватил Кляуса за тунику и заставил наклониться ближе к себе.
– Неужели я напрасно так долго учился под началом мастера Люкаса?
Зон Кляус побледнел. В прорезях маленькой черной маски, которая была на его лице, испуганно заметались крысиные глазки.
– Приношу свои извинения, юный трубадур. – сказал он и прикусил губу. – Позвольте помочь вам встать.
Казимир снова опустил на лицо маску и не бел помощи многочисленных рук добровольных помощников, поднялся на ноги. Он заметил, что одна пара рук принадлежала юной и прекрасной девушке. Волосы ее были черны как смоль, что было довольно необычно для светлоголовых жителей Картакана.
"Весьма необычно и весьма эффектно”, – подумал Казимир. Лицо девушки было закрыто черной бархатной полумаской, в прорезях которой сверкали изумрудно-зеленые глаза. Кожа ее была светлой как лен, а алые губы сложились в озабоченную полуулыбку.
Маленькие руки осторожно легли на его предплечье.
– Как ваша нога, молодой господин?
– Моя нога? – ответил Казимир рассеянно, не в силах отвести глаз от ее лица,
– Идите сюда, запишитесь в книге, – позвал его Кляус, подталкивая юношу к аналою и всовывая ему в руку гусиное перо.
Казимир почувствовал исходивший от Кляуса запах страха.
– Я не прислужник в Хармони-Холле, мастер Кляус, ответил он с вызовом. – Поэтому мне неведомо низкое ремесло письма.
– Простите еще раз, молодой господин, – ответил Кляус и взял перо у него из рук.
– Как мне записать вас?
Казимир почувствовал в сердце острую боль. Он не осмелился бы назвать свое настоящее имя, во всяком случае, не теперь, когда ненавистный Кляус видел его лицо. Он снова бросил взгляд на черноволосую красавицу, и в голове его зазвучала старинная песня о раненом сердце.
– Раненое Сердце, – пробормотал он. – Я Раненое Сердце…
Кляус уставился на него, словно стараясь проникнуть взглядом за кривую улыбку белой деревянной маски. На мгновение; Казимир испугался, что он разоблачен, однако Мейстерзингер уткнул в книгу свой короткий нос и записал: “Мастер Раненое Сердце, воспитанник Геркона Люкаса”.
Не успел он дописать последние буквы, как Казимир спросил у него:
Кто эта прекрасная дама, которая держит меня за руку?
Кляус снова побледнел. Облизнув свои пересохшие; губы, он ответил самым светским тоном, на какой был способен в данных обстоятельствах:
– Это моя внучатая племянница, внучка моей старшей сестры, Юлианна Эстовина.
"Неужели это племянница Кляуса? – удивился Казимир. – Каким образом может это чистое, незапятнанное создание принадлежать к той же семье, что и этот мерзкий старикашка?”
Он уставился на Юлианну словно громом пораженный; если не считать черных волос, во всем остальном она была полной противоположностью старейшины гильдии трубадуров, лучом света в его мраке, островком чистоты и невинности в его распутстве и грехе.
Казимир упал на свое здоровое колено, сдвинул маску с лица и коснулся губами ее шелковистой руки.
– Как я счастлив, Юлианна Эстовина, что у вашего деда есть столь злобный и неуправляемый пес. Если бы не он, разве мы встретились бы с вами?
Казимир уже поднимался, когда Кляус снова заговорил:
– Приношу свои глубочайшие извинения, дорогой Геркон. Я понятия не имел, что этот молодой человек – ваш воспитанник.
Казимир остолбенел. Геркон Люкас, незаметно подошедший к собравшимся, гулко расхохотался.
– Он действительно превосходен в некоторых областях, – заметил Люкас не без сарказма. – Мне остается только надеяться, что его талант окажется равным его честолюбию.
Казимир украдкой взглянул на Люкаса, и тот поймал его взгляд, ответив мрачной, понимающей улыбкой. Затем юноша снова обратил свой взор к Юлианне.
– Скоро мы узнаем, каков его талант, заметил Мейстерзингер, хорошо отработанным жестом указывая на регистрационную книгу. – Он записался для участия в турнире. Сейчас, однако, он должен спеть нам прелюдию, как и все остальные.
