Глава 13
Римская империя. Эфес.
54 год н. э.
Город оказался приветлив.
Он сбегал по склонам к морю, растекался по побережью, вдавался в густую синь вод жадными пальцами искусно выстроенных пирсов и хватал, хватал, хватал приходившие к его берегам корабли. Даже отсюда, сверху, из-за пределов стен Эфеса, в акватории было видно не менее полусотни торговых галер, стоящих у причалов. Три больших корабля, похожие с первого взгляда на огромных жуков-водомерок, входили в гавань, будоража морскую гладь соломинками весел, еще на двух, только вышедших из порта, поднимали паруса, стараясь поймать легкий северный ветер.
Иегуда жадно вдохнул полной грудью освежающий воздух приморских гор и бодро зашагал по мощенной римской дороге, ведущей к городским воротам.
Мало кто бы мог дать этому подтянутому, без капли жира, человеку его возраст, а ведь он уже перевалил за полсотни лет. Выдубленное солнцем лицо, хоть и покрытое глубокими морщинами, выглядело скорее уж суровым, чем старым. Волосы побелели, но в соляной белизне все еще были рассыпаны горсти перца — некоторые пряди, вопреки времени и пережитому за эти годы, сохранили природный черный цвет. И спину он держал ровно, и плечи развернутыми, хоть сума, которую нес, явно весила изрядно, и шаг его оставался по-молодому упруг. Лишь одно выдавало его возраст — глаза, но для того, чтобы это понять, нужно было всмотреться в пропасть, открывавшуюся под веками, а сейчас, когда Иегуда щурился от яркого солнечного света, глаз было не разглядеть…
Зима с ее ветрами и дождями уже отступила, а до летнего зноя оставалось еще несколько недель, может быть, месяц. Иегуда очень любил эту пору года. Ему нравилось резкое пробуждение природы, нравилось, как рвутся к солнечным лучам, качаясь на мохнатых стебельках, нежные красные маки, как наливается силой и зеленью трава, как покрываются белой ароматной пеной цветения фруктовые сады и крепнут на глазах виноградные лозы.
Наверное, в другой жизни он мог бы стать крестьянином — буквально несколько лет назад он вдруг обратил внимание, что начал восхищаться и интересоваться вещами, которыми раньше пренебрегал, причем пренебрегал совершенно осознанно, не по недомыслию или невниманию. Сейчас растущая лоза или распускающийся цветок розы могли вызвать у него едва ли не умиление, а еще недавно вряд ли были бы замечены.
Время наступило мирное, пиратских набегов Эфес не боялся, и по этой причине стража у ворот откровенно ленилась. Караул несло городское ополчение, римский гарнизон себя особо не утруждал — не было необходимости. При цезаре Клавдии, пусть пошлют ему боги долгих лет жизни, население Империи росло и не только за счет удачных военных кампаний. Процветала торговля, в строящихся провинциальных полисах не хватало рабочих рук. Империя и ее колонии благоденствовали, мужчины все больше оставались дома, а, значит, женщины рожали неустанно, и улицы больших и малых городов и даже ничего не значащих деревушек полнились топотом детских ножек и звонким ребячьим гомоном.
Эфес не был исключением. В пределах его стен и сразу за ними (город не помещался в скорлупу защитных сооружений) уже жило почти полмиллиона человек, и с каждым благополучным годом это количество прирастало на несколько десятков тысяч, а то и больше. Шагая по широким новым улицам древнего города, Иегуда не боялся быть узнанным, хотя иудейская община в Эфесе была достаточно многочисленной, но состояла она, в основном, как и в Тарсе, из эллинизированных евреев, читавших Тору не на языке предков, а в переводе на греческий.[62] Мало кто из них был той самой весной в Ершалаиме, да и прошло с того времени два десятка лет, изменивших не только внешность соратников Иешуа, но и изрядно потрудившихся над памятью очевидцев событий.
Появится в Риме Иегуда не рискнул бы, хотя…
Кто бы узнал в сухом, как древняя олива, старике гладко выбритого по римской моде, склонного к полноте и обжорству секретаря покойного Понтия Пилата — бывшего прокуратора римской провинции, попавшего в немилость к Цезарю Калигуле? Никто. Смерть забытого героя битвы при Идистазиво прошла незамеченной (слишком уж много непонятных смертей случалось в правление безумного Сапожка), имущество Пилата традиционно отошло к императору, что оставило бедную Прокулу практически без средств к существованию, а на исчезнувшего сразу после убийства секретаря-грека никто из дознавателей не обратил внимания. Да и дознания как такового не велось, не возникло необходимости.
Так что, вступая в Эфес, Иегуда, который ныне представлялся как александрийский грек по имени Дарес, не особенно рисковал быть узнанным. Время, изменившее внешность путника, и стечения обстоятельств, отводившие удары и подозрения, до сей поры хранили его. Оставалось надеяться, что так будет и дальше. Что есть у человека, потерявшего все, кроме надежды? И что еще нужно тому, кто и не хочет другой жизни?
