— Куда столько? — ахала я минут пять спустя, глядя, как ссыпаются в новенький расписной сундучок сахарные пряники, кренделя, леденцы всех видов и еще какие-то темные фигурки.
— Это пробовала? — не заметил мой испуг Сизар и протянул одну из фигурок, похожую на котенка.
— Что это? — Я удивленно повертела ее в ладонях.
— Не верти, а ешь, иначе растает. Называется шоколад.
Куснув несмело крохотное ушко, я сперва застыла удивленно, позволяя этому чуду растаять на языке, а после зажмурилась. Пыталась с собой совладать, чтобы не накинуться сразу, засунув в рот всю фигурку, и не захрустеть ею так жадно, что князю за меня станет стыдно.
— Вкусно, спасибо, — с трудом (потому что язык от сладости к нёбу прилип, а вовсе не по иной причине) сказала Сизару.
Он улыбнулся в ответ понимающе:
— Я в первый раз, как попробовал, едва язык не проглотил.
— Ой!
Возглас этот раздался именно тогда, когда я позволила себе отвлечься, спрятать колючки и не быть каждый момент настороже. Ведь точно знала, в такие минуты всегда прилетает, откуда не ждешь. А тут забылась, позволила себе радоваться, наслаждаясь такой малостью, как веселый людской гомон кругом и яркое солнышко на голубом небосводе, а еще удивительный вкус на кончике языка, с которым по сладости только желанные поцелуи сравнятся. Душа раскрылась, сердце мирно билось в груди, я перестала замечать ревнивые взгляды. Ведь никто из тех, кто придирчиво рассматривал меня издалека, с недовольством отмечая рядом высокую мужскую фигуру, не решился подойти и уж тем более не осмелился вновь оскорбить подобно выгнанной из замка Адаре. Вот я и ощутила себя под защитой, уверовала, что стыдиться нечего. Здесь — не в деревне. Безродную чародейку в моем лице не признают, да и одета не бедно, на бродяжку не похожа.
— Прошу прощения, какая же я неловкая! — Девица с испуганным лицом и глубоко запрятанным в глубине глаз злорадством смотрела, как стекает по белой ткани и серебряным завиткам редкой вышивки красный клюквенный морс.
Мне шоколад горьким в тот же миг показался. Дыхание перехватило, пока опрокинутый на меня бумажный стаканчик красной жидкости медленно впитывался в мягкий дорогой материал. Плащ, как назло, в этот миг оказался распахнут, ведь я держала в одной руке сундучок со сладостями, а в другой — шоколадную фигурку. И все же прицельно метили, с тем чтобы облить, начиная с груди и заканчивая тканым серебряным поясом и белым подолом.
На Сизара взгляд даже не подняла, а ну как догадается, что сейчас чувствую, и всех вокруг из злости заморозит. И так захолодил суровым тоном:
— Это еще что?
— Ох, случайно! Я сожалею, простите, княже, — затараторила девица, — ах, ткань какая белая! Ведь от иной могло и отстираться, а здесь…
И прервалась на середине фразы, а я едва шоколадного котенка не упустила из рук.
Как мерцает на лунной дорожке свежевыпавший снежок, так и мое платье замерцало, а красные капли клюквы стирались и исчезали, пока не стал наряд вновь девственно-белым.
— Как же… — закусила губу ревнивица, а после развернулась и кинулась наутек, пока никто в себя прийти не успел.
Я подняла счастливые глаза на Сизара.
— Исчезло!
— М-да, — с досадой промолвил князь, — Бренн платье дал?
Кивнула.
— Вот я растяпа, — махнул рукой мужчина, — сам не додумался. И во дворце собственном опростоволосился, и на вещи не догадался чары наложить.
Я снова взглянула на белоснежную ткань и легонько тронула ее пальцем. Подушечку самую малость закололо. Снежная магия.
Заранее догадался войд, что такой поход без приключений не обойдется, вот Сизар и досадовал теперь.
— Ничего, — я погладила по руке нахохлившегося князя, — пустяки ведь. Зато лицо у той девы было такое, что я долго еще не забуду.
И рассмеялась искренне, от души, а Сизар немного погодя присоединился.
— И правда ничего! — Отсмеявшись, он поднял с земли забытый бумажный стаканчик. — Но людей отыскать ее я пошлю, пускай недельку в городской прачечной отработает.
Хороший день вышел. Такого праздника для меня прежде никто не устраивал. Сладостями князь закормил, по лавочкам вдосталь поводил, а когда увидел, что не уговорить меня на новые покупки, с грустью достал из кармана холщовый мешочек.
— Держи. Купи хоть обувь на замену, ну и остальное, без чего девушка прожить пускай может, но с меньшим удовольствием.
Как только хотела вновь отказаться, сжал мои ладони, заставляя крепко обхватить мешочек, и добавил:
— Это твое. Каждый, кто в крепость учиться приходит, более себя содержать не обязан. О мальчишках тех же заботимся. Думаешь, одна ты ни гроша за душой не имеешь? Немало одаренных являлось только с тем богатством, которое в руках уместилось. Пока учитесь, за вас ответственность несем, каждый санами за своего воспитанника. Очень хотел сам тебя порадовать, а это думал позже отдать, но раз от моих даров отказываешься, бери, что по праву принадлежит. Иначе от Бренна в первый черед мне влетит.
