«Тебе нужен человек Веррана, – говорил ему Магнус, – любой, отмеченный им. Татуировка в виде морды вурра на руке, иногда на лице. Постарайся на ввязаться в неприятности, пока не найдёшь».
Чад, грохот и запахи «Хлада» ослепили и оглушили его – а он-то думал, что Парящий порт приучил его к злачным местам. Но деваться было некуда – Унельм заработал локтями, вдыхая ароматы лука, пота, дешёвого снисса, плохого табака… Над головой у него крутился огромный шар, обклеенный разноцветными стёклышками. Он отбрасывал пёстрые блики на гигантские старые бочки, заменявшие здесь столы, фигуры пьющих, болтающих и танцующих, длинную стойку, у которой толкались люди обоих полов и всевозможных возрастов. Кажется, здесь не принято было оставлять детей за порогом кабака – иначе Унельм не мог понять, что здесь забыли шнырявшие тут и там мальчишки и девчонки с голодными глазами и грязными руками.
– Ищешь неприятностей, сынок? – спросил его из-за стойки здоровяк в распахнутом кожаном жилете, расшитом бисером и мелкими птичьими косточками. Таких усов, как у него, Унельм прежде не видывал. Но татуировок вурра на нём не приметил – как и на всех, мимо кого он сюда пробирался. Но отчаиваться было не в его характере – и, улыбнувшись кабатчику, он уже знал, что делать.
– Только дешёвой выпивки, – сказал Унельм и развёл руками. – Правда, заплатить мне нечем.
– Тогда лучше сразу выметайся, – дружелюбно посоветовал здоровяк. – Оно ведь куда лучше, чем с разбитой мордой, а она у тебя вроде пока ничего.
– Оно конечно, – согласился Унельм, – но я подумал, может, я на выпивку заработаю?
– Работников хватает. Так что… – здоровяк осёкся, увидев, что Ульм достал из кармана колоду карт. – Так ты игрок?
– Не совсем. – Унельм понимал, что второй попытки не будет, и начал с самых эффектных трюков из своего репертуара. Пустил карты веером у себя над головой, из одной руки в другую – один раз, ещё. Разговоры у стойки не прекратились – но как будто стали тише. Ульм почувствовал на себе взгляды – и заставил карты заплясать над столом.
– Загадаете карту, если хотите увидеть немного магии?
– В Нижнем городе в магию не верят, – буркнул здоровяк, явно заинтригованный. – Ну, предположим, туз щитов.
– Как угодно! – Унельм хлопнул в ладони, заставляя колоду затрепетать, как стаю птиц – а потом быстрым, змеиным движением, которое он отрабатывал много месяцев, пока Гасси и Сорта на стенку не полезли, вытащил карту из-под ближайшего кувшина.
– Туз щитов! – сказал здоровяк, недоверчиво глядя на Ульма. – Что за дьявол. Давай-ка ещё раз, малец.
– Хорошо, но если снова выйдет – ставите мне выпивку.
– Ладно уж, налью, – тот усмехнулся и отложил в сторону не самую чистую тряпку, которой протирал до того не самый чистый стакан.
Унельм справился во второй раз, а потом в третий – и, спиной почувствовав, что теперь куда больше взглядов в кабаке приковано к нему, выпустил в воздух над своей головой вихрь лент, белых и синих, а затем достал одну из них из рукава высокой красивой девушки, глазевшей на него из толпы, и с поклоном вручил ей. Девушка восторженно ахнула и захлопала в ладоши – а вслед за ней захлопали и другие. Редкие хлопки – но с чего-то надо было начинать, и Ульм удвоил усилия.
Он залпом выпил дешёвый снисс, налитый здоровяком, и показал им «двойную бабочку», а потом «исчезнувший химм» и «призрачный цветок». Про цветок он был совсем не уверен – этот трюк получался не каждый раз, но сегодня удача была на его стороне и, после того как извлечённый из кармана синий бутон, казалось, растворился в воздухе, к нему наконец оказалось приковано внимание каждого в зале.
Ульм представил себе выражение лица Лу, больше всего предостерегавшей его именно от излишнего внимания – но что может пойти не так, если он во всеуслышание заявил, что денег у него нет даже на дешёвый снисс?
Продолжая своё импровизированное представление, Унельм без помех разглядывал людей в «Хладе» – мужчин, женщин, молодых, старых. Пробежал по не самым чистым личикам детей, глазевших на него, разинув рты, по заинтересованным девушкам – некоторые были очень даже ничего, несмотря на слишком яркую краску на лице и поношенные наряды, – по мужчинам… Может, среди них были и препараторы, но до сих пор он не видел ни одного разъёма, ни одного разноглазого лица.
Знак вурра, знак вурра.
– Прекрасная динна, позвольте ваш платок! – Ульм с поклоном обратился к крепкой старухе, курившей зловонный табак и напомнившей ему Мем, и люди в зале одобрительно захохотали, заулюлюкали. Старуха тоже хохотнула и вытянула из кармана серый лоскут, явно видавший лучшие дни.
– А теперь внимание. Никакого обмана, видите?
Если бы ему не надо было постоянно высматривать вурра, Ульм получил бы куда больше удовольствия от этого выступления. Сбылась мечта его детства – он выступал перед толпой незнакомцев, и их взгляды были прикованы к нему.
А потом… есть. Ульм наконец заметил чёрную морду вурра на руке худощавого мужчины, внимательно наблюдавшего за ним, стоя у притолоки – не слишком близко, но и не далеко.