Он схватил Казимира за руку и потащил в сторону, подальше от Юлианны.
– Идем, Раненое Сердце. На сцену! Ты споешь нам, музыканты уже ждут.
Казимир вырвался из рук Мейстерзингера и снова посмотрел на белокожую красавицу.
– Я исполню эту песню для вас, леди Юлианна.
Он опустил на лицо свою ухмыляющуюся маску и, прихрамывая, пошел к сцене. Люкас и Кляус сопровождали его, идя по сторонам и чуть сзади.
– Если твой голос окажется не столь приятным для слуха, как твоя ложь, – злобно прошептал Люкас, – я публично откажусь от тебя и прикажу тихонько тебя прикончить.
Казимир не ответил, стараясь вести себя с максимальным достоинством, которое только было возможно с его прокушенной ногой. Наконец он приблизился к сцене, и Кляус с Люкасом уселись в переднем ряду, словно пара воронов. Один из музыкантов, седой старик с древней трехструнной скрипкой, наклонился к юноше:
– Что мы должны для вас исполнить? Казимир отмахнулся от него:
– Я не стану петь под стоны твоего инструмента!
Музыкант нахмурился и затряс головой. Люкас наградил юношу убийственным взглядом, однако Казимир и вовсе не обратил внимания на своего “наставника”. Он шагнул к самому краю сцены и слегка откашлялся:
– Я – Раненое Сердце.
По толпе пронесся шепот и смешки.
– Он певец или сама песня?
– Мне кажется, что он – не Раненое сердце, а Раненая нога.
– Сразу видно, это человек не из Хармони-Холла.
– Приготовьтесь, сейчас последует “Серенада уличных котов”.
Казимир снова кашлянул, чтобы заставить глушителей замолчать. Как ни странно, но после своей встречи с Юлианной, он не чувствовал гнева по отношению к этим чванливым и самодовольным людишкам. Одно лишь легкое покровительственное раздражение ожило в его груди.
– Я Раненое сердце, – повторил он, и я спою балладу “Раненое Сердце” для прекрасной дамы по имени Юлианна.
Снова раздались злобные смешки. Один из учеников Хармони-Холла даже попытался утешить девушку. Не обращая внимания на шум, Казимир закрыл глаза и запел. Его чистый и печальный голос без труда заглушил бормотание толпы.
П остой, любовь моя, не спи
В багровом смерти одеянье,
В моей душе не хватит сил,
Т ебе воздвигнуть изваянье
Т вое страданье, как свое,
Б оль сердца, жизни угасанье
Я не забуду никогда,
С ебя казня воспоминаньем.
М ы шли под арками ветвей,
Ш ли по аллеям и террасам,
Н о злая гоблина стрела
В онзилась в сердце, как пчела.
О н ранил в сердце и меня,
И обнял я тебя пред смертью.
Б ыл дротик быстр, рука верна,
И гоблин тот не спасся бегством.
У вы! смерть твари не вернет
М оей любви, стрелой пронзенной!
О т горя я сходил с ума
И брел тоски дорогой темной.
Я шлю проклятья всем богам,
Ч то правят небом и землею,
З а то, что чистая душа
У снет под каменной плитою.
В от закрываются глаза,
Т вой жизни путь уже закончен.
М не нет покоя на земле,
Х оть приговор судьбы отсрочен.
Я ранен в сердце не стрелой -
Л юбовью страстной и тоскою.
К линок – лекарство от огня
З альет его горячей кровью.
Е дкие насмешки смолкли сами собой,
Чудесный голос Казимира заставил замолчать даже самых отъявленных скептиков. Звучавшие в его голосе искренность и печаль, чистота тонов, не смягченных даже вибрато, которому обучились певцы в Хармони-Холле, пронизали толпу и достигли Юлианны. Казимир подставлял ее себе пронзенной стрелою, медленно умирающей в его объятиях под скорбную мелодию его песни.
– Прирожденный певец… – зашептались гости. – Скорее соловей, чем кот из подворотни. Три сотни золотых в месяц, но ты все равно не споешь так, как он…