— Не относись ко мне по-другому теперь. Пожалуйста.
Раздражение и разочарование в его голосе звучат так сильно — как у прежнего Бальтазаара, — что почти забывается происшедшее.
Я тяжело вздыхаю:
— Не знаю, кричать на тебя в гневе или просить у тебя прощения.
Он отпускает мою руку.
— Скорее всего, будет и то и другое, прежде чем мы закончим. Но должен признаться, тебе не за что просить прощения. Это я тебя обманул, хотя и не намеренно.
Я внимательно смотрю на него:
— А каково было намерение?
Темные, бездонные глаза мгновение изучают меня — его озадачил мой вопрос. Затем oн прислоняется к парапету и смотрит в ночь. Бальтазаар проводит рукой по волосам. В этот момент он настолько кажется человеком, а не богом, что тугая железная удавка вокруг моих легких слегка ослабевает.
— Когда-то я был настолько важной частью жизни и смерти, что время не имело для меня значения. Мое существование объединяло и начало, и конец. Люди признавали, что смерть — часть путешествия, а не суровая кара, отмеренная за грехи. Но со временем и с помощью новой Церкви моя сущность сузилaсь: отныне и во веки веков все, кем я был и буду — это Смертью. В лучшем случае, забвение. В худшем — вечный адский огонь и проклятие. Все, что придавало смысл и значение моему бытию, оказалось утрачено.
Я затихаю и слушаю.
— Я был богом, приносящим смерть одной рукой и созидающим жизнь другой. А превратился в демонического призрака ночи, которым пугают людей, чтобы они следовали верованиям новой Церкви. Мне позволили править только половиной королевства. И это — ужасная половина, та, которую боятся.
— За исключением монастыря, — шепчу я.
Он кивает:
— Лишь монастырь запомнил меня таким, каким я был прежде, да еще немного людей. Вот и все. Хоть и скудная, да поддержка. Чтобы облегчить одиночество, я искал жену…
— Амoрну.
— Нет. Не Амoрну. Ардвинну.
Я затаиваю дыхание:
— Так это правда была ошибка.
— Да. Ужасная, трагическая ошибка, которая так катастрофически завершилась. В отчаянии я решил довольствоваться смертными женщинами, что делили со мной постель. Но эти связи были мимолетны и мало чем помогали ослабить растущее одиночество. Если бы не мои дочери — тонкая нить связи с жизнью, их поклонение, — думаю, я бы сошел с ума.
— И вдруг среди мрака новое сердце открылось передо мной. Неожиданно и удивительно, словно роза, цветущая посреди зимы. Это сердце не молило об избавлении и не предлагало себя мне, предпочтя хамy-мужy. Сердце принадлежало маленькой, чистой душе. Той, что снова принесла мне проблеск радости.
— Однажды эта душа закричала от ужаса. И так открыта она была для меня, что я услышал еекрик. У меня, которого веками не звали ни в чью жизнь, появилась цель. Как ни одна из этих женщин, oна облегчила мое беспросветное сиротство. Даже когда я ее утешал, она утешала меня. Даже когда ее питала наша связь, меня поддерживали тоже. На короткий промежуток времени — месяцы? Годы? Не знаю — я не был одинок.
— А потом это прекратилось, будто дверь захлопнулась мне в лицо. И я снова почувствовал отчаяние.
— Я была той душой, — еле слышно говорю я.
Бальтазаар поворачивается ко мне, его глаза темнеют от болезненных воспоминаний:
— Да. Ты заполнила пустоту, а потом оставила меня.
— Но мне было всего пять лет.
Он пожимает плечами:
— В мире духа, где я чаще всего обретаюсь, душа — и свет, которым она сияет — полностью удалена от таких вещей, как возраст. Я не знал, что ты была ребенком, пока не наткнулся на тебя в подвале, а потом было слишком поздно. Меня поймали, подцепили на крючок. Ты постоянно молилась, болтала со мной; и у меня не было сил отпустить подарок, который мне предложили. Это было как дать хлеб голодному человеку.
— Потом, когда этот барьер встал между нами, мне казалось, солнце упало с неба. Мое существование стало еще более несчастным, чем раньше, потому что ты напомнила мне обо всем, чего я лишился.
— И все же, — говорю я, вспоминая те долгие тяжелые годы, — ты никогда не бросал меня. Даже когда ты думал, что я покинула тебя, ты не покинул меня.
Он отворачивается в смущении:
— Но потом ты послала мне свою стрелу. Я не мог понять, почему ты так поступила. Это было похоже на насмешку и привело меня в бешенство, во мне поровну смешались ярость и надежда. Я не мог решить, что мне с этим делать, но взял стрелу. Я все еще ношу ее с собой, — говорит он.
— Знаю. Я видела ее. Вот почему я сбежала от охоты: думала, ты послал xеллекинов — наказать меня за то, что покинула монастырь без твоего разрешения.
Бальтазаар выглядит ошеломленным — почти оскорбленным, — что я так думаю.
— Я прошу прощения. Монахини грозили нам погоней, когда мы были маленькими. Я поверила им.
— Тебе никогда не требовалось мое разрешение! Ты всегда была свободна приходить и уходить, когда угодно.
— Но это не то, чему нас учат, — бормочу я.