Теперь – не упустить.
– Раз, два, три… о, что это тут у вас? Нет-нет, возьмите своей рукой, а то мне опять скажут, что я дурю честных людей. Кто-нибудь может объяснить, почему мне постоянно так говорят?
Новый взрыв смеха – а потом одобрительный возглас старухи.
– Ну даёшь, парень. Молодец!
Люди в Нижнем городе оказались совсем не такими страшными, как он ожидал. Они так же, как и любые другие люди, смеялись, удивлялись и любили чудеса.
Унельм поклонился, и некоторые из них заворчали – кажется, хотели, чтобы фокусник продолжил. Краем глаза Ульм заметил, что один из мальчишек – крохотный, с виду лет десяти, с тонким бледным личиком – продолжил жадно глазеть на него, даже когда все остальные перестали.
Глаза у мальчика были совсем не детские, печальные, пытливые, умные, и если бы Ульму не нужно было как можно скорее найти того худощавого, с татуировкой, он бы, наверно, остановился с ним поболтать.
– Э, не спеши, – здоровяк ухватил его за рукав. – Дай налью тебе ещё. Как тебя звать? Я тебя раньше тут не видел.
– Гасси, – сказал Унельм быстро – ответ был у него наготове. – А тебя?
– Гул. Меня тут все знают. А вот ты откуда такой взялся?
– Я то тут, то там, – неопределённо отозвался Ульм, стараясь высмотреть худощавого. – Но мне, наверно, пора…
– Заходи ещё, – предложил здоровяк, подвигая к Унельму стаканчик снисса, который, конечно, пришлось с благодарностью осушить, – а то у нас тут скучно стало. Раньше иногда песни пели, такая к нам красотка ходила играть, но теперь не частит, и весело стало, как на кладбище.
– С девками вечно так, – прокаркала старуха, та самая, у которой он одалживал для фокуса платок, – пока есть, к кому бегать, они тут как тут – а как нету интереса, нету и музыки… А как пела, как пела! Даже я плясала, а у меня на левой ноге давным-давно три пальца отмёрзли… – горестно качая головой, старуха хорошенько приложилась к кружке и что-то забормотала себе под нос.
– Не обращай внимания, – посоветовал Гул. – Но про зайти – это я взаправду. Зайдёшь ещё, устроишь такое – я тебя и покормлю, и наливать буду весь вечер. А если придёт много народу поглазеть на тебя, так, может, и монета-другая перепадёт. Ну что, по рукам?
– Я буду рад, – сказал Унельм, вскакивая с места – худощавый устремился к выходу, – до встречи!
Может, Гула и удивило, что тот так быстро покидает «Хлад», но Унельма никто не задерживал.
Пробираясь сквозь толпу и стараясь не упустить худощавого из виду, Ульм думал о Томмали – она пела прекрасно и бывала в «Хладе», а теперь, по словам Гула, больше здесь никто не поёт. Речь шла о Томмали, наверняка о ней. Должно быть, она, как и другие препараторы, стала избегать появляться в Нижнем городе после шумихи вокруг убийств… Почему вообще она приходила сюда? В отличие от того же Строма, она, судя по архивам Олке, никогда не попадала под прицел отдела в контексте дел, связанных с контрабандой или незаконной торговлей… А ею, в том или ином виде, грешили многие препараторы. Томмали или была очень осторожной, или…
«Пока есть к кому бегать» – так сказала старуха… Выходит, у Томмали был здесь любовник? У красавицы, выступавшей во дворце и главном городском театре, любовник здесь, в Нижнем городе?
Почему бы и нет. Приходит же Омилия в дешёвые гостиницы, чтобы поиграть с ним в сут-стук. После такого во что угодно поверишь.
Но об этом он подумает после – после того, как поговорит с Верраном.
Выбежав на улицу, где стало, кажется, ещё холодней, Ульм в растерянности остановился. Худощавый вышел из «Хлада» только что, а теперь его не было видно – исчез, как одна из его карт.
Наугад Ульм сунулся в один переулок, другой – и там, сразу как он пересёк границу между тусклым светом и тьмой, кто-то сильный ухватил его за шиворот и чувствительно приложил об стену – а затем Ульм почувствовал прикосновение холода к своему горлу.
– Ну и что тебе угодно, фокусник? – прошипел нападающий, и, скосив глаза, Унельм, несмотря на мрак, различил на руке, сжимающей его, контур вуррьей татуировки. – Что ты вынюхиваешь, м? Что высматриваешь?
Он худощавого разило луком, оттопыренные уши напоминали крысиные. Унельм дёрнулся, и нож прижался сильнее.
– Не дёргайся, или…
Вдруг Унельм почувствовал, что в переулке, кроме них двоих, есть ещё кто-то. В плотной клубившейся тьме за плечом человека Веррана как будто стало холоднее. Ульм не слышал ни чужого дыхания, ни голосов, но вдруг ощутил липкий ужас… Ужас зайца, понявшего, что хищник рядом – сильный, жестокий, опасный… и самое главное – куда более удачливый зверь, чем он сам.
И этот ужас не был связан с напавшим на него человеком.
А он вдруг отступил – почти сразу после того, как хватка худощавого ослабела, а Ульм обнаружил, что на все лады шёпотом повторяет пароль, который передал ему Магнус.
«Белый и тишина».
– Белый и тишина…