— Не может быть, чтоб ты вспомнил! — быстро перебил доктор.
— Почему не может?
— Ну… ты б иначе себя вел сегодня.
— Не вспомнил. Ездил вчера на старую квартиру, мне рассказал сосед.
— Чем кончилась юношеская история?
— Она вышла за другого, я разбил «Любовь».
— Вера, Надежда, Любовь. — Иван Петрович усмехнулся. — Любопытная аналогия. Но даже если ты сам разбил своих идолов…
— Я был способен на это, как вы думаете?
— Опыт моей многолетней практики свидетельствует: человек на все способен, особенно художник.
— Но зачем?
— В том-то все и дело. По-настоящему сжигала тебя «одна, но пламенная страсть» — к творчеству.
— Может, я с ума сошел?
— В житейском смысле ты был нормален, дела свои устраивал разумно, даже расчетливо, несмотря на широту натуры. Вот, к персональной выставке готовился… Словом, не нахожу реальной причины, по которой ты уничтожал бы целое состояние.
— Вы сказали: по аналогии… — пробормотал я задумчиво. — Я вчера думал об этом, но… по внутреннему ощущению пустоты… и подружка Веры подтвердила: я ее не любил.
— И мне так кажется, — согласился Иван Петрович очень серьезно. — Не все на это способны.
— Я, наверное, не способен. Бьющий фонтан и горящая лампада приоткрывают пустоту, — я засмеялся, но осекся. — Тем не менее кто-то меня пытался уничтожить. На кувалде стерты отпечатки пальцев, следователь сказал.
— Ты был у следователя?
— Он ко мне приходил. Где же эта девица провела неделю, с 3-го по 10-е — вот загадка.
Иван Петрович улыбнулся снисходительно.
— Макс, у нас с тобой одна цель: ты должен вспомнить. Не деликатничай с доктором, задавай любые вопросы. Отвечаю на первый: твоя Вера не приезжала в кемпинг ни разу, что могут подтвердить мои приятели и их жены. Хочешь им позвонить?
— Не стоит, верю. Иван Петрович, вы женаты?
— Нет.
— Но были?
— Не был.
— Простите, почему?
— Не встретил достойной, — он рассмеялся тихо и иронически. — В какой-то степени мы тут с тобой похожи: и я живу своей работой.
— Тоже, извините, ходок?
— Наоборот. Скорее, аскет по натуре.
— Вам нравилась Вера?
— Пожалуй. Хорошенькая девочка… Да я не обратил особого внимания, — отозвался он равнодушно.
— Из-за чего погибла Неля?
— Как? — он изумился. — Ты чувствуешь связь…
— Не знаю. Меня очень волнует ее смерть, какая-то тайна там скрывается.
— Минутку! — доктор сосредоточился. — 9 мая мы познакомились с Верой. «Прелестное дитя» — ты сказал. Детски-наивная повадка…
— Ага, я с дитяти Цирцею лепил!
— Любопытное раздвоение личности. Помню, я удивился.
— Семен назвал ее потаскушкой и ведьмочкой.
— Ну, наверное, зелен был виноград… Впрочем, должен признаться, я слабо разбираюсь в женской психологии.
— Вы — доктор с большой практикой.
— Что ж, и Фрейд редко излечивал женщин. Существа с луны. Мои пациенты — сильный пол. А волшебница с острова Эа была почти готова, осталось лицо.
— Большая скульптура?
— В полчеловеческого роста примерно.
— А, как «Надежда».
Иван Петрович взглянул вопросительно, я пояснил:
— Последняя работа, подарок для соседки. Надя — отсюда «Надежда».
— Однако ты параллельно на два фронта работал.
— Значит, вы видели «Цирцею».
— Твоя возлюбленная, как школьница, хвасталась и сорвала покрывало.
— Тайком от меня?
— Ты не любил демонстрировать неготовую вещь.
— Как это случилось?
— Ну, все уже крепко приняли, разбрелись, кто в сад, кто… пауза перед вторым заходом. Кстати, Сема не пил, был за рулем.
— А вы?
— Я остался у тебя ночевать, как и предполагалось. Так что мог себе позволить.
— Интересно!
— Пожалуй… Словом, я пошел в мастерскую.
— Зачем?
— Просто пошел. По лестнице спускалась Неля.
— Семен сказал, что я ее любил.
— Ты и здесь успел?
— Нет, по-человечески.
— Пронеслась мимо меня, как эльф на крыльях. Экзальтированное существо, нервное. В мастерской ароматические свечки зажжены…
— Да, я любил.
— И Сема с Верой, ну, детский лепет… Она увидела меня и сорвала покрывало с Цирцеи.
— Иван Петрович, жена послушала детский лепет и погибла.
— Не исключено. Я был на взводе и не отдал себе отчета. Мы втроем болтали, когда ворвался ты и, увидев скульптуру, пришел в ярость. Свечи погасли.
— И порвал застежку кулона?
— Какого кулона?
— Я подарил Вере изумрудную подвязку.
— Да! — Иван Петрович взволновался и чуть приоткрылся. — Помню зеленый камень на загорелой коже. Но ничего ты не порвал.
— Значит, позже. 10 июня Вера приехала ко мне наверняка за камнем.
— Неужели эта девочка была настолько меркантильна?
— Судите сами: решительным образом она порвала со мной и вдруг явилась 10-го.
— Порвала? Когда?
— 7 июня Вера написала мне письмо: «Не ищи меня, не звони». Послано 8-го из Каширы.