Много я не стала покупать, только самое необходимое. В мешочке едва ли вполовину монет убавилось, зато у меня прибыло вещей. Не сравнить с теми, что дома с чужого плеча доставались. А насчет монет Сизар не обманул, ведь и в деревне такое водилось — коли брал мастер ученика, то первое время сам его и кормил.
После покупок князь танцевать повел на замерзшее озеро. Сам меня в ботинки с ледяными лезвиями обул и в центр вытащил.
— Вид оценишь? — неслышно подкрался сзади тот, о ком сейчас думала, и положил ладони на перила, остановившись за моей спиной.
Сперва неловко стало, поскольку очутилась почти в объятиях, но, напомнив себе, что Сизар он Сизар и есть, постаралась стряхнуть неловкость и посмотрела, куда он указывал.
— Пазори,[3] — вполголоса проговорил маг, наклоняясь чуть ближе.
А с высокого балкона дворцовой башни открывался вид на настоящее волшебство. Затаив дыхание, согреваясь теплом стоявшего так близко мужчины, я смотрела, как разливается по темному небу белый свет, как он розовеет и наливается насыщенным багрянцем, раскатывается на млечные полосы, а после играет всеми оттенками красного, быстро сменяясь радужными переливами. Цвета сходятся, расходятся, мерцают, превращают небо в драгоценную шкатулку, у которой нарочно откинули крышку, чтобы выпустить на свободу сияние самых редких в мире самоцветов.
— Откуда? — Я не решалась говорить громче шепота, чтобы не нарушить такой хрупкой и необыкновенной красоты.
— Над дворцом Стужи сияют, — ответил князь и вздохнул.
Мы молча стояли, пока не погасли последние отблески. Мужские руки с перил скользнули на мои ладони, накрыли.
— Не замерзла? — шевельнуло локон на шее горячее дыхание.
Я покачала головой, а руки князя прошлись от запястий вверх, сжали плечи.
— Кто такие избранники Стужи? — чуточку хрипло спросила, ощущая, как дыхание на шее еще жарче становится.
Еще один вздох, и князь отстранился.
— Идем.
— Это кристалл. — Над черным столом возникла картинка, через которую легко проходила моя ладонь, но выглядела она самой реальной и переливалась живым алым пламенем. — В него Стужа заключает пыл страсти тех, кого избрала. Большинство князей ею отмечены.
— Как отмечены?
— Очень просто. Своего избранника она целует, забирая жар человеческого сердца, а после запирает в непроницаемый кристалл.
— Зачем?
— Чтобы самые сильные маги служили только ей, чтобы, не помня себя, бросались исполнять любое повеление и, подобно покорным рабам, являлись на первый зов.
Впервые в голосе Сизара я услышала горечь.
— Неужели заставляет?
— В том-то и дело, что добровольно. — Он невесело усмехнулся. — Согласие даешь сам и целуешь с охотой.
— Как… — у меня быстрее заколотилось сердце, — как заноза?
— Заноза? — печально повторил князь. — Нет. Гораздо хуже. Если не освободишься от навеянной страсти, тоска изведет тебя вдали от нее так, что жить не захочешь. Да и рядом находясь, видя ее, будешь каждый раз забывать себя, собственные желания и мечты. Богиня все собой затмевает.
Он резко отвернулся, пряча руки, а мне показалось, будто стиснул кулаки.
И правда, заноза лучше. Себя я не забывала, и теперь, оказавшись рядом с ледяным лордом, чувствовала даже больше человеком с собственной волей, чем когда в семье жила.
— И не освободиться? — спросила тихонько, не решаясь подойти и погладить его по напряженной спине.
— Можно. Если полюбишь. — Он вновь вздохнул. — По-настоящему. Тогда сердечное пламя так взметнется, что расколет лед кристалла и выпустит сердце на свободу. Иногда Стужа и сама отпускает, когда наиграется.
— И нет ни одного, не отмеченного ею?
— Среди князей и воинов в крепости отмечено большинство, но есть те, кто освободился. Ты видела жен. Они в свое время смогли от чар избавить, потому Стужа позволяет им в крепости находиться. А так она женщин не терпит. Мало магичек, снежной магией одаренных. Только если природа сама верх взяла и в крови девочки взыграл снежный дар. У вас, чародеев, с этим проще.
— Значит, Стужа заставляет вас в крепости жить?
— Нет, — князь развернулся ко мне, но смотрел будто мимо, в окно круглой комнаты, на темное небо в россыпи звезд, — сила Бренна схожа с силой Стужи, она позволяет нам жить почти обычной жизнью и почти свободно дышать. Служа войду, мы забываем об этой муке, а вдали она вновь возвращается. Но все же иметь надежду лучше. Мы остаемся людьми, это дает веру, что в один прекрасный день каждый из нас избавится от чар. Бренну хуже, у него надежды нет.
— Почему? — выждав какое-то время, но не дождавшись от Сизара продолжения, решилась уточнить.
— Мы можем и обычную девушку поцеловать без риска ее насмерть заморозить, а значит, шансов больше. В его же сердце жара не осталось, давно погас, вот магия Стужи и проникла глубоко. Потому сила у лорда такая, какой ни один другой маг не наделен, но и цена за нее заплачена непомерно высокая. Поверь, никто из нас с ним местом не поменялся бы, хотя Бренн единственный, кто при виде богини разума не теряет. Стужа его чувств также затронуть не может, как любая другая женщина.