Здесь Иегуде еще не доводилось бывать, но город был устроен точно так же, как большинство греческих полисов, а римское владычество еще и добавило порядка в эллинскую страсть к обустроенности. Улицы, ведущие вниз, неизменно направляли путешественника к порту, к растянувшимся вдоль берега постоялым дворам, гостиницам, тавернам, складам, лавкам и столь уважаемым моряками лупанариям. Набережная была вымощена каменными плитами, из крупных скальных обломков выстроены волнорезы на случай, если сильный шторм загонит волнение в бухту. Иегуда прошелся вдоль порта, поглядывая на торговые корабли, на нагруженных как муравьи грузчиков, на груды товаров, разложенных на пирсах, на важных работников таможни с сургучными палочками и печатями на шее, вышагивающих с императорской значительностью, с задранными к небу бородками.
Выше, на улицах, параллельных береговой линии, размещались принадлежащие городу здания — огромный двухэтажный дом администрации полиса, украшенный замысловатым портиком, обширные, частично пустующие казармы. Правее, выходя фасадом на набережную, располагалось портовое управление, занимающее целый квартал. В пяти минутах ходьбы от него, друг над другом, взбираясь по склону, стояли три библиотеки, несколько небольших театров, амфитеатр солидных размеров (достаточно старый, ветхий и явно нуждающийся в перестройке), здание народного собрания, способное вместить минимум тысячу человек…
И только храмы, которых в Эфесе, помимо знаменитого на весь мир святилища Артемиды, было великое множество, располагались не по плану, а так, как строились в давние времена. У их древних стен росли тысячелетние оливы, помнящие старых тиранов, правивших городом несколько веков назад.
Для того, чтобы найти человека в полумиллионном городе, необходимо терпение, вера в успех и много-много удачи. Грек по имени Дарес легко обрел временное пристанище в гостином доме: чистую комнату с узковатой кроватью и с закрывающимся ларем в изголовье да с синими ставнями на небольшом окошке, в уголке которого было видно море.
Дом располагался не в центре, а подальше от беспокойного и шумного торгового квартала, в стороне от порта и складов с их вечной толчеёй. Иегуда намеренно выбирал место в удалении от увеселительных заведений. Делалось это не только из осторожности. Он предполагал, что человек, которого ему предстояло разыскать, наверняка будет выбирать себе место для жилья по тому же принципу. В порту и возле него много работы, это хорошо, особенно если в ней нуждаешься, но жить в многолюдье и шуме, у всех на глазах — радости мало.
Первые два дня он целенаправленно обходил город, мысленно разбивая его на квадраты. Каждый из них предстояло тщательно обследовать, да еще так, чтобы не вызвать ненужных вопросов и уж совсем необязательного внимания к своей персоне. Еврейский квартал, находящийся в западной части Эфеса, можно было из поиска сразу исключить и вообще появляться там как можно реже. Что делать среди иудеев александрийскому греку?
Но Иегуда все же не выдержал, прошелся среди братьев по крови в надежде услышать звуки родной речи, но до ушей его долетали лишь греческие слова, проговоренные чисто, без знакомого гортанного «ha». Здесь молились Яхве, но говорили на чужом языке. Здесь даже не пахло родиной.
Через неделю Иегуда знал Эфес лучше многих горожан, через две ему казалось, что он всегда здесь жил.
В чем-то город походил на Александрию. Многолюдный, шумный, многоязыкий, пропахший морем, солнцем, водорослями, рыбой, дымом жаровен, на которых готовили в каждом дворе, в каждой корчме и даже на улицах, где раскладывались с утра мелкие торговцы. Рынки Эфеса, разноцветные, с неистребимым запахом гниющих овощных очисток и рыбьих потрохов, ломились от изобилия. Над освежеванными тушами в мясных рядах роились мухи и удивительно крупные длиннотелые осы, и мясники, в основном бородатые греки и сирийцы, заворачивали мясо в белые холстины, тут же пропитывающиеся кровью. Были на рынках и еврейские ряды, тут покупали птицу и зелень. Возле клеток с курами и голубями сидел веселый резник-шойхет и покрикивал на балующихся детишек. Гоготали в загоне большие белые гуси, и запах птичьего помета, свежей крови и острого козьего сыра мешался с густым ароматом сухих трав…
Если в верхней части города улицы были не особо многолюдны, то ниже народу прибывало, и в торговые часы (а они начинались с рассветом и замирали только к ночи, прерываясь, по устоявшейся на юге привычке, в самое жаркое время дня) кое-где было просто не пройти. У самого порта, буквально на каждом свободном куске земли, располагаясь вдоль стен домов, раскладывали свой товар торговцы сладостями, медом, травами, ставили свои меха и кувшины разносчики воды. Тут же тлели в керамических поддонах уголья и капали горячим мясным соком небольшие сувлаки[63]. Здешний народ не был беден, и мясо могли позволить себе многие, но и нищих на улицах хватало. Хватало и воров, срезавших кошельки, тащивших все, что плохо лежало. Воров ловила и тут же била городская стража и сами граждане Эфеса, привычно орудовавшие палками. Особенно отличившихся преступников волокли в большую тюрьму, находившуюся неподалеку от набережной, рядом с казармами и народным собранием.