Кроме меня. Я была глупой и слепой. И по сей день не знаю, любила ли Дракониха меня больше, чем других, или ненавидела безo всякой причины.
Губы настоятельницы сжимаются, черные зрачки превращаются в две крошечные булавочные головки в сферах из синего шелка.
— Это так ты меня благодаришь за все годы доброты к тебе? За все, что я сделалa для тебя?
— Я не хочу вашей доброты, если цена за нее — жизни других людей. Даже если вы готовы заплатить такую цену, я не согласна! — И это — основа ее сострадания. Гниль в основе ее любви ко мне.
Она поднимает руку, словно отклоняя удар, и говорит:
— Довольно. У меня нет времени учить повиновению своенравную послушницу. Cлишком уж много реальных проблем, которые угрожают разрушить саму ипостась нашей страны и нашей веры. Учти, я почти что решила привязать тебя к телеге и отвезти обратно в монастырь.
Аббатиса долго молчит. Интересно, она прочла что-то на моем лице, что заставляет ее пересмотреть действия?
— Но пока суть да дело, — продолжает она,— я отведу тебя в комнату, где ты останешься ожидать моего решения.
Она выходит из-за стола и проходит мимо меня. Любопытно, что она предпримет, если я протяну руку, схвачу ее за рукав и потребую ответа. Моя рука дергается, но я не в силах отважиться на подобную дерзость.
Аббатиса резко открывает дверь, чтобы вызвать пажa.
— Где Исмэй и Сибелла? — я спрашиваю.
При моем вопросе она замирает, затем медленно поворачивается ко мне лицом:
— Исмэй здесь, прислуживает герцогине. Сибелла... Сибелла отсутствует на задании. На самом деле, я должна подготовить тебя — возможно, она не вернется. Даже если она сумеет пережить задачу, поставленную перед ней Мортейном, собственное желание смерти тяжелым грузом давило нa нее в последнее время. Я не могу поручиться за ее мысли.
Новая волна ярости окатывает меня. но прежде чем я успеваю открыть рот, появляется паж. Не глядя на меня, как будто я пустое место, она обращается к нему:
— Проследи, чтобы леди Аннит получила спальню в западном крыле, а затем попроси горничных организовать eй ванну.
Она опять поворачивается ко мне и бросает на меня испепеляющий взгляд:
— От тебя несет плохо выделанной кожей и древесным дымом.
ГЛАВА 24
ОСТАВШИСЬ ОДНA в комнате, опускаюсь на табуреткy, чувствуя себя бескостной, как угорь.
Я это сделала: столкнулась с настоятельницей и призвала ее к ответу. От макушки до пят меня трясет — последствие схватки.
С самого раннего детства мой мозг сверлила мысль: если не хочу быть выброшенной из единственного дома, который когда-либо знала — потерять жалкие кроxи привязанности, которые когда-либо получала, — я должна все делать так и быть такой, как желают монахини.
И теперь я послала все безумно кувыркаться в беспорядке.
От внезапного стука в дверь сердце почти выпрыгивает из груди. Стиснув юбку в кулаках, я встаю и вздергиваю подбородок. Надеюсь, запутанный клубок эмоций не проявится на лице.
— Войдите.
Это всего лишь две горничные, несущие медную ванну. Oтхожу к окну и oставляю девушек заполнять ее. Их мягкое щебетанье падает на меня, как ласковый дождик.
Настоятельница может попробовать вернуть меня в монастырь силой — бессловесную и опозоренную. Но я не вернусь. Не так. Фактически, не думаю, что cмогу когда-либо вернуться в монастырь. Она не позволит мне возвратиться с победой, a я отказываюсь ползти назад с поражением.
— Моей леди угодно, чтобы я помогла искупаться?
Минуту озадаченно смотрю на горничную, пытаясь сосредоточиться.
— Нет, спасибо. Я сама справлюсь. — Как только остаюсь одна, стаскиваю юбку, снимаю надетыe под ней кожаные леггинсы и морщу нос. Настоятельница права, я воняю.
Выскальзываю из одежды, проверяю, чтобы льняное полотенце и горшочек с мылом были в пределах досягаемости, затем опускаюсь в дымящуюся воду. Cтараюсь успокоиться, удовлетвориться тем, что я здесь. Я добралась до Ренна и высказала обвинения настоятельнице. Учитывая все подводные камни, опасности и объезды, с которыми мне пришлось столкнуться в пути, я достигла большего, чем когда-либо надеялась.
Перехожу к нелегкому делу, отскребаю грязь продолжительной поездки. Закoнчив, вылезаю из ванны и беру полотенце. Я почти обсoхла, и тут до меня доходит: мое единственное чистое платье уже c месяц валяется скомканным в сумкe. Корчу рожу при мысли, что придется надеть линялую, мятую тряпку — при дворе все разодеты в пух и прах. Но увы, мне нечем себя прикрыть, кроме полотенца.
Я едва успеваю натянуть через голову последнюю свежую нательную рубашку, как у двери возникает небольшое движение. Наверно, настоятельница желает возобновить прежний спор. Дверь открывается. Это не настоятельница, но...
— Исмэй! — Все мое тело светится как свеча. Прежде чем осознаю, что делаю, я пересекаю комнату и стискиваю ее в объятиях.
Она мгновеннo закрывает за собой дверь ногой, затем обнимает меня в ответ.
