мере то, что удавалось узнать. Простолюдинам такие вещи не нужны. А вот если кто-то рангом выше рыцаря не знает о неприязни между темными феями, с которыми может столкнуться, он рискует их оскорбить и тем самым дозволить им устроить любую пакость. И, конечно, они нашлют на него или его ближайших родственников что-то страшное.
В общем, отличная погода не только на сами крестины, но еще на несколько дней до и после была нам гарантирована. Значит, мы могли пригласить гораздо больше народу, чем вмещал дворец, – и разбить для них лагерь на огромном лугу перед главными воротами, не опасаясь, что их пребывание омрачит ужасная погода.
Я уже видела из окна своей комнаты причудливые шатры. А вчера прогулялась между ними, и, поверьте, они просто роскошны. Ковры под ногами, хитроумная складная мебель, повсюду подушки, толпы слуг – все, что только можно пожелать. Честно говоря, гостям здесь было куда просторнее и, наверное, комфортнее, чем тем, кому выпала честь ютиться в крошечных покоях дворца. С высоты пятого этажа все это казалось грибным полем – сплошные шляпки шатров.
– Моя госпожа, – процедила Белинда ледяным тоном, который означал, что она уже по-настоящему мной недовольна. – Вы не одеты. Вы не фея, вы не можете разгуливать в одной кисее.
– На мне все, кроме верхнего платья, и я жду служанок, – честно ответила я и с сожалением отошла от окна. Белинде не нравилось, что я высовываюсь из него в сорочке. Не то чтобы кто-нибудь мог меня увидеть; окно узкое, никто даже не поймет, мальчик я или девочка.
Белинда была не в духе. И держала то самое верхнее платье в руках. Иногда ей можно было перечить, но явно не сейчас. Я покорно подняла руки, и Белинда нетерпеливыми рывками натянула на меня платье, туго затянула шнуровку на спине и взялась за нарукавники.
И тут мне повезло: наконец явились служанки, выдернули нарукавники из рук Белинды и сами взялись за дело. Я давным-давно научилась набирать полные легкие и задерживать дыхание, когда Белинда брала на себя труд помогать мне одеться, чтобы ей не удалось зашнуровать меня так туго, как ей хотелось. Иначе я вообще бы дышать не смогла, наверное. И нарукавники она бы затянула так, что руки толком не согнуть.
Когда сорочку поправили, чтобы она красиво проглядывала на плечах и локтях, а вокруг моих бедер застегнули золотой пояс, настал черед прически.
Волосы у меня такие прямые и тонкие, что с ними немногое можно сделать. Если уложить локонами, те исчезнут, едва я доберусь до парадного зала. Поэтому, несмотря на разочарование Белинды, служанки заплели мне единственную длинную косу с зелеными лентами, а потом повязали вокруг головы золотой венок в тон поясу. Вот и все. Я посмотрела в маленькое зеркало, расположенное так, чтобы отражать как можно больше света из окна, и обрадовалась, что все еще похожа на саму себя.
– А ожерелья? Серьги? Браслеты? – скорбно поинтересовалась Белинда.
– Некогда, – ответила служанка и поспешила меня выпроводить, а потом подмигнула, как только мы оказались за дверью.
Времени было еще полным-полно, но служанка знала, как сильно я не люблю обвешиваться безделушками. Будь на то воля Белинды, мне бы пришлось нацепить два ожерелья, бархатку (скорее удавку), огромные серьги, от которых бы еще пару дней ныли уши, и столько браслетов на каждую руку, что я бы постоянно звенела. Столько увесистых украшений создают впечатление, что я пытаюсь привлечь к себе внимание, хотя на самом деле я предпочитала обратное. Единственное, что я ношу регулярно, – цепочка с простым серебряным медальоном, где хранятся три локона. Золотисто-каштановый – мамин, черный как ночь – отца и золотой локон Авроры, все перевязанные кусочком шелковой нити.
В такие моменты я очень завидовала служанкам, которые меня одевали. Их-то не увидеть в облегающих платьях, затянутых шнуровкой так, что лицо краснеет. Они никогда не носят вещи, которые Белинда называла «приличествующими моменту», что обычно означало «мешающими хоть как-то передвигаться».
Я отчасти понимала, почему Белинда считала их необходимыми. Слугам надлежало работать. А такие, как я, должны выглядеть так, будто нам и пальцем никогда ни для чего не нужно пошевелить, ведь все делается за нас. Но, во-первых, я не такая, я всегда предпочту сделать все сама, а во-вторых, я всегда считала подобные вещи слишком дорогими и чересчур вычурными.
Служанки побежали дальше – вероятно, помогать с платьем очередной гостье, – оставив меня добираться в часовню самой. Обычно я предпочитаю лестницу для слуг, но сегодня там и так слишком много их носится туда-сюда, я только помешаю. Поэтому я продолжила путь по лабиринту сменяющих друг друга комнат к передней части дворца.
В нашем маленьком поместье были коридоры, поэтому, когда я только переехала во дворец, вся эта беготня по личному пространству других людей казалась мне неправильной. Да и до сих пор кажется, по правде говоря, но по словам мамы, вежливее всего было притвориться, что ты призрак и ничего не видишь, так и поступала.