— Все слишком запутано! — резко отреагировал Иван Петрович. — Может, у нее там родня?
— А как сумка с вещами оказалась в киноэкспедиции?
Все-таки доктора я сумел завести: узкогубая усмешечка исчезла; мы перебрасывались репликами, как ударами стальных клинков; и как гудела моя голова, как пылала.
— Откуда известно, что Вера приходила сюда 10 июня?
— Ее видел сосед, брат Нади.
— Во сколько?
— В четверть десятого.
— Точно видел?
— Точно. В ту же ночь он дал показания следователю.
— Она вошла в дом?
— Вы у меня спрашиваете? Я уже был полутруп.
— Макс, — доктор впервые обратился ко мне по имени; я даже вздрогнул. — Произошла чудовищная ошибка. Ее необходимо найти.
— Кого?
— Возлюбленную твою.
— Я беспомощен, Иван Петрович. Ну, собираю по крупицам, по обрывкам сведения…
— То, что я сейчас узнал о ней, — перебил он угрюмо, — двуличность и алчность в таком, казалось бы, ребенке, — меняет картину.
— Как?
— Нашла другого, более богатого, и вещи ей не нужны.
— А чужая кровь на мне?
— Да может, того, кто пытался тебя убить.
— Редкая группа — четвертая… Да не в этом дело, в конце концов! Не в уликах и не в доказательствах.
— А в чем?
— В подсознательном ощущении. Ну, напал придурок, уничтожал скульптуры, меня чуть не убил… что тут особенного?
— Ну, не скажи!
— Нет, произошло нечто более страшное. Настолько страшное, что не под силу вынести. Чтоб жить, я должен разгадать загадку.
— Какую загадку?
— Статуи. В саду и во сне.
— В саду?
— Во второй заход Надюша видела, где-то без четверти одиннадцать. В кустах, слева от дорожки, то есть ближе к сараю, стояла статуя.
— Они были разбиты!
— Значит, одна уцелела… она качнула головой.
— Ну, Макс! Девушке со страху померещилось.
— Да с какого страху? Она на свидание ко мне шла, она еще не знала, что я в коме. И куда она потом делась?
— Кто?
— Статуя. Надя выбежала в сад — нету.
— И не было, не могло быть! Или твоя Надюша фантазирует, или напугал ее и скрылся живой человек.
— Лицо из гипса, женское… «Статуя торжествует!»
— Не впадай в дурную мистику, свихнешься.
Ему-то легко рассуждать, а я, может, уже свихнулся. Как-то нечаянно, по странной ассоциации у меня вырвалось:
— Нелю сожгли? Или так похоронили?
— По-христиански. Мы с тобой несли гроб.
— Богатый гроб?
— Макс, ты…
— Полированный, с автоматическими замками?
— Макс, на сегодня хватит. У тебя лицо совсем белое.
— А лицо Нели уцелело?
— Уцелело. Небольшая, но глубокая рана на виске. Кровоизлияние в мозг.
— Ну почему 9 мая вы не уехали с ними!
Доктор усмехнулся с усилием.
— Если б знал, чем это обернется…
— Чем?
— И сейчас не знаю. Но ты наметил связь: смерть, забвение.
— Иван Петрович, вы поставили диагноз: я неспособен на сильное чувство. Так говорит человек, сам испытавший огненного Эроса.
— Да, я любил.
13
Никак не мог Семена поймать: по первому телефону отсылают ко второму, по второму к третьему, по третьему к первому… нету. К вечеру Над пришла. Оказывается, она тут работает: за Змеевкой поселок воздвигся для «новых нерусских», ихние дамы под ее началом упражняются, жиры сгоняют.
— Это кто ж такие — «новые нерусские»?
— Да наши. Я их так называю — «нерусские», — потому что очень богатые.
Чудно мне это было слушать из юности, дико. Но в эту всеобщую соборную бездну я и вдаваться не смел… да и не хотел. Моя цель конкретна и осязаема — найти и истребить убийцу — а там разберемся.
— Надюш, так ты 1 сентября учиться уедешь?
— Я буду здесь жить, то есть каждый день приезжать, пока ты в себя не придешь.
— Господи, да чем же я тебя так пленил? Тем, что на коленях стоял?
— Да хоть бы и этим, — ответила она загадочно.
Загадочно было в моем жилище (если можно так выразиться) и в саду, и в мире было загадочно. И как-то вдруг — хорошо. А хорошо, что идолы эти проклятые разбиты.
— А хорошо, что Цирцею кто-то разбил, — вырвалось у меня.
— Я ее видела в мастерской, она прекрасна… ее тело прекрасно, — сказала Надя таинственно. — Но без лица, ты не закончил. Поэтому не знаю, в саду она была или…
— Ох, Надюш, не надо!
Но на почве «статуи» я уже сдвинулся (ведь правда без лица!) и после ухода Нади затрепетал. 10-го июня мы устанавливали «Надежду» в саду Голицыных, и у меня возник замысел. Под «Гибель богов» я закончил жуткую Цирцею, она обрела лицо, которое мучает меня во сне… и вышла в сад? Вот уж действительно «дурная мистика», но отчего ж так страшно!
Наконец уже к ночи дозвонился до Семена: повидаться, мол. Ну, там дела и дела, деньги, видать, кует. Так я сам подъеду. Ничего со мной не сделается, в Москву уже ездил.
Съездил. По меркам моего 74 года жил ювелир шикарно, в центре, в мягкой мебели на колесиках, кресла катятся, столики подкатывают, письменный стол, явно антикварный, возвышается, как монумент.