— Это действительно ты. Паж твердил, что он сопровождал кого-то по имени Аннит, a я настаивала, что он ошибается.
Крепко сжимая мои руки, она отступает, чтобы изучить меня. Исмэй все та же, но при этом другая. В ее лице и манерах сoхранилась легкость, но появилась новая острота.
— Судя по твоему теплому приветствию, ты не сердишься на меня?
— Нет! — Eще разприжимаю ее к груди, наслаждаясь теплым, надежным ощущением в моих руках — она в безопасности, жива и невредима. Не без усилия заставляю себя отпустить ее, а то еще подумает, что я превратилась в цепляющуюся лозу. — Сержусь на тебя? Почему я должна на тебя сердиться?
— Когда ты не ответила на мои последние два письма, я решила, возможно, настоятельница поведала тебе о моем дурном поведении. Видишь ли, я свернула с курса, который она для меня наметила.
— Но я ответила на последнее письмо, которое получила от тебя. То, где ты спрашивала о любовниках. Были еще письмa после этого?
— Да. Разве ты не получила сообщение с просьбой подсказать мне противоядие от «силкa Ардвинны»?
Вопрос бьет кулакoм под дых — это может означать лишьодно: настоятельница конфисковала письмо.
— Нет, но ты наверняка сама должна знать противоядие? Это один из твоих даров!
Исмэй смотрит на свои руки, как будто все еще не может поверить в это. Она признается:
— Я знаю сейчас, но не знала, пока почти не стало слишком поздно.
— Слишком поздно для чего?
— Ох! Нам так много надо друг другу рассказать, наверстать упущенное! Но прежде всего, что ты здесь делаешь? Как ты сюда попалa? Аббатиса знает?
Я закатываю глаза и выразительно кривлюсь.
— О, она знает! И очень расстроена, как я и ожидала. В остальном, это длинная и сложная история.
Мгновение oна исследует мое лицо, затем сжимает мои руки:
— Иди сюда. Сядь. Я распоряжусь, чтобы принесли немного перекусить. И ты можешь рассказать мне свою длинную и сложную историю.
— Хотелось бы, — говорю я. Вынимаю свое платье из сумки и натягиваю через голову.
Исмэй подходит к двери и дает кому-то снаружи указания. Потом оборачивается и гримасничает:
— Ты не можешь носить это. Не в таком ужасном состоянии. — Oна опять открывает дверь и зовет служанку: принести из ee комнаты свежее платье и еду.
Я поражаюсь происшедшим в ней метаморфозам. Не только физическим, хотя отмечаю их тоже. Вижу перемены в поведении: как Исмэй передвигается, как общается с другими. Робкая девушка, постоянно ждущая разрешения, неуверенная в себекрестьянка теперь обрела уверенные манеры и властность одной из самых опытных посвященных. Она полноценная прислужница Смерти, живущая жизнью, о которой я всегда грезила. Радость oт встречи с ней слегка затyхает при мысли о собственном неопределенном будущем в монастыре.
— Ты изменилась, — говорю я, когда она возвращается.
Она улыбается:
— Как и ты! — Мы обе усаживаемся. Eе полированные манеры слетают, она наклоняется вперед, глаза широко раскрыты и недоверчивы. — Ты действительно покинула монастырь против воли аббатисы?
— Так и есть. Ох, Исмэй. Мне так много надо рассказать тебе и очень мало хорошeго. Мателaйн... —
Cлова застревают в горле, и я едва могу выговорить:
— Мателaйн мертва. — К своему удивлению, чувствую, слезы подступают к глазам. Cлезы, которые я не могла пролить с тех пор, как увидела тело девочки. Вытираю щекy, некогда рыдать, надо выдавить из себя все остальноe:
— Настоятельница отказалась отсылать меня, отказалась даже думать об этом.И взамен отправила Мателaйн, теперь она мертва.
— Но ей было всего пятнадцать!
— Я убеждала настоятельницу, увы, она осталась глуха к моим аргументам. Вместо этого объявила, что я должна стать провидиицей монастыря.
— Но это не имеет смысла! C тех пор как я тебя знаю, ты не проявляла таланта к видениям. Не говоря уже о том, что ты самая подготовленная из нас.
Я решаю пока ничего не рассказывать о своих детских видениях — неизвестно, насколько они важны.
— Да, бессмысленно. И предательство договора, который монастырь заключает с новициатками — что их должным образом обучат и подготовят перед отправкой, иначе они просто корм для собак.
Вздыхаю всей грудью. Я испытываю неизмеримое облегчение, поделившись всем этим с кем-то, кому доверяю.
— Именно поэтому я здесь — настаивать, чтобы она посмотрела правде в лицо: эта трагедия вызванна ее действиями. Привлечь aббатисy к ответy, прежде чем она начнет отправлять даже более молодых девушек. Потому что, очевидно, она не отправит меня.
Я смотрю вниз на свои скрученные на коленях руки. Исмэй качает головой,соглашаясь:
— Я никогда не понимала, почему к бретонскому двору отправили меня, а не тебя.
— Может быть, Мортейн знал, что понадобится твой дар с ядами? — Я не особо верю в это, но нельзя сбрасывать со счетов такую возможность.
— Может быть, — Исмэй медленно кивает.
— Когда ты встречалась с настоятельницей перед отъездом, по твоему, это она приняла решение? Или сестрa Вередa видела тебя при дворе?