Бальтазаар хмурится, отвлеченный моими словами, но продолжает свою историю:
— А потом однажды ночью, когда я вел дикую охоту, появляешься ты. Стоя спиной к дереву, готовая сразиться со всеми всадниками смерти, если потребуется. Взгляд на тебя открыл старые раны.
Он сжимает руки в кулаки.
— Я ненавидел и страшился, что меня снова заставят желать. — Бальтазаар поднимает лицо к звездам, как будто слишком смущен, чтобы смотреть на меня. — Хотел понять тебя, какая ты. И поэтому решил взять тебя с собой.
— Если мне не изменяет память, я пошла охотно.
Он наклоняет голову:
— В некотором роде. Хотя я бы настаивал в любом случае. Я потерял тебя на долгие годы и не собирался терять снова — пока я не был готов отставить тебя.
При этих словах мой живот завязывается узлом.
— А сейчас? Готов отставить меня?
Его глаза горят, впиваются в меня. — Нет.
Я не выдерживаю этот обжигающий взгляд и отвожу глаза.
После долгого мгновения oн шепчет:
— Итак, что случилось? Почему ты закрыла дверь и перестала впускать меня?
— Я призналась кое-кому, что видела тебя. И былa наказана; мне сказали, что я лгала, придумывала вещи. Наша встреча сталa моей тайной. Но в конечном итоге меня поймали и наказали опять.
Жестоко наказали! Но я не говорю ему ни этого, ни о сути наказания — мне стыдно. Я продолжаю:
— Вскоре после этого умерла настоятельница, которая истязала меня. Cтрах перестал быть моим постоянным спутником — я больше не ходила по лезвию бритвы между жизнью и смертью. Так что моя потребность в тебе уменьшилась.
Да и цена откровенности оказалась слишком большой.
— С новой аббатисой мне дали новый шанс, и я не хотела рисковать, повторяя ту же ошибку.
Он берет мою руку в свои, крепко сжимая ее, как будто вытаскивая меня из темных границ памяти.
— И таким образом в юном возрасте ты познакомилась с пределами Смерти и Его силы. — Бальтазаар закрывает глаза, но я успеваю заметить гнев и сожаление, плещущиеся в них.
Когда Бальтазаар снова открывает их, он смотрит в небо.
— Рассвет наступает.
Я не готова уйти. Нам еще многое нужно обсудить.
— Когда я увижу тебя снова?
Бальтазаар стоит неподвижно, как будто надежда — некая хрупкая вещь, с которой он должен обращаться очень осторожно.
— Ты хочешь?
— Я хотелa бы. Я все еще пытаюсь понять, что происходит между нами.
Он улыбается и кланяется, затем исчезает в тени.
ГЛАВА 46
— НОВОСТИ НЕВАЖНЫЕ. — Лицо капитана Дюнуа серое — не могу сказать, от усталости или беспокойства. Возможно и то и другое.
Дюваль бросает взгляд на герцогиню:
— Вам не нужно быть здесь, знаете. Мы можем справиться без вас, по крайней мере, немного дольше.
— Нет! — Она непреклонно качает головой. — Это моя ответственность, я не могу перекладывать трудные решения на чужие плечи.
Дюваль предлагает сделать ход Сибелле: — Рассказывай.
— У стен Ренна пятнадцать тысяч солдат! — Волнение поднимается в комнате — никто не ожидал, что так много. — Похоже, бóльшая часть разобьет лагерь к югу от города, а треть может расположиться на севере.
— Итак, мы окружены, — рассуждает Дюваль. — Даже если кто-то из союзников пришлет нам помощь, им придется пробиваться через французов.
— Точно, — Сибелла косится в сторону герцогини. Eй явно не хочется, чтобы та слышала донесение дальше. — Они также привезли с собой мощные военные орудия. Катапульты, осадные башни. Пушкy.
Герцогиня выглядит так, будто вот-вот упадет в обморок.
— Они уничтожат город.
Капитан Дюнуа пытается ее немного успокоить:
— Возможно — даже вероятно, — они используют это просто как угрозу. Королю доставит мало радости захватить разрушенный город.
Дюваль поворачивается к маршалу Рьес вопросом:
— А что вы должны сообщить?
— Боюсь, тоже не очень приятные сведения. Еще четыре города пали, и французы захватили Ванн. Весь юг Бретани теперь в их руках. Часть запада также.
Мы все ошеломлены таким отрезвляющим поворотом событий.
— Это значит — мы проиграли, — шепчет герцогиня.
Никто не противоречит ей. Дюнуа говорит:
— Британский капитан известил, что если вы уйдете сейчас — до того, как французы отрежут все маршруты, — он может доставить вас к побережью и потом в Нидерланды. Оттуда вас безопасно переправят к вашему мужу, императору Священной Римской империи.
— И покинуть моих людей? За какого труса они меня принимают?
Чудище прочищает горло, и Дюваль делает ему знак говорить:
— Возможно, это единственный способ защитить вас, Ваша светлость.
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду, что ситуация в городе значительно ухудшилaсь. Казна пуста. Наемники совершают набеги на город, грабят, они считают дома и лавки горожан личными кладовыми. К сожалению, иностранные войска в Ренне намного превосходят наши собственные, бретонские. Мы не можем держать их под контролем.
— Как насчет ардвинниток? — На мой вопрос все