Я наконец добралась до главной лестницы. Она была огромной, с галереей вокруг, на четвертом этаже разделялась на два пролета, потом снова соединялась в один, а после второго этажа, который заканчивался аванзалом перед парадным залом, и вовсе расширялась с каждой ступенькой, чтобы любой мог покрасоваться перед гостями и «произвести впечатление», поднимаясь и спускаясь по ней.
И на этой гигантской лестнице я оказалась не одна. Не успела я спуститься, как меня подхватил поток гостей. И в этот момент я невероятно радовалась, что меня не нагрузили драгоценностями. Большинство меня не узнавали и полагали, что я тоже знатная гостья, поэтому и не создавали заторов, останавливаясь и кланяясь мне, как происходило всякий раз, когда куда-нибудь шли мама и папа. Когда добралась до пролета, ведущего на второй этаж, я прижалась к перилам. Пусть другие красуются на широких ступенях, а я пока рада оставаться незамеченной. Прямо сейчас мама и папа заканчивали свои приготовления и старались совладать с волнением, и лучшее, что я могла сделать, это добраться к ним побыстрее, что мне явно бы не удалось, если бы меня постоянно узнавали и задерживали ради коротенькой подобострастной беседы.
Все вокруг стекались в парадный зал, занимавший почти весь второй этаж. Я тем временем скользнула в сторону и открыла неприметную дверь к еще одной лестнице, которая привела меня на первый этаж – там и творилось все самое важное. Оттуда я прошла через все кабинеты и рабочие помещения, которые сейчас пустовали, к еще одной лестнице – вверх, в кладовую в начале парадного зала. Сюда приносили блюда, когда зал использовался как столовая.
Там уже ждали папа в великолепной униформе цвета индиго и малышка Аврора в водопаде белых шелковых кружев на руках няни. И как раз когда я вошла, с последних ступенек лестницы, ведущей сюда прямо из королевской спальни, спустилась мама. Она выглядела потрясающе: длинные рукава с фестонами и отделкой золотым шелком, корона королевы, более изящная копия той, что носил папа.
Парадный зал использовали тогда, когда во дворец съезжалось множество людей – начиная зваными ужинами и заканчивая важнейшими церемониями. Я подошла к двери и посмотрела в глазок. Зал был полон.
В правой части расположились все светлые феи. Я впервые увидела больше двух одновременно, и меня поразило их разнообразие. Некоторые щеголяли едва ли не обнаженными. Другие носили наряды, подобные нашим, но из гораздо более изысканных тканей. А третьи – настолько замысловатые одежды, что их, казалось, и вовсе невозможно сшить. Например, словно сотканные из листьев, или лепестков, или снега, или воды. Все светлые феи носили длинные волосы, часто уложенные в невозможные прически всех цветов. И на каждой красовались заколки с драгоценными камнями, и ожерелья, и пояса, и браслеты – особенно на тех, кто был больше всего раздет. Одна пара вообще выглядела так, будто украшения и есть их одежда.
И, разумеется, у всех были крылья. Крошечные, казавшиеся лишь намеком на крылья, и огромные, размашистые, что возвышались над головой на несколько футов, и бархатистые, как у летучей мыши, и прозрачные с блестящими прожилками, как у насекомых, крылья птиц, мотыльков, бабочек. Но что их по-настоящему объединяло, так это то, как старательно они игнорировали тех, кто сидел по другую сторону центрального прохода. Если между светлыми феями царили такие же распри, как у темных, мы, люди, никогда бы о них не узнали. Мы видим лишь малую часть их жизни, привычек, и светлых фей это устраивает.
Оправдывая свое название, темные феи предпочитали такие же потрясающие наряды, но почти все в оттенках темно-синего или черного, хотя некоторые были в белых одеяниях, похожих на паучью паутину или саван. У большинства были волосы цвета воронова крыла; кто-то, впрочем, выделялся на общем фоне белыми, как кость или лед, прядями. И у темных фей тоже были крылья: вороньи, драконьи, или как у бражника – мертвой головы, изодранные крылья летучей мыши, мухи-падальщика. Даже несколько раз встречались костяные крылья. Кто-то держал внушительный посох, кто-то – волшебную палочку, а кто-то пришел с пустыми руками. Все темные феи были настолько бледными, что казались бескровными на фоне светлых, цвет лица которых варьировался от нежно-розового до темно-коричневого, хотя были среди них обладатели голубой и зеленой кожи.
Темные зыркали на светлых с такой яростью, что я готовилась к тому, что те вспыхнут. Но против правил они, конечно, были бессильны. Темные явились сюда, в основном, чтобы продемонстрировать к нам, простым смертным, свое презрение, хотя встречались и те, кто надеялся напугать гостей и вкусить их ужас, что было разрешено.
По лестнице следом за мной поднялся секретарь с ворохом бумаг.
– Все темные феи присутствуют, ваше величество.
Это был один из старших секретарей, которые, вероятно, начинали службу еще при папином отце. Он выглядел очень уж спокойным для того, кто стоял в конце зала и по крайней мере три раза пересчитывал темных фей по списку, потому что, если мы начнем до прибытия всех – а они, как известно, намеренно опаздывают, – то получим очередную оскорбленную темную фею. И все дело, конечно, было только в них. Если опаздывал светлый, он просто очаровательно отшучивался, но мы не смели ничего делать, пока не прибудут все темные феи.